Мария Кровавая - Эриксон Кэролли

Марии, вероятно, было бы легче снести эту обиду, если бы Филипп сдержал свое последнее обещание и возвратился. Он сказал английскому послу Мейсону, что «приводит в порядок свою конюшню и часть имущества перед отправлением в Англию» и что предпримет это путешествие в августе. Летние месяцы Филипп провел в «загородном дворце», где пытался укрыться от чумы, а когда наступил сентябрь и он по-прежнему не готовил корабль к отплытию в Англию, Мария, глубоко разочарованная, совсем пала духом. К этому времени даже кардинал Поул в разговорах с венецианским послом «начинал становиться скептиком», хотя в королеве продолжал поддерживать иллюзии надежды.

Если бы Мария знала, как изменился Филипп за время своего годичного пребывания во Фландрии, она бы, возможно, не так жаждала его возвращения. Светлую сторону своего темперамента, как мы знаем, он успешно проявил в маскарадах и турнирах. Но за это время усилилась также и его врожденная угрюмость. Наблюдатели теперь видели в нем «подлинный портрет его отца, императора», замечая сходство в телосложении, чертах лица и даже в «привычках к определенному образу жизни». Он больше не был приветливым, учтивым принцем, стремящимся во всем подчиняться отцу-императору. Теперь это был могущественный правитель, облеченный полномочиями и погруженный в государственные дела. Он просиживал со своими советниками по четыре-пять часов подряд, затем принимал просителей, не отказывая никому, и находил удовольствие в том, что постоянно прерывал своими замечаниями доклады министров, делая это с медлительной скрупулезностью прирожденного чиновника. Ему нравилась подобная скучная и утомительная деятельность.

О Филиппе говорили, что он уже превратился в «пожилого» молодого человека. Силы постепенно оставляли его, естественная апатичность обострилась еще сильнее, а приступы несварения желудка и воспаления кишечника становились все более частыми. Изнуренный этими недугами, с насупленными от постоянных размышлений бровями, ссутулившийся от многочасового сидения над бумагами, некогда франтоватый Филипп уже больше не был сказочным принцем Марии. Хуже того, чтобы расплатиться с кредиторами, ему пришлось заложить доход от нидерландских провинций, и подобно Марии он обложил своих подданных такими тяжелыми налогами, что они были уже на грани восстания. К тому же его со всех сторон пытались вовлечь в войну. В ноябре Филипп написал Марии, что не видит возможности возвратиться к ней, пока римский папа продолжает «наносить ущерб» его делам, а французский король готовит свою армию и увеличивает арсенал. Король давал понять, что вдали от жены его держат не безразличие к ней или амурные приключения, а воинственно настроенные противники.

В тот момент, когда Филипп писал это письмо Марии, его генерал Альба вел свою кавалерию к стенам Рима. Папа осмелился заточить нескольких министров империи в замке Сан-Анджело, и Альба угрожал осадить город. Охваченные паникой, римляне готовились противостоять осаде, стекаясь в церкви и монастыри и укрепляя, насколько возможно, городские стены. Почти тридцать лет назад город подвергся опустошительному нашествию армии Карла V, и к горожанам присоединились еще помнящие это монахи и монахини. Они копали рвы и укрепления, вырывая с корнем любую съедобную растительность, которую могли употребить в пищу ненавистные чужестранцы, а также запасаясь продуктами и водой. Веря в обновленный союз с Францией, папа Павел IV держался вызывающе спокойно. Он отлучил Филиппа от церкви, назвав его «сыном зла» и обвинив в попытке «превзойти своего отца Карла в подлости и бесчестии». Филипп, у которого не было денег, а под показной храбростью отсутствовало желание воевать, был вынужден для пополнения казны заехать в Англию.

Встреча с женой теперь оказалась необходимой. Чтобы подготовить почву, Филипп послал в Англию своих пажей, конюшню и личные доспехи. Услышав о том, что корабль Филиппа причалил к пристани в Дувре, Мария безмерно обрадовалась, и, когда вскоре после этого на берег сошли несколько испанских купцов со своими товарами, она почувствовала уверенность, что Филипп в ближайшее время наконец-то отправится в путь. Две недели спустя Мишель сообщил, что королева «умиротворена» и что она «переносит разлуку лучше, чем прежде». Из-за нависшей военной угрозы вся инстинктивная преданность Марии своему супругу проявилась в полной мере. Он был в опасности, и это заставило ее забыть его невнимание, угрозы и бездушие. Мария всегда отличалась тем, что умела мобилизовать силы во время кризиса. Вот и теперь она повела себя надлежащим образом, предоставив в распоряжение Филиппа фактически все ресурсы своего правительства.

От Филиппа к Марии и обратно постоянно отправлялись гонцы с письмами. Супруги незамедлительно сообщали друг другу обо всем: Филипп извещал Марию о каждом шаге Альбы, а Мария передавала ему военные сведения, собранные английскими шпионами за рубежом. Она посылала ему необходимые описания французских военных укреплений, развернутых на границе Пикардии, а также новых наступательных средств, таких, как орудия для подкопа и разрушения стен, специально сконструированные переносные мосты для преодоления широких рвов и особые пилы, которыми можно перепилить самые толстые цепи, не издавая при этом ни малейшего звука. Филипп писал «очень обширные письма», извиняясь за невозможность немедленно возвратиться к Марии, а королева отвечала описаниями экстренных заседаний Совета, на которых убеждала своих министров поддержать Филиппа в беде. Королева была вынуждена сделать займы и собрала сто пятьдесят тысяч дукатов, которые послала супругу вместе с обещанием военной поддержки с моря. В течение нескольких недель в обращение было выпущено так много новых монет, что купцы, помнившие инфляционную политику Генриха VIII и Эдуарда, со страхом ждали массовых протестов против чеканки обесцененных монет. К декабрю в Лондоне обнаружились все признаки финансовой паники. Обменный курс колебался в широких пределах, а должники стремились поскорее расплатиться со своими встревоженными кредиторами, прежде чем окажется, что их монеты обесценены.

В январе 1557 года Англия была уже почти втянута в войну. В королевском дворце собрали шерифов ближайших к столице графств, чтобы сообщить о количестве ополченцев, которых они должны были представить. Заново экипировали также и королевскую гвардию. Корабли английского флота отремонтировали и укомплектовали личным составом, а гарнизон в Кале, получив свежее подкрепление, был приведен в состояние боевой готовности. После всевозможных проволочек Совет согласился послать Филиппу шесть тысяч пеших и шестьсот конных воинов, которых Англия обязалась представить в случае нападения французов на Нидерланды, и 20 января в Гринвич-парке Мария провела смотр королевских наемников-рыцарей.

Они двигались мимо нее в доспехах, колонной по трое, на крупных военных жеребцах с бело-зелеными копьями в руках. При каждом рыцаре состояло трое наемных воинов, одетых в цвета Тюдоров — зеленый и серебристо-белый. Мария стояла на высокой платформе, а они проезжали перед ней у ворот парка туда и обратно. Трубачи торжественно трубили, штандарты весело развевались на ветру, причем оформлены они теперь были по-новому. На штандартах было изображение соединенного герба Филиппа и Марии, что символизировало союз двух держав против общего врага. На одной половине поля герба красовался Белый Олень Англии на фоне геральдических цветов Кастилии — красного и желтого, на другой был изображен черный габсбургский Орел с позолоченными лапами. Наемники наняли акробата, чтобы он выступил перед Марией. Когда они проезжали мимо королевы, «он с большим искусством исполнил много забавных трюков, так что Ее Величество сердечно смеялись». После окончания смотра Мария «поблагодарила их всех за труды» и, весьма воодушевленная и ободренная, возвратилась во дворец. С таким войском и верными гвардейцами ей не нужно бояться Франции. Объединенных сил Англии и Испании будет достаточно, чтобы победить папу и его союзников.

Новый французский посол в Англии, Франсуа де Ноайль, на военные приготовления Марии смотрел совсем по-иному. Как и его брат Антуан, которого он официально сменил на этом посту в ноябре 1556 года, он считал приближающуюся войну трагическим результатом неблагоразумного замужества Марии. Авторитет власти Марии был уже исчерпан почти до предела, и война с Францией должна, по его мнению, привести к ее свержению. «Не получится ли так, — писал он, — что если она будет пытаться еще сильнее натягивать лук, то может оборваться тетива?» Ноайль видел гораздо яснее, чем сама Мария, какие душевные страдания может принести ей эта война. «Она уже почти потеряла и свой рассудок, и свое королевство, — настаивал он. — Случится вот что: с ее головы слетит корона и откатится так далеко, что прежде чем она успеет оплакать свои оплошности и промахи, ее кто-нибудь обязательно поднимет».