Крушение империи - Михаил Козаков

Ораторы ни в чем не оспаривали решений партийного комитета, поднявшего на ноги стотысячную армию, — они ждали теперь указаний: что дальше ей делать?

— В Питере не сто тысяч пролетариев, а больше! — подал голос ваулинский сосед по сундучку.

— Выходит — продолжать? — крикнули ему из угла.

— Выходит! — круто насупил он мохнатые растрепанные брови, просившиеся под гребешок. — Ежели ты наковальня — терпи, брат, а ежели молот — то ударяй, и все тут!

— Это верно, конечно, про молот! — отозвались с мест.

— У нас так на «Лесснере» думают, — продолжал ваулинский сосед.

— Ты или все, Григорий? — поддел его Андрей Петрович под легкий смешок присутствующих.

Ваулинский сосед сердито усмехнулся узким, чуть вдавленным ртом и сорвавшимся, хриплым тенорком выкрикнул:

— А когда же это Григорий против своего рабочего класса шел? Бывало такое?

— Бывало, брат! — отрезал Громов. — Чего греха таить?

— Факты на стол! Докажи!

— А очень просто!.. Никак не дальше как на прошлой неделе было. ПК решает! «Кончай стачку — к станкам. Дали знать о себе, пошатали режим, а дальше пока — не зарывайсь». Не зарывайсь — понятно? А ты, словно конь, закусил удила и-и-и… понесся! Мы говорим: «кончать», а ты своим лесснеровцам кричишь: «На улицу!» Куда, к черту, на улицу?! В одиночку ваш завод так бы и скосили, — понятно тебе?

— А через пять ден опять же народ подняли…

— Прости за слова, Григорий: дурак ты, что ли? — не вытерпел Андрей Петрович. — Другой раз не скажешь так про тебя, не скажешь! Как будто башка на плечах, — а?.. Или, может, она у тебя шкатулка только для твоего языка и ничего больше? Язык ей хозяин, а не голова — языку? Не так?

Все засмеялись, и вместе со всеми и сам желтоглазый, сивый Григорий.

— Горяч, горяч на язык… — продолжал Андрей Петрович. — «Через пять ден опять народ подняли»… Сказал тоже! И правильно, что через пять! А почему? Чтоб доказать! Доказать буржуазии, царю, охранке, что, когда нужно, мы, питерские рабочие, опять схватим их за печенку. Но, брат, когда нам нужно, — понятно? Нам, а не им.

— Верно! — одобрили сразу несколько голосов.

— На то есть тактика!

— В ножки кланяюсь, а я-то не знал про это! — иронически развел руками Григорий.

— Я же говорил: кончать надо сейчас стачку. А меня не слушают… почему не слушают? — запротестовал вдруг скороговоркой один из молчавших до сих пор членов ПК. — Осторожно надо теперь, не так часто, товарищи!

Сергей Леонидович вскинул на него глаза.

— …силы нужно собирать, не дергать рабочих! Особенно женщин теперь много повсюду, в каждом цехе женщины — нервный народ, — выпалил пекист и утер лоб аккуратно сложенным носовым платком.

Он переходил с места на место, обращаясь то к одному, то к другому из товарищей, заглядывал в их лица, ища сочувствия.

Латыш — он говорил с заметным акцентом, коверкая некоторые слова. Плотный, приземистый, с рыжими, по-змеиному выгнутыми усами, в очках с золотой оправой и синими стеклами — Черномор (такова была партийная кличка Яна Озоля-Осиса, василеостровского кооператора) сразу бросался в глаза: узнав, кто он, шпики легко могли бы идти за ним по пятам, не боясь потерять из виду.

Черномор недавно только стал принимать участие в работе Петербургского Комитета, и потому Сергей Леонидович был мало с ним знаком: любопытно было присматриваться к нему.

— …Говорили? А по-моему, Ян Янович, вы раньше не на том настаивали, — вяло усмехнулся Скороходов.

— Вы плохо меня слышали. Выньте ватку, Александр Касторович. У вас болят уши, но я же не виноват?

У Скороходова действительно болело ухо. Он дважды за это время, — заметил Ваулин, — вынимал из него пожелтевшую ватку и, смачивая какой-то жидкостью, флакончик которой хранил в пиджаке, водворял ватку обратно. Боль была, вероятно, очень сильна: он сидел молчаливо, подставив ладонь под ухо, с опущенными глазами.

— Дайте мне слово — сказал Сергей Леонидович, обращаясь к председателю, и, встав с низенького сундучка, подошел к столу.

Все замолчали и с любопытством посмотрели на него.

В дверях кухни он увидел в этот момент прислонившуюся к косяку старую работницу Марфу: она тоже хотела его послушать.

Это было кстати. «Буду говорить для нее, чтоб поняла, — подумал Сергей Леонидрвич. — Проще…»

— В чем суть вопроса? — начал он. — Что нам нужно решить? Да решить так, чтобы рабочий класс принял это решение как свое собственное?.. Мы говорим с вами «рабочий класс», хотя далеко не весь он, всем известно, состоит в нашей партии большевиков, и не мало настоящих пролетариев плетется еще за меньшевиками и их высокими покровителями. Но мы — комитет, партийный комитет той единственной в России организации, которая и может только вести рабочих по правильному пути борьбы за свои интересы. За интересы своего класса — в этом «гвоздь»! — с охотой повторял он сейчас любимое словцо Ленина. — Да, в этом, товарищ Григорий… В этом, товарищ Черномор! — нашел он взглядом их обоих, и все, как он и хотел, поняли, с кем пойдет сейчас спор. — Повторяю, товарищи: надо делать так, чтобы наши решения стали решениями рабочей массы… Что произошло в последние дни? Давайте посмотрим…

Марфа переступила порог, на цыпочках пробралась к освободившемуся месту на сундучке и, подтолкнув Григория, присела. Андрей Петрович укоризненно, от плеча к плечу, покачал головой: «Шла бы на кухню: ненароком постучится кто?» — но она сварливо махнула на него рукой.

— Давайте посмотрим, — говорил Сергей Леонидович. — Семнадцатого забастовали тысячи выборжцев…

— Не только выборжцы! — обиделся за свой район белокурый курчавый парень. — У нас, на Песочной, машиностроительный Семенова весь в стачке!

— Всяк кулик свое болото хвалит. Тише, дай послушать!

— Не бастовать не могли — вы это знаете, товарищи. И нас поддержали. Поддержка пришла, откуда пока и не ждали. Взбунтовались наши солдаты. Я ведь был свидетелем, товарищи. Я-то ведь сам…

— Ну, ну, дальше! — отрезая конец его фразы, хмурым особым тоном оборвал его вдруг Громов, и Сергей Леонидович понял, что говорить ему о бегстве из полка почему-то не следует. Почему? «Осторожен до мелочей!» — подумал он о Громове.

— Взбунтовались солдаты. Первая ласточка, — правда? А раз первая — значит, не последняя. Но вы знаете, чем все это дело кончилось. Что сказал наш ПК тогда? Возвращайтесь, сказали мы, к станкам. Придет время, и всеобщей стачкой, вместе с революционными солдатами, пойдем, когда надо будет, в последний штурм. Каждый прожитый день работает на нас. Почему, товарищ Григорий, нельзя было тогда больше тянуть стачку?

— А ну-ну? — словно подзадоривал тот.

— Потому что она сделала свое дело. Большее, чем можно было ожидать (на солдат-то никто не надеялся?), а тянуть ее каждый лишний день — значило потерять силы и потерять, главное, цель, ради которой все и делали. ПК правильно подумал: надо стихийное волнение превратить в короткий удар!.. Теперь, товарищи, — о сегодняшних делах…

Пересохло в горле, — Сергей Леонидович хлебнул холодного чаю из чьего-то стакана на краю стола и, поглядев в сторону Марфы: слушает ли она все так же внимательно, — продолжал:

— …Подняли сто тысяч народу. Верно. Надо было поднять? Надо! Разве кто-нибудь из нас, большевиков, не понимает, как тем самым ударили мы опять? Вовремя остановили первую стачку и — ударили потом второй! И еще больше народу собрали. Правильная у нас тактика? Правильная! За короткий срок такое землетрясение режиму устраиваем!.. Вот и идем, товарищи, толчками, а когда хлынет лава — надо быть готовым. Сто тысяч бастуют! Никто не отступает? Нет? Пока не устали — надо еще шире взять. Тут товарищ Григорий, может быть, и прав. А Ян Янович, — так, кажется? (Ваулин натолкнулся взглядом на синие в золотой оправе очки) — не все, по-моему, уразумел. Оба они в разных случаях не той дорогой пошли. А ведь идем-то на гору, — а?

И если на гору подыматься — то не только ногами, но и головой: думать надо, как лучше!.. Теперь еще об одном — самом главном, пожалуй. Мы все ждем революцию и — скажем без хвастовства! — делаем ее с вами. Наши лучшие товарищи учат нас: когда она придет, она вырастет в социалистическую. Факт, на меньшем не примиримся! — шутил он, чувствуя, что его хорошо и доброжелательно слушают. — Но революцию делать надо, жареные голуби в рот не влетают. И потом вот что… Кто думает, что может быть «чистая» социальная революция, руками одних только рабочих, — тот фантазер и не больше. Одиннадцать лет назад у нас была уже революция — буржуазно-демократическая. Это был ряд сражений всех недовольных классов и групп населения. Всех недовольных, а не только рабочих, но руководил движением пролетариат.

— Что верно — то верно! — поддержал Григорий. — Во памятка…