Страсти по Лейбовицу. Святой Лейбовиц и Дикая Лошадь - Уолтер Миллер

Он улыбнулся участникам конклава из Тексарка, выражение лиц которых во время речи менялось от начальной враждебности до изумления, от возмущения до сдержанного одобрения, ибо, хотя предпосылки, от которых оратор пришел к своим выводам, отнюдь не льстили их монарху, а его теология была просто возмутительной, выводы он сделал такие же, как и они. Без всякого давления со стороны имперских владык Тексарка, без всяких уступок папство должно вернуться домой.

Как правило, молчаливый и сдержанный, этот непонятный человек говорил весь день, а когда к вечеру зажгли лампады, продолжал говорить при их свете. Один раз, когда Чернозуб впал в забытье, приходя в себя, он увидел, как кугуар в драной рясе снова обрел облик старика с темно-коричневой кожей и копной белых волос.

Амен Спеклберд произнес речь, которая, по мнению ее самых суровых критиков, стала знаменитой в истории Церкви. Так же, как точные, а также искаженные цитаты, зафиксированные писцами.

Амен об Изгнании и о его последствиях:

— Плодом дерева, достопочтенные господа, стала склонность к размышлениям. И из него проистекли понятия добра и зла. Дьявол — это задумчивое животное с раздвоенными копытами. Змееобразный Сатана пожирает души, он дал женщине искусство размышления, которому она научила мужчину. Что бы вы ни делали, не погружайтесь в раздумья. Помазанный никогда не размышляет. От могилы он прямиком направляется в ад — но случается, возносится на небо, если достоин его. Но уж если вам доведется размышлять и этот грех постигнет вас из-за блуда, ярости или алчности, никогда не стыдитесь своей вины. Стыд — это не что иное, как гордость, а гордость — этот тот же стыд. Ваша гордость — это ваш стыд, а ваш стыд — та же гордость. Просто они смотрят в разные стороны, стыд и гордость, ибо когда они глядят друг другу в глаза, стыд и гордость, оба они умирают. Умирают под смех человека, который по глупости хранил их в сердце, хранил отъединенными друг от друга. Когда он поймет, что стыд — это гордость, а гордость суть стыд, он освободится от них, освободится навсегда и от одного греха, и от другого. Тем не менее вина не относится к понятию чувства.

Когда вы понимаете, что согрешили, и раскаиваетесь в грехе, не испытывайте желания стать безгрешным. Вместо этого желайте, чтобы Бог в своей неизреченной мудрости обратил ваш грех в добродетель, ибо грех ваш есмь часть Его, о чем гласит история творения мира. И старание отвергнуть грех есть сопротивление Его воле.

Амен об истине:

— Истина, почтенные лорды, — это размытое и непонятное, еле различимое слово в Его мире.

Амен, повторяясь, упомянул о месте человека в Божьем мире:

— Неужто вы не знаете, что Иисус Христос одинок во вселенной и не имеет друзей? Неужели вы не знаете, что земля во всей своей полноте принадлежит Творцу? И что же это значит, почтенные лорды, кроме того, что и у лисы есть своя нора, а Сыну Человеческому негде преклонить голову? И ему часто приходится спать под мостами. Что есть Бог, которого вы пытаетесь мысленно представить себе, и что есть Сын Божий, перед которым вы предстаете? Он, кто столь близок к Богу, несет в себе опасность. От него исходит такое озарение, что за ним может последовать слепота. Это сияние слишком ярко для ваших глаз, и вы никогда больше не увидите Бога.

Амен, полный возбуждения, — о мужчинах, женщинах и о Троице:

— Бог живет в каждом из своих сыновей или дочерей, — он кивнул в сторону аббатиссы-кардинала. — Вы знаете, что трон его жарче, чем адское пламя. Даже дьявол не мог бы усидеть на нем. Но вы можете. И я могу. Ибо мы покоимся на Его коленях и знаем, что такое Божественность — изнутри. Бог — это само солнце и даже больше оного, и я сам больше самого себя. И Иисус — это я. И Святой Дух — это я. И Дева, о Господи, — это тоже я. Как затруднительно говорить о Боге в третьем лице!

В продолжение своих слов он широко раскинул руки, как бы в объятии, и Чернозуб опознал в этом жесте один из догматов старой северо-западной ереси, но большая часть аудитории была в таком сонном состоянии, что была не в силах определить его.

— А откуда взялись Троица и Дева? Невыразимая Божественная сущность зевнула — и они возникли. Дева — это утробное молчание, в которой прозвучало Слово, произнесенное Отцом через порожденное им Святое Дыхание, и в начале возникла плоть из ее плоти. До творения Бог не был Богом. Тем не менее утверждения эти ложны, почтенные господа. Упоминания эти — ложь. Божественность? Называть ее или даже представлять себе — это значит полностью не понимать то, что в ней заключено. И тем не менее мы стремимся к единению с этой конечной Божественной сущностью. В этом единении душа предстает стеклом или каплей воды, сливающейся с огромным океаном. Ее индивидуальность растворяется, подобно стакану воды, в индивидуальности океана. Но ничего не исчезает. И не возникает. Все возвращается к себе.

И опасение страха смерти суть грех, — словно по размышлении добавил он.

Брат Чернозуб давно понял, что аудитория была сразу же захвачена его благочестивым возбуждением, и перестал вслушиваться в слова. Этот человек был для него неповторим. Он мог быть самим собой перед толпой, которая подчинялась силе его духа. Но после нескольких часов его вещания кардиналы стали поворачиваться друг к другу и даже вставать и бесшумно выскальзывать из тронного зала, чтобы пошептаться.

И уже наступало следующее утро, когда Спеклберд наконец благословил своих невнимательных слушателей и сел. Он говорил всю ночь. Это было первое из последовавших чудес папы. Он говорил семнадцать часов, не взяв в руки стакана воды и не охрипнув. Он говорил с ними, перебарывая усталость. Только его друг кардинал Коричневый Пони смог произнести «Аминь!», когда лучи утреннего солнца пробились сквозь окна с восточной стороны, — но только потому, что мало кто дослушал до конца, а среди них была лишь горсточка внимательных слушателей. Многие спали. Другие читали требник, обсуждали политически важные проблемы, бродя из зала в зал; сидящие епископы с невинным, как у девушки по утрам, видом перешептывались и пересмеивались с соседями. Когда в завершение речи Коричневый Пони сказал «Аминь», Спеклберд снова поднялся и переспросил: «Да?» — и тут стали подниматься внимательные слушатели, с таким глубоким чувством говоря «Аминь!», что и остальные поддались ему, и в зале раздался хор виноватых и смущенных голосов.

Вот как все это на самом деле выглядело. Речь еще не стала знаменитой. Как и у многих великих ораторов в человеческой истории, выступление Спеклберда скорее смутило конклав, который, несмотря на столь странную проповедь, в конечном итоге, отчаявшись, выбрал его. И лишь значительно позже его слова обрели вторую жизнь, когда люди, задумчиво перечитывая отдельные записанные куски и обрывочные заметки, то поносили его за гнусную ересь, то воспринимали их как результат Божественного вдохновения, новые откровения. Но для Коричневого Пони и всех, кто хорошо знал отшельника, словоизвержение Амена Спеклберда было подобно щебетанию птиц, которые на любом языке произносят предельно простые слова типа «Боб Уайт» или «Пасха». И каждый слушатель вкладывает в них свой смысл.