Сталин. По ту сторону добра и зла - Александр Ушаков

В годы войны Бухарин руководил партийной печатью и заведовал международными связями партии. Во время дискуссии о профсоюзах поддержал Троцкого, чем вызвал недовольство от Ленина. «До сих пор, — писал тот, — «главным» в борьбе был Троцкий. Теперь Бухарин далеко «обогнал» и совершенно «затмил» его, создал совершенно новое соотношение в борьбе, ибо договорился до ошибки, во сто крат более крупной, чем все ошибки Троцкого, взятые вместе. Мы знаем всю мягкость тов. Бухарина, одно из свойств, за которое его так любят и не могут не любить. Мы знаем, что его не раз звали в шутку «мягкий воск». Оказывается, на этом «мягком воске» может писать что угодно любой беспринципный человек, любой демагог».

Бухарин без оговорок принял новую экономическую политику и стал глашатаем. Более того, в своих воззрениях на нэп он явил себя еще большим эволюционистом, нежели сам вождь. «Мы будем, — писал он, — многие десятки лет медленно врастать в социализм: через рост нашей промышленности, через кооперацию, через возрастающее влияние нашей банковской системы, через тысячу и одну промежуточную форму».

После разгрома зиновьевской оппозиции Бухарин стал официальным теоретиком партии и руководителем Коминтерна, и теперь многие политические наблюдатели и аналитики заговорили о двуумвирате Сталина и Бухарина. И были правы. Именно Бухарин стал апологетом большевизма в середине двадцатых годов, и именно его теории лежали в основе внутренней и внешней политики СССР. И не случайно именно он был главным редактором «Правды» и журнала ЦК «Большевик».

Сталин до поры до времени весьма охотно пошел на такое разделение труда, и пока Николай Иванович шлифовал теорию, он занимался организационными вопросами. Но в то же время он весьма ревниво следил за тем, как с каждым днем повышался авторитет его партнера теперь уже по «двойке» по всей стране, и особенно среди молодежи. И, действительно, в Бухарине располагало все: и мягкая улыбка, и полное отсутствие свойственной для Троцкого позы и превосходства. Не было в нем и той подозрительности и склонности к интригам, которые отличали самого Сталина.

Ну а поскольку сам Бухарин был ответственным редактором «Правды», вокруг него сплотилась «школа молодых профессоров», которые проповедовали идеи своего кумира. Имелись у него сторонники и в партии, особенно много их у него было в Москве во главе с секретарем столичной парторганизации Н.А. Углановым, который очень быстро стал «правым».

И вот теперь этот самый Бухарин, без которого, как поговаривали, Сталин никогда не голосовал в последнее время, выступил против генсека. Сталин оправдывал жесткие методы изъятия хлеба сложившейся ситуаций. Бухарин не соглашался и доказывал, что нельзя до бесконечности давить на крестьян.

Справедливости ради надо заметить, что дело было уже не только в Сталине и его желании отнимать у крестьян хлеб. По деревням и весям разъезжали люди, хорошо набившие себе руки во времена «военного коммунизма», и удивляться жестокости вряд ли приходится. Особенно если учесть, что очень многие такие продотряды состояли из откровенных уголовников, для которых грабеж был обыкновенной работой. И если верить истории, то главаря одного их таких продотрядов-банд арестовал начальник районного ОГПУ. Только зря он старался. Зарвавшегося уголовника в Москве простили и направили в другой район.

Всю весну продолжалась отчаянная борьба между Сталиным и группой Бухарина. В марте 1929 года атмосфера накалилась до предела, и не выдержавший напряжения Рыков подал в отставку. Политбюро отставку не приняло, а Сталин написал на его заявлении: «Дело надо сделать так: надо собраться нам, выпить маленько и поговорить по душам. Там и решим все недоразумения». Трудно сказать, сколько выпил Рыков со Сталиным на этих посиделках, но общее дело, судя по всему, у них уже не шло. И в партии все чаще стали поговаривать о правом уклоне.

Странные это были разговоры. Не упоминалось ни одно имя, да и «самый правый» Бухарин весьма преуспевал в критике этого таинственного уклона. И тем не менее о правом уклоне не только уже говорили, но и всячески его критиковали. В апреле после долгих и бурных дискуссий лидеры нашли-таки компромисс: «чрезвычайку» и грядущую коллективизацию признали правильной, но меры, какими осуществлялось изъятие хлеба, — не очень. Поклялись, конечно, и в приверженности к нэпу.

Перед пленумом Сталин несколько раз беседовал с Углановым, стремясь оторвать его от группы Бухарина. Но все было напрасно. Угланов упрямо стоял на своем, и именно он вместе с Рыковым и Томским на апрельском пленуме 1928 года объяснил трудности в стране не объективными сложностями, а ошибочной политикой Сталина.

Генеральный секретарь не стал превращать пленум в «дискуссионный клуб», но уже через несколько дней на собрании актива Московской парторганизации швырнул весьма увесистый булыжник в огород уклонистов. «Кто думает, — заявил он под громкий одобрительный смех зала, — что союз с крестьянством при наших условиях означает союз с кулаком, тот не имеет ничего общего с ленинизмом. Кто думает вести в деревне такую политику, которая всем понравится, и богатым, и бедным, тот не марксист, а дурак, ибо такой политики не существует в природе, товарищи. Наша политика есть политика классовая!»

Остается только добавить, что хорошо было бы, если бы политику на деревне проводили не марксисты, а знающие ее экономисты. Но что бы теперь ни говорил Сталин, с каждой своей речью он все больше и больше вставал на те самые позиции, за которые еще совсем недавно так нещадно бил Троцкого, лишний раз подтверждая, что ничего своего он не имел.

Любые компромиссы только для того и заключаются, чтобы рано или поздно скандалы вспыхнули с новой силой. Так было и с компромиссом о «чрезвычайных мерах». И уже 25 апреля Секретариат ЦК дал директиву об усилении кампании по хлебозаготовкам. «Пока существуют кулаки, — заявил Сталин, — будет существовать и саботаж хлебозаготовок и поставить нашу индустрию в зависимость от кулацких капризов мы не можем...»

16 мая вышло постановление ЦК «За социалистическое переустройство деревни», которое, по сути дела, уже разрешало раскулачивание. Что, конечно же, еще больше ожесточило споры между образовавшимся триумвиратом (Рыков, Бухарин и Томский) и Сталиным. До поры до времени Сталин разрешал все спорные вопросы в беседах с Бухариным с глазу на глаз. «Мы с тобой, — то ли в шутку, а скорее всего уже всерьез говорил Сталин, — возвышаемся словно Гималаи над пигмеями».

Однако «Коля-балабол», как называли Бухарина товарищи по партии, на одном из заседаний поведал этим самым «пигмеям», за кого Сталин держал их. Разгорелся грандиозный скандал, и потерявший на какие-то секунды хладнокровие Сталин на весь зал зло бросил Бухарину:

— Ты все врешь!

Возможно, именно с этой самой минуты Сталин взглянул на «Колю-бала-бола» совсем другими глазами, никаких посиделок вдвоем уже не было и после одного из жестоких споров Сталин заметил:

— Бухашка, ты можешь даже слону испортить нервы!

И хотя эти слова он произнес с улыбкой, было в этой улыбке нечто такое, что заставило бы любого другого человека насторожиться. Бухарин не насторожился. Как ни удивительно, он так и не понял, что представляет собой Сталин, и продолжал считать горной вершиной только себя. Да и у кого другого мог повернуться язык, чтобы обозвать Сталина «неотроцкистом».

Сталин выводы сделал. Но в бой с открытым забралом не бросился, а, верный своей подпольной тактике, внимательно следил за своим ни о чем не подозревавшим противником. Так опытный боксер наблюдает на ринге за действиями своего визави. Тот постоянно нападает и создает впечатление преимущества, но стоит ему лишь на мгновение расслабиться, как следует молниеносный удар, от которого его уже ничто не может спасти.

Таким рингом была политика, и Сталин не спешил раскрывать свои карты. И не только потому, что собирался посчитаться с Бухариным. Он выжидал. И если бы, в конце концов, победила бухаринская линия, то вряд ли Сталин убил бы первого теоретика. Скорее всего, он нашел бы способ приписать все заслуги по исполнению ленинского плана по строительству класса строя цивилизованных кооператоров себе. Как это уже было с революцией и Гражданской войной.

Но, увы... Наша история пошла в другом направлении. Что же касается Сталина, то он продолжал критиковать таинственный правый уклон, ограничиваясь пока в общем-то безличными обвинениями вроде: «Есть люди, которые усматривают выход из положения в возврате к кулацкому хозяйству...»

Бухарин продолжал лезть на рожон и на VIII съезде комсомола в мае 1928 года осудил призывы к «классовой борьбе» и «рывку в области сельского хозяйства». В своей речи на том же съезде Сталин напрочь отверг положение Бухарина о том, что «у нас нет уже классовых врагов, что они побиты и ликвидированы». И определил одну из самых насущных задач партии в подъеме боевой готовности рабочего класса против его классовых врагов.