Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого - Александр Солженицын
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А сегодня утром слышат: на Невском пуще вчерашнего ходят, кричат, спорят. После завтрака отменились в Волынском всякие занятия, повалили ребята опять смотреть-слушать. Обед записывали в расход, вечером съедим, теперь наша власть.
За кого ж тут ходят? Ходят – больше против Ленина, много больше.
От кучки к кучке ходили-слушали. Толкались и по Гостиному Двору – так, товары смотреть, чего не купишь. И большие часы в Гостином показывали три часа, как услышали снаружи сильный шум. Вышли поглядеть – шум с Садовой от Инженерной, – и крик, и оркестр как пьяный, каждый себе чего дерут не поймёшь. А первое, что увидели, – катит по Садовой грузовик с шестью пулемётами во все стороны, однако при пулемётах ни одного солдата, а рабочие. А по этому борту, что к Тимофею с Михаилом, прилеплена красная полоса, а на ней белыми буквами и потёки от сбежалой краски:
„Сгинь, капитализм! Мы расстреляем тебя из этих пулемётов!”
Ну, ну. Кому ж это они грозят? Не поняли. Но парни у пулемётов и не сидели всерьёз, а только хмурились, как перед дракой. И со всех панелей нагустилась чистая публика – смотреть на это диво. Никто тем парням громко не отозвался, и с панелей тоже никто к ним не сшагнул, в осторожке.
Грузовик с пулемётами не быстро себе, но и быстрей спеша, завернул направо на Невский, и таким же порядком покатил – туда, в сторону Главного Штаба. А вослед ему, отставши по Садовой, – вот тут-то и неслись крики и разбродная музыка. До них ещё было саженей полтораста, и вот что увиделось: валит чёрная толпа, не меньше тысячи, несут красные флаги и щиты, в одноручье маленькие и двудревковые, надписей издаля не прочтёшь, а впереди – строй рабочих с винтовками, и по бокам колонны – оцепление, тоже с винтовками. И ещё они не подблизились, прочесть нельзя, за кого идут, выругался Кирпичников Маркову, плюнул:
– Вот они где, винтовочки-то казённые! А у нас некомплект, и штаб не даёт. А кроме солдат – никто их не вправоте носить.
На тротуарах нарядная публика посильней затревожилась, кто бочком-бочком и прочь, от передряги подальше: кто хорошо одевается, тому беречь себя надо, а никак вот не научит их революция ни одеваться поплоше, ни в зубы брать папиросы простые. А другие, напротив, по любопытству ещё к краю, глядят, а наших серых шинелей стало как бы больше видать, и на мостовую сшагивают. Врач военный. Сестра милосердия.
Ближе. Самый большой щит впереди – „Долой Временное правительство!”, потом два рабочих друг другу руки жмут – „Да здравствует Интернационал!”. Потом – колонной по четыре, уж как там умеют держать – человек двести вооружённых, винтовки на ремне есть наши, есть австрийские, рабочие всех возрастов, а есть и юнцы. И красные повязки у всех на рукавах. За ними – оркестр, не разбери чего поймёшь, только тарелками бьёт свирепо, на каждом шагу. А потом уже – стадком, а в рядах взявшись за руки – безоружные рабочие, бабы в платочках и подростки. А боковое оцепление – прёт к самой панели, разгоняет публику, размахивает шашками, револьверами в руках, винтовками, просто отдельными штыками, а один и с кухонным ножом.
Штатская публика сильно напугалась, отвалилась, ноги утягивает. А которая не утекает – так всё одно ни шагом, ни пальцем.
А в колонне – ни одного солдата.
– Что ж это они и с ножиками кухонными? Прям' людей резать?
К подходу шествия ближе стоял бородатый ратник:
– Эй, не ведаете, что творите.
А на него матом – и замахнулись.
Идут. А дальше видать – „Долой Милюкова!”, „Война войне!” – и чёрное знамя, белыми буквами – „Пулемёт и булат…”, на ветру не прочтёшь, а дальше – опять вооружённая колонна человек сто, а потом опять невооружённая толпа под оцеплением – ишь ты, не сами ж расстановились, это кто-то их со смыслом ставил.
Так понятно стало: они идут – Временное правительство скидывать!
И уже близко был самый передний ряд – военный врач и крикни:
– Товарищи солдаты! Кому дорога родина и спасение её от срама – вперёд! Не допустим их! Образуемте цепь!
И вышел на середину мостовой, не молод уже.
И вольноопределяющийся кавалерист с георгиевским крестом вылетел за ним:
– Сюда! Сюда, ребята!
И сразу – выступили, выступили к ним, человек двадцать-тридцать, солдат разных полков, и офицеров, и юнкеров несколько. И Тимофей с Михаилом конечно. И та сестра милосердия. (Марков – не промах, уже узнал, что Женя её зовут.)
У офицеров, у юнкеров шашки на боку, кортик, – а солдаты все до одного безоружные, тяжела нам винтовка стала.
Но – и ещё подбегали солдаты с разных сторон, издалека, уже нас и с полсотни. Стали поперёк всей мостовой густой цепью. Не пропустим.
Из рабочей колонны слышится:
– Гучкова и Милюкова – в крепость!
– Да здравствует мир и братство народов!
А при солдатах публика панельная осмелела и кричат тем:
– Позор!… Предатели!… Изменники!
А из колонны им:
– Буржуи!… Провокаторы!
С панели:
– Да здравствует Временное правительство!
Боковой рабочий – винтовкой на них как тряхнёт:
– А вот чем ответим вашему правительству! Мы вас всех, буржуев, перестреляем.
А мальчик-рабочий тыкал им, кому придётся, браунингом, прямо в нос.
Одна дама:
– Лодыри! Солдаты на фронте кровь льют, а вы тут бастуете!
Из ряда кинулась работница – и сорвала с неё шляпу. Та завизжала.
Передние рабочие кричат цепи:
– Пропустите!
Не пропустим.
Пропустите! Не то будем стрелять!
Не пропустим! Спрячьте оружие и разойдитесь!
– Что, вы с буржуями съякшались? Кого защищаете?
– А не для того мы в окопах сидели!…
– Не для того свободу добывали!
Из публики объясняют:
– Мы тоже против Милюкова, но при чём тут Временное правительство?
Чего, в самом деле, они на правительство? Только установили – и сбрасывать?
Оркестр замолчал, а толпа ревёт, в тысячу глоток ревёт, а передние – так и попёрли на солдатскую цепь.
Схватились солдаты друг с дружкой и с офицерами крепко. Из разных полков, несознакомые, и командира нет, – а дружно держат.
А те – уже не ревут, а воют, и револьверами и прикладами на нас замахиваются, и обнажёнными саблями (но не бьют).
Ну, только тысячный напор полусотне не удержать.
Смяли нас, прорвали.
И – попёрли своим путём, и тарелки медные опять зашлёпали гораздо, и завыли трубы.
И по Невскому повернули опять направо.
– Э-э-эх, Миша, как же мы зимой не сробели против начальства, не боялись военного суда – а тут против рабочих не сдюжаем? Нашими же винтовочками да против нас же?
С угла Садовой публика совсем схлынула, а на широком Невском, от колонны подальше, – там с панелей кулаками пограживают, кричат им:
– Изменники!… Провокаторы!… Ленинцы!…
А те и вовсе не в долгу:
– Буржуи!… Дармоеды!… Собаки!… Хотите воевать – сами идите!
А с панелей на то ничего и не ответят, крыть нечем.
Впереди и с боков, кто с оружием, те сильно штыками размахались, – а посерёдке-то мирно идут, отшагивают положенное, тоже как солдаты, кто просто шапками публике машет – то ли „ура”, то ли „долой”. Прошли мимо – не сладкий выгляд, с утра-то работали, уже и притомились, и лица зануженные, в чёрной пыли либо копоти, и одёжка в грязи да в масле.
Тимофей подошёл к ним ближе:
– Вы кто?
– Мы с Нового Лесснера, с Выборгской стороны.
– А ещё кто идёт?
– А все заводы за нами идут. И буржуи нас не остановят!
А в конце всей колонны – сильно злые бабы и подростки, кулаками трясли, от оркестра дальше, слышно:
– Долой Временное правительство!… Долой негодяя Милюкова!… Долой толстопузых буржуев, кровопийц!…
И обижался Кирпичников на рабочих, что они всё 8-часовой день требуют, а снарядов делать не хотят, – а им тоже не сладко, видать, этот Лесснер – небось и есть толстопузый.
А сзади – шёл уже какой-то сброд, оборванцы, уже не рабочие, а должно быть воры, – они ещё громче всех кричали:
– Долой Милюкова!… Долой Временное правительство! – и уже никакого другого слова. А иногда подскакивали ближе к панели и наворачивали кулаками, кто попадётся из публики, только не солдат.
А потом ещё отдельно нагонял своих молодой рабочий парень лет 18-ти, тоже с винтовкой на ремне. Сестра Женя спросила его:
– А вы с какого завода?
– С Трубочного.
– А куда идёте?
– На общий сбор.
– А зачем?
– Будем Еремеевскую ночь делать.
– А что это значит?
– А бить направо и налево, забирать банки и капиталы. Довольно буржуазничать!
Прошло всё шествие туда, к Казанскому собору, – а тут теперь собирались кучки, и кто улизнул в подворотню, в парадное – тоже выходили из укрытия, и все тут лихостились. Какой-то господин в мягкой серой шляпе, размахивая тросточкой и от крика обливаясь потом, раскраснелый, – звал всех составить колонну в пользу Временного правительства и идти вослед тем разбойникам. И ещё студент-путеец звал. Начало их собираться на мостовой – немного штатских, немного юнкеров, солдат, – а вся публика с панелей только махала платочками, шапками, а примыкать никто не хотел. Закричал на них студент-путеец:
