Наследство Пенмаров - Сьюзан Ховач

— Я даже не знаю, с чего начать.

— Прежде всего не спеши! Нет, я серьезно! Ты всегда спешишь; ты ведешь себя так, словно бежишь наперегонки со временем. Ты спешил стать богатым, спешил жениться, спешил получить Пенмаррик. Зачем? Ты всегда так спешишь, что у тебя даже нет времени на то, чтобы быть самим собой: тебе всегда приходится вырабатывать позицию, принимать позы. Я видела тебя в роли Послушного Сына, Богатого Молодого Повесы, Молодого Мужа, Хозяина Пенмаррика, а вот в роли самого себя… Может быть, тебе и нравится разыгрывать из себя кого-то другого, но, Джан-Ив, ты не представляешь себе, как ужасно оказаться в заложниках у своей роли, понимая, что настоящего себя показать уже нельзя. Не позволяй ни одной из твоих ролей заманить себя в ловушку, Джан-Ив. Не торопись, будь собой, перестань метаться от роли к роли, отталкивая всех, кто попадается тебе на пути.

— Но жизнь так коротка. — Я поискал слова. — Мне двадцать восемь. Если бы мне везло… мне никогда не везет… иногда мне кажется, что у меня даже не было шанса начать жить…

— А ты знаешь, что моя жизнь началась только после тридцати? Ты молод, Джан-Ив, молод! У тебя полно времени!

Я молчал, все еще сжимая руль.

— Ты знаешь, как я жила до того, как мне исполнилось тридцать? Знаешь? Тебе кто-нибудь говорил, как я жила до своего первого замужества?

— Ты была прислугой в замке Менерион.

— Мне тогда и двадцати не было. Я ушла из замка в восемнадцать. Я работала в магазинах. В гостинице. Даже в баре. Вот! Этого я никому из детей не рассказывала. У меня была такая ужасная, унизительная работа, что казалось, я пала уже слишком низко и нет никакой надежды подняться. Я знаю, что это такое, когда жизнь к тебе несправедлива! Я знаю, что такое отчаяние, оттого что молодость ускользает сквозь пальцы! Не думай, что я тебя не понимаю. Но через десять лет после того, как я работала в той таверне, я стала хозяйкой Пенмаррика, а если фортуна так переменилась ко мне, значит, она может перемениться и к тебе. Но больше никакого мошенничества. Никаких обманов и подделок. Ты должен быть честным, преданным, чтобы на тебя можно было положиться, потому что, если ты станешь таким, я убеждена, что судьба вознаградит тебя. Филип щедр, и если он решит, что ты этого заслуживаешь, я не вижу причин, почему бы ему не стать щедрым к тебе. Кроме того, как ни странно это может прозвучать, ты ему действительно нужен. Он очень мало знает о поместье, поэтому твой опыт и знания будут для него бесценны, я не верю, что тебе будет сложно, даже после всего, что случилось, завоевать его дружбу и уважение, если ты поведешь себя правильно.

Она смолкла. Наступило молчание, а когда она снова заговорила, в ее голосе появились нотки, которых я никогда прежде не слышал.

— Не думай, что после случившегося никто больше в тебя не верит, — сказала она. — Я в тебя верю. Меня не смущает, что ты, вел себя глупо. Я все еще верю, что если ты возьмешь себя в руки и будешь вести себя разумно, я буду гордиться тобой больше, чем кем-либо из своих детей. Ведь всем остальным было легко, правда? А тебе легко не было никогда.

Я повернулся, чтобы посмотреть на нее. Я смотрел на нее долго, пока она меня не поцеловала и не погладила по голове.

— Не плачь, Джан-Ив. Пожалуйста. Я сказала правду. Я очень в тебя верю.

И тогда-то, со щеками, мокрыми от слез, когда вся моя самозащита лежала в руинах, я и простил ей все прошлые грехи. Вся моя ненависть к ней растаяла в пепле, оставшемся от моей гордости.

Глава 6

Покровительственное всепрощение Ричарда стало кульминацией унижения для Иоанна. «Ребенку», как называл его Ричард, было двадцать семь, но на счету у него были лишь бесчестье и неудачи… В попытке превзойти (своих братьев) он лишь карикатурно подражал их достоинствам: если молодой Генрих был весел, то он был фриволен, если Джеффри был хитер, то он был скользок, если Ричард был прям, то он был напыщен. Поход в Ирландию окончился фиаско; его правление Англией в отсутствие Ричарда было пустой пародией. В 1194 году он был предателем и дураком… но настоящий Иоанн еще не появился на свет.

Последующие несколько месяцев были неприятными, но я пережил их. Мать уговорила Филипа сдать мне дом в Сент-Джасте, где жил Уильям до увольнения из Пенмаррика, за номинальную плату, и я жил там один, если не считать старушки шестидесяти лет, которая согласилась вести мое хозяйство. Днем я с Уолтером Хьюбертом работал над проблемами усадьбы; он должен был давать разрешение на все, что бы я ни делал, деньги я не контролировал. Филип через своих банкиров платил мне сверхвысокое жалованье; иногда я случайно сталкивался с ним, но поскольку у него никогда не было времени говорить со мной больше пяти минут, наши отношения вряд ли можно было назвать близкими. Вечером я шел в паб или пытался найти новую любовницу, но мой банковский счет, в связи с необходимостью платить ростовщикам, был слишком мал, а положение мое в Пенмаррике слишком напоминало положение прислуги. Это не давало мне возможности искать женщин из моего сословия, а усилия, которые приходилось прилагать, чтобы просто провести ночь с другими женщинами, меня слишком угнетали. Иногда я виделся с Фелисити, раз в неделю выпивал с Уильямом, но помимо этого мало с кем общался. Мне было стыдно поддерживать отношения с друзьями, которые крутились вокруг меня, когда я был хозяином Пенмаррика, поэтому единственным человеком, с которым я часто виделся, была мать; каждую среду я ужинал на ферме, каждую субботу сопровождал ее в Пенмаррик на обед, а каждое воскресенье ездил с ней в Зиллан в церковь.

Видя, что я стараюсь исправиться, Адриан изо всех сил выказывал мне дружелюбие и даже приглашал меня на обед в дом священника, чтобы продолжить наши еженедельные форумы на теологические темы, но больше никто из тех, к кому я отнесся враждебно во время пребывания в Пенмаррике, не предпринимал попыток опять со мной сойтись. Случайно увидев Саймона-Питера Рослина во время одного из его деловых визитов в Пенмаррик, я удивился тому, что он дал себе труд со мной поздороваться; Майкл по-прежнему относился ко мне, как к преступнику, и когда случалась такая неприятность, что мы встречались, он никогда не снисходил до большего, чем просто кивок в мою сторону.

Я не простил Саймона-Питера за то, что он ввел меня в заблуждение относительно того, что Филип собирается навсегда поселиться в Канаде; я не думал, что он специально сбил меня с толку, но моя сердечность по отношению к нему стала прохладнее со времени моего унижения, и я старался по мере возможности избегать его. На самом деле я так старался его избегать, что поначалу даже не заметил, что он тоже вовсе не стремится встречаться со мной.

Эта мысль впервые пришла мне в голову, когда после неожиданного «доброго утра», небрежно брошенного в мою сторону, он попытался проскользнуть мимо меня со скоростью, которую можно было описать только словом «бегство».

— Все нормально, — с иронией сказал я ему. — Расслабься. Я не сказал Филипу.

Он остановился. Его темно-синие глаза тупо на меня уставились. Через секунду он спросил:

— Что не сказал?

— Что ты поощрял мой переезд в Пенмаррик.

— Прошу прощения, — сказал Саймон-Питер Рослин, сильно шокированный, — но я не делал ничего подобного.

Я был так сражен его замечанием, что просто смотрел на него, не говоря ни слова, но гнев быстро привел меня в чувство.

— Делал, черт тебя побери! — сказал я. — Ты сказал мне, что Филип не вернется домой!

— Боюсь, что ты сильно заблуждаешься, — чопорно сказал Саймон-Питер, образец сообразительности и самодовольства, — я не говорил ничего подобного.

— Ты сказал…

— Ты спросил меня, не думаю ли я, что Филип останется в Канаде, а я ответил, что могу читать его письма между строк. Вот и все. Я не сказал, что прочел. Ты просто неправильно истолковал мои слова. И уж, конечно, я не поощрял тебя, когда ты хотел обосноваться в Пенмаррике! Я просто уступил твоему решению там жить. А что еще я мог сделать? Я знал, что Филип не станет выгонять тебя через суд, я тебе это говорил. Это правда. Я никогда не говорил тебе ничего, кроме правды.

— Что ж, черт… — Мне понадобилось некоторое время, чтобы продолжить. Я подумал о том, что Филип собирается осенью отправить Джонаса в школу, о том, как Филип хотел, чтобы Джонас проводил выходные в Пенмаррике, о том, что он более чем когда-либо стремился относиться к этому ребенку как к своему наследнику. И неожиданно я понял, что Саймон-Питер скрытно работает над продвижением племянника: делает все от него зависящее, чтобы Филип меня невзлюбил и проявил интерес к Джонасу.

— Маленький грязный ублюдок, — медленно произнес я в конце концов. — Двурушный юристишка.