Собрание сочинений в шести томах. т.6 - Юз Алешковский

Вообще, многие наиважнейшие события моей жизни произошли за Уральским хребтом. Так что я имею больше конкретных прав называться евразийцем, чем некоторые нынешние российские политики, стоящие одной ногой в Госдуме, другой – в Индийском океане.

Во время войны, в Омске, я успел влюбиться в одноклассницу буквально за месяц до зверского указа Сталина о раздельном обучении двух полов. По всем предметам я в школе драматически не успевал. Это не помешало мне успеть не только схватить чахотку от своей любви к коварной однокласснице, от курения самосада и голодухи, но даже выздороветь и возвратиться в Москву здоровенным верзилой – победителем палочек Коха, умеющим стряпать супы, колоть дрова, растить картошку, а также тайно ненавидеть вождя, с такой непонятной жестокостью прервавшего романтические общения мальчиков с девочками в советской школе.

Я был весельчаком, бездельником, лентяем, картежником, жуликом, хулиганом, негодяем, курильщиком, беспризорником, велосипедистом, футболистом, чревоугодником, хотя всегда помогал матери по дому, восторженно интересовался тайной деторождения и отношения полов, устройством Вселенной, происхождением видов растений и животных и природой социальных несправедливостей, а также успевал читать великие сочинения Пушкина, Шарля Де Костера, Дюма, Жюля Верна, Гоголя – всех любимцев глаз моих и души не счесть. Может быть, именно поэтому я, многогрешный, ни разу в жизни своей никого не продал и не предал. Хотя энное количество разных мелких, непростительных для самого себя пакостей успел, конечно, совершить, успел.

Я проработал с полгода на заводе, но школу кончить и вуз так и не успел, о чем нисколько не печалюсь. Вскоре произошло событие не менее, может быть, важное, чем победа именно моего живчика в зимнем марафоне 1929 года, года великого и страшного Перелома. Я без ума втрескался в соседку по парте в школе рабочей молодежи в Ниночку Антонову. Любовь эта напоминала каждую мою контрольную по химии: она была совершенно безответна. Дело не в этом. К счастью, общая химия Бытия такова, что я с тоски и горя начал тискать стишки, то есть я изменил обожаемой соседке по парте и воспылал страстной любовью к Музе, которая впоследствии не раз отвечала мне взаимностью.

Вообще, это было счастьем – успеть почувствовать, что мое любовное и преданное служение Музе – пожизненно, но что все остальное – карьера, бабки, положение в обществе, благоволение властей и прочие дела такого рода – зола, как говорили дворовые урки.

Потом меня призвали служить на флот. Переехав в очередной раз Уральский хребет, я совершил ничтожное, поверьте, уголовное преступление и успел попасть в лагеря до начала корейской войны. Слава богу, я успел дожить до дня, когда Сталин врезал дуба, точней, подох, а то я обогнал бы его с нажитой в неволе язвой желудка.

Вскоре маршал Ворошилов, испугавшись народного гнева, объявил амнистию. Чего я только не успел сделать после освобождения! Исполнилась мечта всей моей жизни: я стал шофером аварийки в тресте «Мосводопровод» и навечно залечил язву «Московской особой».

Начал печатать сначала отвратительные стишки, потом сносные рассказики для детей. Сочинял песенки, не ведая, что пара из них будет распеваться людьми с очистительным смехом и грустью сердечной.

Вовремя успел понять, что главное – быть писателем свободным, а не печатаемым, и поэтому счастлив был пополнять ящик сочинениями, теперь вот, слава Богу и издателям, предлагаемыми вниманию Читателя.

Ну, какие еще успехи подстерегали меня на жизненном пути? В соавторстве с первой женой я произвел на свет сына Алексея, безрассудно унаследовавшего скромную часть не самых скверных моих пороков, но имеющего ряд таких достоинств, доставшихся от мамаши, которых мне уже не заиметь.

Я уж полагал, что никогда на мой закат печальный не блеснет любовь улыбкою прощальной, как вдруг, двадцать лет назад, на Небесах, слава всем Святым – от иудейских и русских до индуских и китайских – заключен был мой счастливый, любовный брак с прекраснейшей, как мне кажется, из женщин мира, с Ирой. Крепко держась друг за друга, мы успели выбраться из болотного застоя на берега Свободы, не то меня наверняка захомутали бы за сочинение антисоветских сочинений. Мы свалили, не то я не пережил бы разлуки с Ирой, с Алешей и Даней, с Музой, с милой волей или просто спился бы в сардельку, заключенную в пластиковую оболочку.

В Америке я успел написать больше десятка книг за тридцать лет. Тогда как за первые тридцать три года жизни сочинил всего-навсего одну тоненькую книжку для детей. Чем не успех?

Разумеется, я считаю личным своим невероятным успехом то, что сообща со всем миром дождались мы все-таки часа издыхания гнусной Системы, ухитрившейся, к несчастью, оставить российскому обществу такое гнилостное наследство и такое количество своих зловредных генов, что она долго еще будет казаться людям, лишенным инстинктов свободы и достойной жизнедеятельности, образцом социального счастья да мерою благонравия.

Так что же еще? В Америке, во Флориде, я успел, не без помощи Иры и личного моего ангела-хранителя, спасти собственную жизнь. Для этого мне нужно было сначала схватить вдруг инфаркт, потом сесть за руль, добросить себя до госпиталя и успеть сказать хирургам, что я согласен рискнуть на стопроцентно успешную операцию на открытом сердце. Всего-то делов, но я действительно успел в тот раз вытащить обе ноги с того света, что, ей-богу, было еще уди вительней, чем миг моего зачатия, поскольку… Честно говоря, если бы я имел в 1929-м какую-нибудь информацию об условиях жизни на Земле и если бы от меня лично зависело, быть или не быть, то… не знаю, какое принял бы я решение, не знаю.

Впрочем, несмотря на справки об ужасах земного существования, о войнах – вообще о трагизме Бытия – о геноцидах, мерзостях Сталина и Гитлера, диком бреде большевицкой утопии, террариумах коммуналок и т.д. и т.п., все равно я успел бы завопить: БЫ-Ы-Ы-ЫТЬ! – чтобы меня не обогнала какая-нибудь более жизнелюбивая личность. Возможно, это была бы спокойная, умная, дисциплинированная, прилежная, талантливая, честнейшая девочка, меццо-сопрано или арфистка, о которой мечтали бедные мои родители…

Одним словом, сегодня, как всегда, сердечно славословя Бога и Случай за едва ли повторимое счастье существования, я, как сказал Пушкин, горько жалуюсь и горько слезы лью, но, как бы то ни было, строк печальных не смываю, люблю жену, детей, спаниеля Яшкина, благодарю жизнь за всех, подаренных ею, прекрасных – порою до родства душ – друзей, а перед Свободой благоговею.

Понимаю, что много чего не успел узнать, повидать, прочитать, подсочинить, вкусить, испробовать, само собой, и помереть. Не знаю, как будет с натаской в следующей жизни по латыни, греческому, китайскому и английскому, а врезать дуба я всегда успею, как любое из живых существ на – пусть ханжи и идиоты сочтут сие неполиткорректностью – белом свете, обожаемом всеми разноцветными людьми, животными, птицами, бабочками и растениями.

Поверь, Читатель, в чем в чем, а в таком неизбежном деле, как помирание, ни у кого из нас не должно быть непристойной и истерической спешки – дай, Всевышний, каждому, всему и всем время жить и время помирать.

Юз Алешковский

21.9.2010. Хутор «Пять дубков»

Строки гусиного пера, найденного на чужбине

Юз-Фу

1

Утро дня дарует успокоение скромностью жизни

Наша провинция – тихая заводь.

Цапле лень за лягушкой нагнуться.

Но и до нас долетают посланья.

Пьяный Юз-Фу их порою находит

В ветхой корзине из ивовых прутьев.

2

Весенним днем по-стариковски плетусь в монастырь

Два бамбуковых деревца.

Отдохну между ними,

Вспоминая голенастых девчонок.

3

Строки насчет нашей большой безнаказанности

Бог держит солнце в одной руке.

В другой Он держит луну.

Вот и руки Его до нас не доходят!

4

Из давнего послания старшей фрейлине О-Ша

…наши дела исключительно плохи…

…день ото дня вырастают тарифы….

…налоги торговцев кусают как блохи…

…буквально как волки свирепеют шерифы…

…поднебесная стала Империей зла и обмана…

…разит от дворца на многие тысячи ли…

…но есть у нас и хорошие новости,

как это ни странно…

…фрейлина И прекрасна,

да и сливы в садах зацвели…

5

К моей обители приближается судебный чиновник

У Юз-Фу – ни кола ни двора.

Стол. В щели – два гусиных пера.

Печка. Лавочка… Что с него взять?