Сталин. По ту сторону добра и зла - Александр Ушаков

Гроб с телом Иоффе установили в здании Наркоминдела на Большой Лубянке. Собралась огромная толпа, большинство которой состояло из поклонников и сторонников Троцкого, и под их приветственные возгласы лидеры оппозиции с великим трудом пробирались сквозь плотные ряды пришедших проститься с Иоффе. Когда гроб был доставлен на Новодевичье кладбище, от имени ЦК выступил Чичерин, а за ним говорили Троцкий, Каменев и Зиновьев. Против своего обыкновения, Троцкий говорил довольно вяло, никаких выпадок на партию и Сталина не допускал и долго мямлил о необходимости партийного единства.

Зато Зиновьев в тот день показал все, на что был способен, и, забыв, по всей видимости, почему он оказался на кладбище, заговорил о преступлениях Сталина, который предал интересы партии и попирал права ее членов. Но самое неприятное случилось после того, как гроб был опущен в могилу и все направились к выходу, где стояла воинская часть, присланная то ли для салюта, то ли для поддержания порядка.

Из окружения Троцкого выскочил какой-то молодой человек весьма экзальтированного вида и, подбежав к строю, прокричал: «Товарищи красноармейцы! Кричите «ура» вождю Красной Армии товарищу Троцкому!» «Наступила критическая минута, — вспоминал очевидец этих событий Якубович. — Никто в строю не шевельнулся. Царила мертвая тишина. Л.Д. Троцкий стоял в нескольких десятках шагов — тоже молча — и смотрел в землю. Потом повернулся и пошел к автомобилю. За ним последовали Зиновьев и Каменев».

Что ж, все правильно. Новое поколение красноармейцев не знало Троцкого, не участвовало в Гражданской войне и было воспитано в новом духе. И имя Троцкого им ни о чем не говорило. Да и с «пролетарской опорой» дела обстояли далеко не блестяще. И как показали итоги предсъездовской дискуссии, политику ЦК поддерживали 738 тысяч членов партии, в то время как за оппозицию стояли всего 4000 человек.

И не случайно, выступая на Московской губернской партконференции 23 ноября, Сталин заявил: «Провал оппозиции объясняется ее полной оторванностью от партии, от рабочего класса, от революции. Оппозиция оказалась кучкой оторвавшихся от жизни, кучкой оторвавшихся от революции интеллигентов,— вот где корень скандального провала оппозиции».

В декабре 1927 года открылся XV съезд партии, оппозиция на нем была представлена всего несколькими делегатами, да и то с совещательными голосами. Да и тем не давали говорить. И стоило только на трибуне появиться Каменеву и Раковскому, как на них посыпались проклятия и отборная ругань. Хотя сражаться они уже не собирались. И, как очень тонко заметил Троцкий, после событий 7 ноября единственным желанием Зиновьева и его сторонников было как можно скорее капитулировать.

Недалеко от них ушли и сами троцкисты, и уже 10 декабря съезд получил послания самых видных из них с просьбой разрешить им сохранить свои взгляды и обещанием распустить фракции. Однако Сталин был непреклонен. «Я думаю, товарищи, — под одобрительный гул заявил он, — что ничего из этой штуки не выйдет». В результате съезд пришел к выводу, что «оппозиция идейно разорвала с ленинизмом и переродилась в меньшевистскую группу», и исключил из партии 75 лидеров «объединенной» оппозиции и 15 «децистов». Троцкий, Зиновьев, Каменев, Радек, Раков-ский, Смилга, Пятаков, Лашевич и многие другие известные в партии люди оказались изгоями.

Так очень ненавязчиво, как бы подчиняясь другим, Сталин приступил к тому, о чем уже говорил на одной из партконференций: к хирургическому вмешательству и отсечению от партии ненужных ему в ней людей. Чуть ли не на следующий день зиновьевцы попросились назад. На что съезд предложил им обращаться в свои парторганизации в индивидуальном порядке, а самим парторганизациям рекомендовал «очистить свои ряды от всех явно неисправимых элементов троцкистской оппозиции».

Даже при всем желании два предыдущих партийных форума было трудно упрекнуть в демократизме, но тот откровенно тоталитарный разгул, который царил на XV съезде, не шел ни в какое сравнение с теми отдельными инцидентами, которые имели место раньше. И стоило только взойти на трибуну кому-нибудь из замеченных в симпатиях к оппозиции, в зале поднимался невообразимый шум, слышались грубая ругань и оскорбительные выкрики.

Да что там выкрики! Многие верные Сталину партийцы требовали расправы над членами оппозиции и прекращения каких бы то ни было дискуссий в партии. «Надо установить жесткий режим в партии, — уже даже не говорил, а кричал член ЦК Ф. Голощекин, — надо установить жесткий режим в советской работе. Мы, товарищи, на этом срежемся, если будем миндальничать с оппозицией!» Председатель Совнаркома А. Рыков шел еще дальше. «По обстановке, которую оппозиция пыталась создать, сидят в тюрьмах очень мало, — заявил он. — Я думаю, что нельзя ручаться за то, что население тюрем не придется несколько увеличить в ближайшее время!» А делегат от Москвы Г. Михайловский потребовал запретить любые дискуссии в партии, как это и было раньше.

Конечно, он лгал, при Ленине дискуссии были, и еще какие, но всем этим людям было уже не до Ленина. Как бы ни был велик Ленин, но он был мертв и лежал в мавзолее. А вот за столом президиума сидел Сталин, от одного слова которого зависела судьба практически любого делегата, значит...

— Довольно издеваться над партией! — то и дело слышались выкрики. — Партия и пролетариат этого не потерпят! Мы хотим работать, нам некогда заниматься дрязгами, создавать комиссии по поводу всяких разборов. Мы хотим работать, а мешающих работать — вон из партии!

И когда на трибуне наконец появился Сталин, делегаты все как один вскочили, приветствуя нового вождя. Многие смотрели на него с искренним восхищением. Да и как не восхищаться! Ведь перед ними стоял человек, который видел дальше всех, думал лучше всех и делал лучше всех! И в своем заключительном слове Сталин оправдал их надежды.

— Условие у нас одно, — по своему обыкновению медленно подбирая слова, произнес он в наступившей тишине, — оппозиция должна отказаться от своих взглядов, открыто и честно перед всем миром. Она должна заклеймить ошибки, ею совершенные... она должна передать нам свои ячейки, чтобы партия имела возможность распустить их без остатка. Либо так, либо пусть уходят из партии. А не уйдут — вышибем!

Надо ли говорить, с какой радостью делегаты восприняли последнее заявление Сталина.

— Правильно! Долой обманщиков партии! Не давать веры! — неслось со всех сторон.

— По всем законам, — продолжал Сталин, — за такие попытки активных деятелей оппозиции должны были бы переарестовать. Мы не сделали этого только потому, что пожалели их, проявили великодушие и хотели дать им возможность одуматься...

Пряча довольную усмешку в усы, Сталин одобрительно покачивал головой. Он был доволен. Ведь только сейчас он по-настоящему увидел плоды результата труда. Неожиданно Сталин вспомнил Тифлис и свое выступление на том самом митинге, где его освистали. Это был горький урок, но он пошел ему на пользу. И теперь все эти Троцкие и Зиновьевы пожинали плоды своего высокомерия и совершенного непонимания реальной жизни. Да, в глазах всех этих людей он, по всей видимости, продолжал оставаться тем самым «серым пятном», о каком когда-то писал Суханов. Тогда почему же торжествует он, а не светлые головы Троцкий и тот же Каменев?

Конечно, он мог ответить почему. Сидевшие в зале не шли ни в какое сравнение ни с блестящим Радеком, ни с аристократом духа Иоффе, ни с образованнейшим Каменевым. Да и откуда было взяться в СССР умным и грамотным людям, если до недавнего времени высшее образование означало немедленный расстрел.

Хорошо ли это? Вряд ли... Но лучше было иметь абсолютную власть над такими, как Молотов и Ворошилов, нежели жить в постоянном напряжении, находясь рядом с Троцким и Преображенским со всеми их талантами.

Очевидно, имелась еще одна причина его неприязни ко всем этим радекам и иоффе, никогда не воспринимавших его как равного. Да, он имел над ними власть административную и при желании мог исключить из партии или даже посадить в тюрьму. Но в то же время он прекрасно понимал, что даже со всем своим ОГПУ ему никогда не иметь над ними духовной власти.

Этого не дано было даже стоявшему на несколько порядков выше его Ленину, и именно поэтому он в свое время изгнал из СССР целый пароход философов и писателей. Конечно, он мог поступить проще и сгноить всех этих бердяевых и Флоренских в подвалах Лубянки. Но не сгноил. И отнюдь не из-за опасения, что Запад поднимет шум. Плевать ему на этот шум. Ленин был слишком умен для того, чтобы не понимать, что, убив их, он расписался бы в собственном поражении. Не большевика Ленина, а Ленина мыслителя...

И кто знает, о чем на самом деле думал Сталин, глядя в ревущий от оваций зал. Не о том ли, что полной победы над Троцким и его приспешниками он все же еще не одержал. Да, их изгнали отовсюду, откуда их только можно было выгнать. Но оставалось самое страшное: их идеи. Что бы там ни говорили, но они оставались знаковыми личностями в истории революции. А их сторонники?