Ожерелье королевы - Александр Дюма

– Верно, ваше величество, но неужели королева не может, прежде всего, считаться со своими вкусами и желаниями…

– Прежде всего я хочу считаться со своим спокойствием и семейным счастьем. И только эта последняя неудача открыла мне глаза на то, какие беды я могла на себя навлечь, на какой опасный и гибельный путь готова была вступить… Нет, не желаю больше! Уж лучше искренность, и свобода, и скромность.

– Ваше величество!

– А для начала принесем суетность в жертву долгу, как сказал бы господин Дора[131].

И, улыбнувшись, она со вздохом добавила:

– А все-таки какое красивое было ожерелье!

– И было, и есть, ваше величество, и стоит кучу денег.

– С этой минуты оно для меня не более чем груда камешков. Когда в камешки наиграются, с ними делают то же, что дети после игры в «котел»: выбрасывают и забывают о них.

– Что вы имеете в виду, ваше величество?

– А вот что, дорогая графиня: вы возьмете шкатулку, которую привез господин де Роган… и вернете ее ювелирам Бемеру и Босанжу.

Верну?

– Вот именно.

– Ваше величество, но вы же уплатили двести пятьдесят тысяч ливров задатку!

– Зато остальные двести пятьдесят тысяч останутся в моем полном распоряжении, и я уложусь в сумму, которую предоставил мне король.

– Ваше величество! Ваше величество! – возопила графиня. – Потерять разом четверть миллиона! Ведь ювелиры, весьма вероятно, не захотят возвращать вам те деньги, которые уже попали к ним в руки.

– Я это имею в виду и уступлю им задаток при условии, что сделка будет расторгнута. Едва этот выход пришел мне в голову, графиня, как мне полегчало. С этим ожерельем в мою жизнь вошли заботы, огорчения, опасения, тревоги. Какими бы огнями ни играли эти бриллианты, им не осушить тех слез, которые накипели у меня в душе и гнетут ее. Графиня, заберите от меня поскорее ларец. Ювелиры останутся в барыше. Сверх условленной цены они получат двести пятьдесят тысяч ливров, это чистая прибыль, которою они обязаны мне; вдобавок к ним вернется ожерелье. Полагаю, они не станут на меня сетовать, и никто ничего не узнает. Кардинал стремился доставить мне удовольствие. Вы скажете ему, что удовольствием для меня будет избавление от этого ожерелья, и, если он человек умный, он поймет; если он истинный пастырь, он подтвердит мою правоту и одобрит мою жертву.

С этими словами королева протянула Жанне закрытую шкатулку. Графиня мягко ее отстранила.

– Ваше величество, – возразила она, – почему бы вам не договориться об отсрочке платежа!

– Просить? Не стану!

– Я сказала – договориться.

– Просить – значит унижаться, графиня. Договариваться – значит унижаться. Я, пожалуй, могу понять, когда унижаются ради любимого человека, ради спасения живого существа, пускай хоть собаки; но ради того, чтобы оставить у себя эти камни, которые жгутся, как пылающие угли, да и сверкают при всей своей долговечности не ярче… Ах, графиня, никто не убедит меня на это согласиться. Никогда! Унесите шкатулку, милая, унесите!

– Но подумайте, ваше величество, какой шум поднимут ювелиры, хотя бы из вежливости, дабы выразить вам свое сочувствие. Отказ скомпрометирует вас ничуть не меньше, чем согласие. Весь свет узнает, что бриллианты уже были в вашем распоряжении.

– Никто ничего не узнает. Ювелирам я больше ничего не должна; я их больше не приму; они будут молчать хотя бы ради моих двухсот пятидесяти тысяч ливров; а недруги мои вместо того, чтобы говорить, что я покупаю бриллианты за полтора миллиона, скажут, что я пускаюсь в невыгодные сделки. Это все-таки лучше. Унесите, графиня, ожерелье и передайте мою сердечную благодарность господину де Рогану за его любезность и услужливость.

И королева повелительным жестом передала Жанне шкатулку; та не без некоторого волнения ощутила в руках ее тяжесть.

– Не теряйте времени, – продолжала королева, – чем меньше беспокойства мы причиним ювелирам, тем больше надежды на сохранение тайны. Отправляйтесь поскорее, и пускай никто не увидит у вас этого ларца. Сперва поезжайте к себе домой, а не то как бы столь позднее посещение Бемера не вызвало подозрений у полиции, которая, несомненно, следит за тем, что у меня делается; потом, когда собьете со следа соглядатаев, поезжайте к ювелирам и привезите мне от них расписку.

– Да, ваше величество, все будет сделано по вашей воле.

Жанна спрятала шкатулку под плащом так, чтобы ее невозможно было заметить, и со всей стремительностью, которой требовала ее августейшая сообщница, вскочила в карету.

Сперва в согласии с приказом она велела ехать домой и отослала карету г-ну де Рогану, чтобы кучер, который ее вез, ни о чем не догадался. Затем она распорядилась, чтобы ее раздели, собираясь нарядиться в платье попроще, более уместное для столь поздней поездки.

Горничная проворно одела ее и заметила, что хозяйка была рассеянна и задумчива, хотя обычно Жанна, ныне придворная дама, относилась к процедуре одевания крайне внимательно.

В самом деле, мысли графини были далеко: отдавшись в руки горничной, она размышляла над одной странной идеей, которую подсказал ей случай.

Она раздумывала о том, что кардинал, быть может, совершает большую ошибку, допуская, чтобы королева вернула драгоценность, и что эта ошибка, пожалуй, окажется помехой на пути к той цели, о которой мечтает г-н де Роган и которой, по-видимому, он надеется достичь, принимая участие в маленьких секретах королевы.

И если она, Жанна, исполнит приказ королевы, не посоветовавшись с кардиналом де Роганом, то не нарушит ли она этим свой долг по отношению к союзнику? Что, если кардинал, оставшись без средств, предпочтет скорее сам продаться в рабство, лишь бы королева не лишилась вещицы, которая ее привлекла?

«Я обязана посоветоваться с кардиналом, – сказала себе Жанна, – у меня нет иного выхода».

«Миллион четыреста тысяч ливров! – мысленно добавила она. – Никогда ему не добыть таких денег!»

Потом она внезапно повернулась к горничной.

– Роза, выйдите! – приказала она.

Горничная повиновалась, и графиня де Ламотт продолжала свой безмолвный монолог:

«Какие деньги! Какое богатство! Какая великолепная жизнь! И все это блаженство, весь блеск, даруемый таким богатством, воплощен в бриллиантовой змейке, свернувшейся вот в этом ларце».

Она открыла шкатулку, и блеск струящихся камней ослепил ее. Она вынула ожерелье из атласного гнезда, обвила его вокруг пальцев, спрятала в двух своих маленьких ладонях и проговорила:

– Вот они у меня, миллион четыреста тысяч ливров живых денег, и ювелиры нынче же дали бы мне эту цену.

По странной прихоти судьбы ей, ничтожной Жанне де Валуа, безвестной попрошайке, приходится касаться рукой руки королевы, первой дамы государства; в ее распоряжение попали, пускай только на один час, миллион четыреста тысяч ливров, богатство, которое в нашем мире никогда не остается без присмотра: его сопровождает вооруженная охрана, во Франции оно нуждается в таких поручителях, как кардинал и королева, не меньше.