Земля под ее ногами - Салман Рушди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из-за моего совершенно неожиданного волнения голос у меня резкий.
— Ты требуешь, чтобы я вошел в жизнь этой женщины и сказал ей что? — раздраженно бросаю я. — Что умирающий наркоман, живущая в раю рок-звезда, следит за каждым ее шагом, что он хочет, чтобы она играла роль его умершей жены не только на сцене за деньги, но и в его постели до конца ее жизни? Точнее, его жизни? Ты болен, Ормус. Не рассчитывай на меня.
— Ты должен пойти, — шепчет он с откровенной мольбой. — Это должен быть ты. Я не могу пойти. Посмотри на меня. Я не могу.
— Даже если бы я и пошел, — отвечаю я, и мы оба понимаем, что я готов уступить, мы оба знаем, что я тоже должен познакомиться с этой Мирой Челано — кстати, ее фамилия произносится Селейно, американизированная версия итальянского Челано, — если вообразить, что я пошел туда, на эту сумасшедшую встречу, для чего это, черт возьми? Скажи мне, для чего я это буду делать? Что ты хочешь, чтобы я ей предложил? Объясни мне.
— Просто возвращайся домой, — шепчет он теперь так тихо, что мне приходится наклониться к его потрескавшимся губам умирающего наркомана. — Вина, любимая, вернись домой.
Новые места — это «Известия», в паре кварталов от «Орфея», на Бауэри, где играют в основном психоделическую музыку и фоновое техно для новых кислотников (ЛСД снова в моде), грязный «Саундгартен» в районе мясных лавок и «Кукольный домик вуду» на перекрестке Десятой улицы и Эй-авеню, где никому не известные самодеятельные группы поют для публики, состоящей из ищеек шоу-бизнеса с острым нюхом на новые таланты. Ни одно из этих заведений обычно не заказывает исполнителей, поющих, как Мира, в память о Вине, но спираль постмодернистской иронии закручивается все быстрее и все туже, и на пять минут в этом году она закручивается в пользу Миры. Кому-то в «Куколках» приходит в голову, что тематический «некровечер» — посетители, как и исполнители, должны прийти в наряде их умершего идола — будет фантастически клевой китчевой тусовкой и, вполне возможно, станет своего рода праздником музыкальной жизни в год, который шоумены называют годом смерти. Итак, «Кукольный домик» превращен по такому случаю в неоновое кладбище, в полный ритма некрополь, и я впервые вижу Миру живьем, в ночь самых крутых перемен в ее музыкальной карьере.
В ожидании ее выступления я высиживаю череду ничем не примечательных — для меня, по крайней мере, — выступлений: электронное переосмысление «Монстер Мэш» в исполнении «Бич Бойз», выводок синхронно поющих, но бездушных клонов «Темптейшенз», уверенную в себе Маму Кэсс Эллиот, отвязных, даже без намека на иронию «Либерас». А затем выходит Мира, и как только она открывает рот, атмосфера вечера меняется. Это уже не просто костюмированный бал. Люди слушают. А хорошо поет.
Я пришел без костюма, но меня впустили благодаря людям Ормуса, по одному слову Клеи. Я выбрал место в баре, и пока я тяну третью «маргариту» (текила — моя личная дань памяти Вины), я удивляюсь той легкости, с какой возвращаюсь к старому. Я снова покорный «младший брат» Ормуса, снова делаю за него грязную работу. Помоги Ормусу. Я пришел к этой женщине с мольбой от его имени, потому что считаю, что это может спасти ему жизнь.
Сверху, со сцены «Кукольного домика», Мира Челано мечет в мое сердце острые ножи. Чтобы приглушить боль, я пью «маргариту» за «маргаритой».
Публика буйствует — такой успех. Я не сразу могу подойти к Мире. Ее окружила толпа благожелателей, сотрудников компаний звукозаписи и потенциальных соблазнителей. Я стою, прислонившись к стене, в узком коридоре возле двери в женскую гримерную, дожидаясь, когда уйдут фэны и исполнители: Леди Дэй, Бесси, Джуди, Джэнис, Пэтси Клайн, Тамми Террелл, Мама Кэсс и Карен Карпентер, настолько худая, что ее даже жалко, хотя ее исполнение песни «I'll Be Your Mirror»[354] единственное достойно сравнения с выступлением Миры. Когда очередь доходит до меня, Мира уже собирается уходить. Она без парика, грим снят; она устала и раздражена, кажется чем-то расстроенной и какой-то неуверенной; маленькая Тара капризничает.
— Ну, а ты еще кто такой, из какой компании? — монотонным голосом вопрошает она, слишком утомленная, чтобы соблюдать вежливость.
— Я не из шоу-бизнеса, — отвечаю я, — но вы были великолепны, просто великолепны. («Маргариты» сделали меня эмоциональным.)
— Только не говори мне, — пожимает она плечами, — что ты был преданным поклонником Вины, она была самым большим событием в твоей жизни и навсегда украла твое сердце, а теперь я тронула твою душу.
Она поворачивается ко мне спиной и привычным жестом наркоманки зажигает сигарету, не обращая внимания на орущую малышку, которая принялась бросать на пол попадающиеся ей под руку предметы, в том числе полную окурков стеклянную пепельницу. Пепельница разбилась, повсюду осколки и окурки. Мира Челано не двигается с места.
— Ну что, теперь тебе лучше? Тогда расслабься, — говорит она, и, что интересно, ребенок соглашается, откидывается на диванную подушку, покорно вздыхает и успокаивается. Ее мать напускается на меня:
— Ну так что? Может, вы хотите высказать свое мнение?
— Никакого мнения, — отвечаю я.
Она рассеянно кивает, затем, нахмурившись, говорит:
— Значит, вам нужен автограф?
— Нет, дело не в автографе. Я хочу, чтобы вы отвлеклись от своих мыслей и уделили мне немного внимания, это важно.
Кажется, моя настойчивость ее немного испугала. Она встает между мной и ребенком и бросает:
— У вас две минуты, потом сгиньте.
Я указываю на стену, где за ее спиной висит тонущая в текиле Вина.
— Я Рай, — говорю я, — фотограф.
Она — несостоявшаяся журналистка, училась в колледже, к тому же знает биографию Вины, так что мое имя ей известно. Глаза у нее расширяются, и вдруг ее панцирь ломается, она снова молодая девушка, только начинающая жить и еще способная удивляться.
— Вы Рай? Вы Рай? О боже, и правда! Вы действительно Рай.
— То, что вы изображали сегодня на сцене, — говорю я без всякой необходимости, — было всей моей жизнью, моей любовью, я любил ее, я держал ее в своих объятиях, она собиралась, она должна была… мы могли бы… неважно, она села в вертолет, и я больше никогда… никто больше никогда. Я просто оглянулся, а она исчезла.
Исчезла совсем. В этот момент, к моему величайшему смущению, я начинаю плакать. Снова слезы! Что она подумает обо мне, мужчине в два раза старше ее, сделавшем эту фотографию, а теперь ревущем, закрыв лицо руками, как дитя малое, у нее на глазах. Я пытаюсь справиться с собой. Девочка и ее мать ошарашенно уставились на меня.
— Я хочу с вами встретиться, — слетает у меня с языка, — мне действительно нужно с вами встретиться, — и сам слышу, насколько нелепо это звучит, как откровенно и несвоевременно.
Через несколько секунд мы все хохочем, лед тронулся, а малышка заливается громче всех.
— О'кей, я все пыталась понять, ты серийный убийца или просто насильник, но решила, что ты парень ничего, — говорит Мира Челано, вытирая слезы. — Теперь пойдем, проводишь меня домой? Ребенку спать пора.
— Однажды за мной шел какой-то старик, — рассказывает она мне по пути (я качу оранжевую коляску со спящей Тарой). — Сказал, что его зовут Ормус Кама. Трудно поверить, но даже таких, как я, преследуют на улице. Что за город, правда?
— Правда, — отвечаю я. А сам думаю: всё не так, не так, всё пошло наперекосяк. Я должен был помочь боссу Ормусу, говорить от его имени. Но я ощущаю возрождение старых чувств, которые, мне казалось, умерли во мне вместе с Виной: влечение, желание. Что интересно, это уже никак не связано со сходством Миры с Виной, ее переодеванием. Меня привлекает сама Мира Челано, именно Мира взволновала меня. Ее длинные волосы, настолько мягкие, насколько Винины были жесткие, легкость ее походки, ее излучающая счастье улыбка, начисто опровергающая напускную стервозность. В этой девушке всегда живет надежда, а это большая редкость в сегодняшнем мире.
Я начинаю чувствовать свой возраст, он мешает мне. Если я скажу ей, о чем сейчас думаю, ей, наверное, будет смешно. Да-а, конечно, дедуля, но только в твоих радужных снах.
Она рассказывает о себе, я отвлекся, она говорит быстро, и иногда я не успеваю за ней. Но когда я снова включаюсь, то понимаю, что она преподносит мне историю своего вымышленного «я», той девушки, которой она решила стать, после того как от нее отказался отец.
— Эти сегодняшние выступления, — говорит она, — половина исполнителей были похожи на выходцев из обеспеченного среднего класса, учившихся в частных школах, ну, вы знаете, о чем я… Несут всякую чепуху, я не понимаю этих людей, явившихся с планеты отбросов человечества. Вот у меня есть татуировки, я представляю субкультуру. Я вроде как молодая бродяжка.