«Мой бедный, бедный мастер…» - Михаил Булгаков

Тут скрипнула дверь, и вошел какой-то гражданин. При виде его опять-таки побледнел сидящий за столом.

— Член правления Пятнажко? — интимно и дружески спросил у сидящего вошедший.

— Я,— чуть слышно ответил сидящий.

— Тут надо будет вам зайти расписаться на минутку в милицию,— сказал пришедший ласково,— дело быстрое…

Пятнажко встал, почему-то расстегнул толстовку, потом ее застегнул, и через несколько секунд Радужный оказался один в пустом помещении правления.

«Эх, какое осложнение…» — думал Радужный, пересекая асфальтовый двор и спеша в квартиру № 50.

Как известно, посланные следствием из Варьете сообщили, что в квартире № 50 никого нет, но, увы, здесь чистое недоразумение (и, надо думать, не без коровьевского участия). В квартире был кое-кто, и Радужный убедился в этом, и очень быстро.

Дверь открыли на звонок его с исключительной быстротой, и дядя вошел в знакомую ему переднюю. Удивило его несколько то обстоятельство, что неизвестно было, кто ему открыл.

В полутемной передней никого не было кроме громаднейшего черного кота, сидящего на стуле. Зрачки этого кота то вспыхивали, то погасали.

Александр Максимилианович оглянулся, покашлял, потопал ногами. Тогда дверь кабинета открылась и в переднюю вышел Коровьев. Александр Максимилианович поклонился и сказал:

— Моя фамилия Радужный… Я…

Но он не успел договорить, как Коровьев выхватил из кармана грязный платок, приложил его к носу и заплакал.

— Я получил теле…

— Как же, как же! — заныл Коровьев.— Я как только глянул на вас, догадался, что это вы! — Тут он затрясся от слез и начал вскрикивать: — Горе-то, а? Ведь это что же такое делается? А?

— Трамваем задавило? — шепотом спросил Александр Максимилианович, потрясенный рыданиями не известного ему человека в пенсне.

— Начисто! — крикнул Коровьев, и слезы ручьями побежали у него из-под пенсне.— Начисто! Я был свидетелем. Верите ли — раз! Голова — прочь! Потом правая нога — хрусть, пополам! Левая — хрусть, пополам! Вот до чего эти трамваи доводят!

Тут Коровьев, видимо, не будучи уже в силах сдерживать себя, уткнулся носом в стену рядом с зеркалом и стал содрогаться в рыданиях.

Дядя Берлиоза был искренно поражен поведением неизвестного. «Вот, говорят, не бывает в наш век сердечных людей…» — подумал он, чувствуя, что у него самого начинают чесаться глаза. Однако в то же время неприятное облачко набежало на его душу, и тут же мелькнула змейкой мысль о том, что не прописался ли этот сердечный человек в квартире покойника, ибо и такие примеры бывали.

— Простите, вы были другом моего покойного Миши? — спросил он, утирая рукавом один сухой глаз, а другим изучая потрясаемого печалью.

Но Коровьев до того разрыдался, что ничего нельзя было понять кроме повторяющихся слов «хрусть — и пополам!».

Но наконец Коровьев отлепился от стенки и вымолвил:

— Нет, не могу больше! Пойду приму эфирно-валериановых капель! — И, повернув к Радужному совершенно заплаканное лицо, добавил:

— Вот они, трамваи-то!..

— Я извиняюсь, вы дали мне телеграмму? — спросил Александр Максимилианович, мучительно думая о том, кто бы мог быть этот удивительный человек.

— Он! — ответил Коровьев и указал пальцем на кота. Радужный вытаращил глаза, полагая, что ослышался.

— Не в силах, нет мочи,— шмыгая носом, продолжал Коровьев,— как вспомню: колесо по ноге… колесо пудов десять… хрусть… Пойду лягу в постель, забудусь сном!

И тут исчез из передней.

Александр Максимилианович, вытаращив глаза, смотрел на кота. Тот шевельнулся, спрыгнул со стула, стал на задние лапы, подбоченился, раскрыл пасть и сказал:

— Ну, я дал телеграмму. Дальше что?

У Александра Максимилиановича закружилась голова, руки и ноги отнялись, он уронил чемодан и сел на стул напротив кота.

— Я, кажется, русским языком спрашиваю,— сурово сказал кот,— дальше что?

Но Радужный не дал никакого ответа.

— Удостоверение личности! — рявкнул кот и протянул пухлую лапу.

Ничего не соображая, ничего не видя кроме двух искорок, горящих в кошачьих глазах, Радужный, как финский ножик, выхватил из кармана удостоверение со службы.

Кот снял с подзеркального стола очки в роговой оправе, надел их на морду, отчего сделался еще внушительнее, и вынул из прыгающей руки Радужного паспорт.

«Упаду в обморок или нет?» — подумал Радужный.

Издалека донеслись всхлипывания Коровьева, в переднюю проник запах эфира, валерианки и еще какой-то тошной мерзости.

— Каким отделением выдан документ? — спросил кот, всматриваясь в страницу.

Ответа не последовало.

— 412-м,— сам себе сказал кот, водя лапой по паспорту, который он держал кверху ногами,— ну, да, конечно! Мне это отделение известно! Кому попало выдают! Я б не выдал, нипочем не выдал!

Кот рассердился и швырнул паспорт на пол.

— Ваше присутствие на похоронах отменяется! — заговорил кот официальным голосом.— Потрудитесь уехать к месту жительства! — И рявкнул в дверь: — Азазелло!

На его зов в переднюю выскочил маленький, хромой, в черном трико, с ножом, засунутым за кожаный пояс. Радужный почувствовал, что ему не хватает воздуху, поднялся со стула, попятился, держась за сердце.

— Азазелло, проводи! — приказал кот и вышел из передней.

— Радужный,— тихо прогнусил вошедший,— все понятно?

Радужный кивнул головой.

— Поезжай немедленно в Киев,— добавил вошедший все так же тихо,— сиди там тише воды ниже травы и ни о каких квартирах в Москве не мечтай. Понятно?

Этот маленький, доводящий до смертного страха Радужного своими клыками, ножом, кривым глазом, доходил Радужному только до плеча, но действовал энергично, складно, организованно.

Прежде всего он поднял паспорт и подал его Александру Максимилиановичу, и тот принял его мертвой рукой. Затем именуемый Азазелло поднял чемодан одной рукой, другой распахнул дверь и, взяв под руку дядю Берлиоза, вывел его на площадку, а там отпустил.

Радужный прислонился к стене. Азазелло без всякого ключа открыл чемодан, вынул из него громадную жареную курицу без одной ноги, завернутую в промаслившуюся газету, и положил ее на площадку. Вытащил затем две пары белья, бритвенный ремень, какую-то книжку и футляр и все это сбросил в пролет лестницы. Туда же полетел и опустевший чемодан. Слышно было, как он грохнулся внизу и, судя по звуку, от него отлетела крышка.

Затем рыжий разбойник ухватил за ногу курицу и ударил ею по шее Александра Максимилиановича так, что туловище курицы отлетело, а нога осталась в руках у Азазелло. Какой-то свет блеснул у Александра Максимилиановича в глазах, и он полетел вниз по лестнице, держа в руке паспорт.

Долетев до поворота, выбил ногою стекло в форточке, сел на ступеньки. Мимо него пропрыгала безногая курица и провалилась в пролет. Азазелло же вмиг обглодал ногу и кость засунул в кармашек, вернулся в квартиру и с грохотом закрылся.

А снизу донеслись осторожные шажки. Пробежав еще пролет, Радужный сел на деревянный диванчик на площадке и перевел дух.

Какой-то малюсенький пожилой человечек с печальным лицом, в твердой соломенной шляпе, поднимаясь вверх, остановился возле сидящего Радужного.

— Позвольте вас спросить, гражданин,— с грустью осведомился встречный,— где квартира № 50?

— Выше,— ответил Радужный.

— Покорнейше вас благодарю, гражданин,— так же грустно ответил человечек и пошел вверх, а Радужный поднялся и пошел вниз.

Он спускался и бормотал:

— Ну, все понятно! Вот так штука! Хорошо, что не случился разрыв сердца!

Возникает вопрос: быть может, Александр Максимилианович шел в милицию жаловаться на разбойников, учинивших над ним дикое насилие среди бела дня? Нет, ни в коем случае, это можно сказать уверенно. Войти в отделение милиции и сказать, что вот, мол, сейчас кот в очках читал мой паспорт, а потом человек в трико с ножом… Бог знает что такое!

Радужный, все больше приходя в себя, оказался уж внизу возле каморки под лестницей. Стекло в двери каморки было выбито. Тут Радужный увидел, что паспорт у него в руке, бережно спрятал его, а кстати проверил, на месте ли бумажник. Все оказалось в порядке. «И то хорошо»,— подумал Александр Максимилианович. Он оглянулся, поискал выброшенные вещи. Их не было и следа. Радужный удивился, насколько мало это его огорчило. И тут его поманила интересная и соблазнительная мысль: проверить на этом человечке еще раз проклятую квартиру. В самом деле: раз он осведомлялся о том, где она находится, значит, шел в нее впервые. И стало быть, он сейчас направлялся прямо в лапы к той компании, которая засела в квартире. Что-то подсказывало Радужному, что человечек очень скоро выйдет из этой квартиры. До поезда времени было много, ни на какие похороны никакого племянника Александр Максимилианович не пошел бы ни за что. Экономист оглянулся и вошел в каморку, решив ждать человечка. В это время наверху стукнула дверь. «Он вошел»,— с замиранием сердца подумал Радужный. Однако он довольно долго ждал выхода. Человечек чего-то засел в квартире. «Но все-таки подожду еще»,— подумал упорный киевлянин. В каморке было прохладно, пахло мышами и сапогами, силы возвращались к Александру Максимилиановичу, сидящему на каком-то обрубке.