Тайны дома Романовых - Вольдемар Балязин

Оглушенный взрывом, он, шатаясь, подошел к злодею и хрипло спросил его:

– Кто таков?

– Мещанин Глазов, – ответил тот.

– Хорош, – сказал Александр и пошел к уцелевшим саням, на которых за его каретой ехал полицмейстер, полковник Дворжицкий.

Кучер Фрол Сергеев кричал:

– Скачите во дворец, государь! Но Александр не мог оставить раненых.

В этот момент один из придворных спросил царя: «А Ваше императорское величество не ранены?» Александр ответил: «Слава Богу, нет». Услышав это, террорист, криво усмехнувшись, сказал: «Что? Слава Богу? Смотрите, не ошиблись ли?». И не успел он произнести это, как раздался еще один взрыв. Очевидцы говорили, что после того, как рассеялся столб снежной пыли и дыма, они увидели не менее двух десятков убитых и раненых. Одни лежали неподвижно, другие со стонами отползали по покрытому кровью и сажей снегу подальше от места взрыва. Между поверженными людьми валялись куски изорванной одежды, сабель, эполет, части человеческих тел, осколки газового фонаря, остов которого от взрыва погнулся. У искореженной взрывом кареты, в лохмотьях шинели лежал, упираясь руками в землю, Александр, у которого была оторвана одна ступня, а ноги были размозжены.

Он попытался встать, но, хотя глаза его были открыты, ничего не видел и лишь шептал:

– Помогите… Жив ли наследник? Снесите меня во дворец… Там умереть…

Александра, окровавленного, с раздробленными взрывом ногами, довезли до дворца, и когда понесли по лестнице, то кровь ручейком стекала на пол.

Сбежавшиеся врачи смогли лишь остановить кровотечение. Им, как могла, помогала Екатерина Михайловна, не потерявшая самообладания и простоявшая возле раненого до самого конца. Неожиданно для всех и, наверное, для самой себя, она оказалась наиболее собранной и стойкой, а все остальные неутешно и безудержно рыдали у тела усопшего. Рыдания сотрясали могучего тридцатишестилетнего наследника престола и всех его братьев. Потрясенный горем, стоял возле мертвого деда его старший двенадцатилетний внук Николай. Всю жизнь он считал день 1 марта 1881 года самым страшным и самым трагичным днем в своей жизни и навсегда запомнил до мельчайших деталей все, связанное со смертью своего великого деда, который умер в 3 часа 35 минут.

И в то же время пополз вниз с флагштока Зимнего дворца черно-золотой императорский штандарт, извещая, что хозяин дворца умер…

Его убийца – Игнатий Иоахимович Гриневицкий, – тот самый, что бросил второй заряд в императора, оказался так близок к Александру, что смертельно ранил и самого себя. Он умер в Третьем отделении, в окружении врачей, пытавшихся спасти его. Умер через семь часов после того, как скончался Александр.

Труп Гриневицкого предъявили всем арестованным, кто мог бы опознать его. Предъявили и Андрею Желябову, арестованному за два дня до убийства царя. Желябов, увидев тело Гриневицкого, сначала отказался удостоверять личность покойного. Однако, сразу же сопоставив, что значат он, Желябов, и убивший себя Гриневицкий для истории и их партии, вдруг мгновенно понял, что должен восстановить справедливость и отдать кесарево кесарю, а Богу – божье. Как можно, чтобы уцелевший при первом взрыве Рысаков, назвавший себя при аресте Глазовым, или погибший Гриневицкий, фигурировали на предстоящем процессе, а он, Андрей Желябов, демиург всего произошедшего, оставался бы в безвестности? И, конечно же, Желябов не мыслил никого, кто мог бы так хорошо, как он, выступать на процессе, пропагандируя идеи «Народной воли», и так решительно защищать народ. А так как мертвый Гриневицкий суду уже не подлежал, то мог ли он уступить всероссийскую трибуну какому-то недотепе Рысакову, не сумевшему даже убить императора и по нелепой случайности попавшему на гребень волны?

И потому, когда Желябова привезли в тюрьму, он потребовал чернил и бумаги и написал прокурору судебной палаты: «Если новый государь, получив скипетр из рук революции, намерен держаться в отношении цареубийц старой системы; если Рысакова намерены казнить, было бы вопиющей несправедливостью сохранить жизнь мне, многократно покушавшемуся на жизнь Александра II и не принявшему физического участия в умерщвлении его лишь по глупой случайности. Я требую приобщения себя к делу 1-го марта и, если нужно, сделаю уличающие меня разоблачения. Прошу дать ход моему заявлению.

Андрей Желябов.

2 марта 1881 г. Дом предварительного заключения.

P. S. Меня беспокоит опасение, что правительство поставит внешнюю законность выше внутренней справедливости, украся корону нового монарха трупом юного героя лишь по недостатку формальных улик против меня. Я протестую против такого исхода всеми силами души моей и требую для себя справедливости. Только трусостью правительства можно было бы объяснить одну виселицу, а не две.

Андрей Желябов».

Прокурор, получив это заявление, был настолько поражен, что образовал комиссию, которая составила протокол осмотра столь необычного документа, но все же признала его законность и дала ему ход – Желябов был привлечен по делу об убийстве царя еще до получения других свидетельских показаний.

Александр III. Начало царствования

2 марта настал день интронизации. Торжественная церемония, потребовавшая от присутствующих расшитых золотом нарядных мундиров, роскошных платьев и украшений, казалась бы кощунственной, если бы не всеобщее горе на лицах и в глазах собравшихся, если бы не плачущие цесаревич и цесаревна. Войдя сначала в Малахитовый зал, Александр и Мария Федоровна двинулись к дворцовой церкви вдоль шпалер придворных, сопровождавших новых самодержцев дружными возгласами: «Верьте нам! Вас любят! Вам служат! Вас защитят!»

Весь молебен присутствующие стояли на коленях, и вместе со всеми стояли на коленях плачущие император и императрица.

Но горе – горем, а дела – делами. Тем более что совершенно неотложных дел у нового императора было несколько. Во-первых, организация похорон, во-вторых, первоочередные государственные дела, и в-третьих, подготовка суда над убийцами его отца.

Александр III был нежным и почтительным сыном, и для него воля покойного была законом.

Когда похороны еще только готовились, необходимо было принять решение о том, публиковать или не публиковать последний документ, подписанный покойным накануне его смерти. Документ этот был настолько важен и политически принципиален и многозначен, что Лорис-Меликов подошел с ним к Александру III, когда врачи и слуги еще прибирали тело усопшего. Так как Лорис-Меликову было приказано опубликовать манифест о преобразовании Государственного Совета в завтрашнем номере «Правительственного вестника», а газета должна была выйти в свет утром, то министру внутренних дел не оставалось ничего иного, кроме как сделать весьма рискованный в этическом отношении шаг, объясняемый только исключительностью создавшейся ситуации.

Александр все понял и однозначно ответил:

– Я всегда буду уважать волю отца. Пусть завтра манифест будет опубликован.

Однако после этого в Аничковом дворце, где жил Александр со своей семьей, молодого императора взяли в осаду собравшиеся там консерваторы – еще большие сторонники самодержавия, чем сам царь, – и после многочасовой дискуссии сумели доказать Александру невозможность, крайнюю несвоевременность и большую опасность публикации этого документа. Психологически момент был избран весьма удачно – душегубы еще гуляли на свободе, для убитого ими императора еще сколачивали гроб, а его сын уже шел навстречу чаяниям тех, кто поддерживал – хотя и втайне, но и душой, и сердцем все же поддерживал – убийц его отца.

Поддавшись мольбам, уговорам и резонам Победоносцева и его единомышленников, Александр, встретившись утром 2 марта с Лорис-Меликовым, настоятельно попросил повременить с публикацией манифеста до обсуждения этого вопроса на заседании Государственного Совета.

Это заседание – совместно с членами Совета Министров – состоялось 8 марта.

Председатель Совета Министров П. А. Валуев, решительный враг террористов, сказал, что «при настоящих обстоятельствах предлагаемая нами мера оказывается в особенности настоятельною и необходимою». Валуева поддержал генерал Д. А. Милютин, через два месяца лишившийся портфеля военного министра, который принадлежал ему ровно двадцать лет. Милютина поддержали дядя нового царя, генерал-адмирал, великий князь Константин Николаевич, Государственный контролер Д. М. Сольский, министр юстиции Д. Н. Набоков, председатель департамента законов, князь С. Н. Урусов, министр финансов А. А. Абаза. И тогда царь дал слово обер-прокурору Синода Константину Петровичу Победоносцеву. Бледный, взволнованный Победоносцев начал речь с того, что дело не сводится только к приглашению людей, хорошо знающих народную жизнь. Дело сводится к тому, что в России хотят ввести конституцию, чтобы создать в государстве новую верховную власть, подобную французским Генеральным Штатам, которые привели к тому, что правящая династия взошла на эшафот. Победоносцеву решительно возразил Абаза. Обращаясь к царю, он сказал: «Если Константин Петрович прав, если взгляды его правильные, то вы должны, государь, уволить от министерских должностей всех нас».