Страницы моей жизни - Моисей Кроль

Зензинов при этом добавил, что, по собранным им сведениям, я имею довольно много шансов быть избранным. Выслушав его и подумав хорошенько, я пришел к заключению, что по целому ряду весьма серьезных соображений я от предложения партии должен отказаться. Соображения свои я тогда же высказал Зензинову, но они показались ему не вполне убедительными. Во всяком случае, он был разочарован, так как он почему-то был уверен, что я охотно соглашусь выставить свою кандидатуру. Тогда я ему обещал принять активное участие в избирательной кампании и всячески бороться против черносотенных и вообще правых кандидатов. Через некоторое время эта предвыборная кампания началась, и, верный своему слову, я аккуратно посещал избирательные собрания, неизменно выступая против намеченного иркутскими правыми кругами кандидата. Это был, как я помню, некий Шастин, советник губернского правления. Социал-демократы выставили своего кандидата, помощника присяжного поверенного Тюшевского. Сам Шастин почти не являлся на избирательные собрания, но его кандидатуру поддерживали и за него агитировали несколько местных махровых черносотенцев, речи которых меня глубоко возмущали и волновали. Врезалось у меня в памяти одно такое собрание. Происходило оно в большом зале Общества потребителей Забайкальской железной дороги.

Публика, переполнившая этот зал, состояла главным образом из простых обывателей. Интеллигентов было очень мало. Первым попросил слова какой-то миссионер в штатском. Расхваливая Шастина и перечисляя его добродетели как семьянина, чиновника и патриота, этот миссионер заверил своих слушателей, что Шастин грудью будет защищать истинно русские интересы, и тут же он разразился гневной ультрадемагогической речью против евреев. Он говорил о том, как русский народ страдает от их эксплуатации и как народные массы их ненавидят. «В Польше, – воскликнул он, – ненависть крестьян к евреям так велика, что они в деревнях часто поджигают еврейские дома, чтобы избавиться от их обитателей». Словом, это был незамаскированный призыв к погрому.

Возмущенный до глубины души этим гнусным выступлением, я попросил слова. Признаюсь, когда я поднялся на эстраду, у меня было очень тяжело на душе. Захочет ли меня слушать эта обывательская публика, без протеста внимавшая речи злостного юдофоба? – спрашивал я себя мысленно. Поймет ли она меня? Но, приняв вызов, надо было идти до конца. Помню, что я начал свою речь с признания за Шастиным приписываемых ему добродетелей. «Да, он хороший семьянин и образцовый чиновник. Но достаточно ли этого, – спрашивал я слушателей, – чтобы быть народным представителем? Сибирь велика, и ее нужды велики и многообразны. Она давно ждет целого ряда коренных реформ. Интересы разных слоев ее населения различны. Проведения каких реформ намерен добиваться в Государственной думе господин Шастин? Чьи интересы он будет защищать? Ничего этого мы не знаем». Раздаются аплодисменты. Это меня подбадривает, и я продолжаю свою речь приблизительно в таком духе. Иркутскому депутату придется участвовать в обсуждении и решении вопросов большой государственной важности, касающихся не только Сибири, но и всей России. Для этого нужно обладать известным государственным кругозором и надо хорошо знать политическое положение не только России, но и других стран. И мне кажется, что ни служебная карьера г. Шастина, ни его жизненный опыт не могли его подготовить для ответственной роли народного представителя. И по мере того как я говорил, зал все чаще мне аплодировал. Восстановить здесь всю мою речь, длившуюся более получаса, я не в состоянии, да в этом и нет надобности. Помню, что под конец я дал надлежащую оценку выступлению антисемита. Подчеркнув, что его речь была полна ненависти и злобы, я, между прочим, сказал: «И такую кровожадную речь держал христианин и к тому же еще миссионер. Тому ли учил своих последователей Христос?» И много еще горьких слов я высказал по адресу миссионера-юдофоба. Дружные аплодисменты все время прерывали меня. А когда я кончил, весь зал разразился оглушительными рукоплесканиями. Такого успеха я не ожидал. И я покинул зал сильно взволнованный.

Не успел я сделать десяток шагов по длинному коридору, как я услышал, что кто-то меня быстро нагоняет. Я оглянулся и увидел одного из избирателей, сидевшего в первом ряду.

«Господин Кроль, – обратился он ко мне. – Почему бы вам не выставить свою кандидатуру в члены Государственной думы? Мы бы вас все поддержали, и вы были бы у нас в Думе «Королем».

Не помню, что я ему ответил на это его забавное по форме и в то же время трогательное по содержанию предложение, но ушел я домой с каким-то радостным чувством на душе. «Значит, – думал я, – слова, исходившие из глубины моего сердца, нашли отклик в душах этих простых людей, которые наполнили зал. Здравый смысл и внутреннее чутье подсказали им, что правда на моей стороне». И меня радовало сознание, что я одержал на избирательном собрании не только политическую, но и большую нравственную победу. И вспомнил я, что такое же точно радостное чувство я пережил в том же Иркутске в 1912 году при совершенно других обстоятельствах. И так как такие моменты бывают в жизни очень редко, то мне хочется его здесь описать.

Как-то иркутский Союз служащих обратился ко мне с просьбой прочесть им доклад «о народных университетских курсах» в Западной Европе. По-видимому, пригласившие меня лица узнали от кого-нибудь из моих близких знакомых, что эта тема меня живо интересует. А привлек к себе мое внимание вопрос «о распространении университетских знаний» среди трудящихся масс еще тогда, когда я был в ссылке. Первые сведения об этом удивительном движении, возникшем во второй половине XIX века в Англии, я почерпнул из книги профессора И. Янжула: «В поисках лучшего будущего». Книга эта на меня произвела огромное впечатление. Читая, как Джон Рескин и Арнольд Тойнби организовали специальные циклы лекций для рабочих и как, благодаря этим лекциям, тысячи и тысячи рабочих, служащих и даже крестьян получили возможность приобщиться к университетской науке, я чувствовал, что они внесли в жизнь народных масс что-то небывало новое, которое со временем сыграет огромную роль в деле умственного и нравственного воспитания этих масс.

Эта проблема меня настолько захватила, что я по возвращении из ссылки приобрел несколько очень интересных книг по вопросу о народных университетских курсах. Когда же я в 1896 году попал в Вену, то я, по счастливой случайности, познакомился с профессором Венского университета Людо Гартманом, который оказался одним из виднейших руководителей «народных университетских курсов» в Вене. И он меня не только ознакомил с историей возникновения этих курсов, но и дал мне возможность присутствовать на одной из лекций и получить незабываемое непосредственное впечатление от аудитории, а затем снабдил меня множеством их программ, конспектами лекций и отчетами о том, как развивались их курсы со дня их зарождения. Кроме того, профессор Гартман со мною поделился своими личными впечатлениями от частных бесед со многими слушателями. И это, кажется, было самым интересным из всего материала, которым он меня обогатил.