Мечты сбываются - Лев Маркович Вайсенберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впервые увидела Баджи Хабибуллу без очков.
Она всегда представляла себе, что глаза у него большие, проницательные — такое впечатление создавали неизменные темные стекла очков, — но оказалось, что глаза у Хабибуллы маленькие, подслеповатые, как у крота. Привыкнув прятаться от света, они сейчас болезненно щурились, с угрюмой злобой и страхом глядели на окружающих.
И Хабибулла впервые увидел Баджи не через темные стекла своих очков. Она стояла перед ним, освещенная непривычным для него ярким светом, полная сил, гневная, неумолимая. Такой он ее никогда не видел. Что общего было у нее с девчонкой-служанкой, какую он встретил в доме Шамси? Не верилось, что это она, да и как было верить? Темные стекла очков долго скрывали не только его от Баджи, но и Баджи от него.
ПЕРЕСТАВЛЕННЫЕ ПОДКОВЫ
Счастлив человек, и радостно ему жить, если он верит, что правда в конце концов восторжествует.
И вдвойне счастлив он, и вдвойне радостней ему, если приложил он свой ясный ум, горячее чистое сердце и твердую руку, чтобы правда восторжествовала.
Но горько тому, кто не нашел в жизни верного пути, боролся против правды.
Да, Хабибулле удалось спрятать концы в воду, но многие в театре, зная его отношение к худруку, чувствовали, что он причастен к написанию статьи.
Необходимо тщательно замести все следы! Нужно прекратить вечные споры с худруком, с Баджи, с Гамидом. Нужно наладить с ними добрые отношения, в публичных высказываниях использовать их мысли, одобрять, а по мере возможности и осуществлять их советы.
Попутно Хабибулла решил ослабить свои связи с салоном, с малым кругом: теперь многое подсказывало ему необходимость соблюдать сугубую осторожность. Время суровое, любой неосмотрительный шаг ведет к гибели.
Бывали минуты, когда, томимый страхом и тревожными ожиданиями, Хабибулла задумывался, не заявить ли куда следует о своих делах? Это, быть может, смягчит его участь. Там, конечно, допытаются, что он в своих грехах не одинок. Что ж, он артачиться не станет: разве его не заманили в этот салон, не вовлекли в малый круг, будь он неладен! И злая фантазия Хабибуллы живо рисовала картины, как будут выглядеть все эти господа из малого круга, представ перед следователем.
Но много ли даст ему добровольное признание? В лучшем случае придется отсидеть с десяток лет. Ему уже стукнуло пятьдесят, пошел шестой десяток. Значит, выйти на свободу стариком? Нет! Счастливец этот Теймур! Он уже отстрадал свое и теперь беспрепятственно разгуливает по городу, покручивая усики. Счастливец Теймур! И, думая так, Хабибулла завидовал своему бывшему свойственнику, кочи Теймуру, как завидует болеющий тяжелой болезнью тому, кто этой болезнью уже переболел.
Была и другая причина, заставлявшая Хабибуллу стремиться ослабить свои связи с салоном, с малым кругом: день ото дня Хабибулла терял веру в то, что еще недавно считал смыслом и делом своей жизни и во что, по-видимому, все еще продолжали верить в салоне, в малом кругу.
Хабибулла испытывал боль и горечь разочарования, и его недавние авторитеты из малого круга все чаще казались ему наивными, упорствующими чудаками. Неужели не видят они, что советская власть день ото дня крепнет и что царство мусавата, некогда обогревшее его своим обманчивым теплом, давно сгорело дотла, не восстанет из пепла, не восторжествует?
Хабибулла вспоминал, как несколько лет назад, поздним осенним вечером возвращался он из салона домой и был преисполнен радости, нащупывая в кармане купчую на промысел «Апшерон». А на кой черт оказалась она нужна, это филькина грамота?.. Промысел «Апшерон»?.. Теперь это звучало почти насмешкой: нефтяные участки перепланированы, уничтожены каменные и тросовые ограды, отделявшие их один от другого, часть промыслового хозяйства вовсе переброшена на другие места — теперь сам черт ногу сломит, чтобы разобраться, какой из участков относится к старому «Апшерону»! Все, все изменилось, от старого не осталось и следа!
Хабибулла делал многое, чтоб ослабить связи с салоном, заставляя себя не думать о нем.
Но время от времени малый круг напоминал о себе телефонным звонком, приглашая Хабибуллу на очередную встречу. Хабибулла отговаривался нездоровьем, занятостью.
Однажды голос в трубке сказал:
— Друзья убедительно просят вас зайти вечерком на чашку чая — у хозяйки сегодня маленькое семейное торжество. Мы ждем вас, Хабибулла-бек!
Как обычно, голос в трубке был тихий, приглушенный, но в ушах Хабибуллы он прозвучал как требование, как приказ. И на этот раз, увы, пришлось подчиниться.
В салоне, в малом кругу, Хабибулла был встречен сухо и почувствовал, что это неспроста.
Как и предполагал он, в тот день никакого семейного торжества у Ляли-ханум не было. Даже угощение, каким хозяйка потчевала в этот вечер своих гостей, было скромней обычного, а традиционная ваза с очищенными орехами и изюмом отсутствовала. Казалось, все в этот вечер подчеркивало, что собрались сюда люди не в гости, а на деловую встречу.
— Не скрою, Хабибулла-бек, что в последнее время ваша деятельность в театре вызывает у многих из нас сомнение и тревогу, — сразу же, как уселись за стол, начал бек Шамхорский. — Мы доверили вам важный участок для борьбы с нашим врагом, и вы обязаны были с присущими вам талантами и энергией противодействовать тем разрушительным идеям, которыми пичкает азербайджанского зрителя советский большевистский театр. А вы, какую позицию заняли вы в последнее время? Позицию исполнительного советского чиновника, идущего на поводу у большевиков!
— На деле все оказалось не так просто, как я представлял себе поначалу, — угрюмо заметил Хабибулла.
— Вы имели достаточно богатый опыт в Наркомпросе, в управлении театрами и могли бы использовать его на посту директора, — возразил бек Шамхорский. — Если б только действительно хотели и старались его использовать, — добавил он многозначительно.
— В предыдущие годы нашим людям было гораздо легче работать… —
