Судьбы Серапионов - Борис Фрезинский

Вместо заключения

Серапионовские «сюжеты» поведали, а кому-то напомнили, о десятилетиях русской литературы XX века, литературы советской поры.

О двадцатых годах с их мифологической свободой культурной жизни (разве что на фоне сталинского режима). Тогда Серапионы начинали свой путь в литературе, а регламентация художественной жизни уже налаживалась, как и хваткая система печатного контроля…

О тридцатых — когда строилось сталинское государство и его министерство литературы, и при горячем одобрении масс всё в стране стало централизованным и подконтрольным. Волна жесточайшего террора хоть и пощадила Серапионов, но необратимо травмировала их психику.

О сороковых — с их бедствием Отечественной войны и беспощадными для культуры «постановлениями ЦК», с их откровенно погромными кампаниями, тянувшимися до марта 1953-го.

Наконец, о годах, породивших иллюзии возрождения, методично задушенные режимом…

Ощущение абсурдности того бытия столь отчетливо, что сегодня горбачевские перемены кажутся реализацией безальтернативного сценария. До перестройки дожил только один Серапион — Вениамин Каверин; остальные друг за другом (или — Брат за Братом), сходили в мир иной, понимая, что в стране так всё и останется навечно (может быть, кого-то из них это и не удручало)…

Серапионовские «сюжеты» дополнили беглые портреты Братьев и дорисовали картину их взаимоотношений.

Мы — разные! — гордо провозглашали Серапионы в пору зарождения Братства. Мы — одинаковые! (в том, что касается литературы и политики) — следовало признать большинству их на склоне лет. Время обкатало молодых и уверенных в себе. Но что бы потом Серапионам ни приходилось писать и говорить, они, в глубине души, происходившее в стране понимали давно (в застойную пору о лживости режима знало уже всё население — одни, большинство, к этому приспособились, другие пытались злу противостоять)…

Российская традиция (теперь кончившаяся) считать писателя — учителем жизни, по инерции все еще требовала от почтенных, да и попросту старых, Братьев неких поступков, а почти всем Серапионам к старости хотелось почета (заработанного и книгами, и заслугами перед Системой), душевного покоя — для себя, благополучия — для близких. И если с благополучием все было нормально, почет тоже казался обеспеченным, то с душевным покоем наблюдались определенные трудности…

Для старшего поколения, выросшего в советских условиях, те годы прочно связаны с молодостью — порой здоровья и сил; ностальгия миллионов не привыкших самостоятельно думать стариков понятна. Однако будущее принадлежит не им. Советский опыт забывается; это и хорошо и плохо. Плохо — потому что новое поколение, не заставшее СССР, теряет иммунитет к тому, что существовало совсем недавно. Есть счастливцы, которые толково учатся на чужих ошибках; у нас, похоже, не учатся и на собственных, обошедшихся ох как дорого. И это одна из самых тяжких проблем страны. Преподавание Закона Божия в гимназиях и народных училищах не спасло прежнюю Россию от краха, не спасет и теперь.

Кажется, что все, о чем говорилось в этой книге, — далекое прошлое. Но я хорошо помню живыми многих её героев, не раз видел Серапионов — и тех, что после войны остались жить в Питере, и тех, что регулярно наезжали из Москвы: Полонскую, Слонимского, Никитина, Груздева, Федина, Каверина, Тихонова, Шкловского, Н. Чуковского; с некоторыми из них говорил, даже переписывался; по литературным делам не раз встречался с их близкими и друзьями — И. И. Слонимской, И. М. Наппельбаум, М. Л. Полонским, В. Н. Тихоновой, М. В. Ивановым, С. С. Гитович, неизменно посещал выступления Вяч. Вс. Иванова…

Кроме людей существуют камни. То, что можно назвать Серапионовским Питером — город моей жизни. Не одно десятилетие ежедневно проходил мимо бывшего Дома Искусств (на углу Невского и Мойки); рядом, на Казанской, жили Тынянов и Каверин, а в писательском флигеле на Екатерининском канале — Зощенко, Слонимский, Груздев; неподалеку, на Литейном — Федин, напротив, в Доме Мурузи, начиналась литературная жизнь первых Серапионов, а за углом — жил Корней Чуковский. Знаменитые Серапионовские адреса — Зверинская, 2 или Загородный, 12 — края моего детства и юности…. До строительства спальных районов Питер заключался в старых границах, его можно было пересечь пешком (как это делали все Серапионы в начале 1920-х).

Петербург, Ленинград Серапионов был городом книжным. После войны (теперь надо добавлять, какой — Отечественной) их старые книжки, иногда с автографами, лежали себе на витринах у букинистов — на Литейном, на Среднем проспекте Васильевского, в Лавке писателей. Ими особенно не интересовались, собирали разве что запрещенного Зощенко. Теперь их не стало вовсе — перевелись, да и спроса на книги советской поры нет.

Литература постепенно превращается в развлечение, и нужно оно немногим. Говорят — таков закон цивилизованных стран, так происходит и в Европе, и в Америке. Слабое утешение…

Ставшая расхожим клише непредсказуемость нашего прошлого тем более не проясняет будущего. Одни видят Россию страной Сваакеров, других прельщает Стенька, у третьих (большинство старшего поколения) опустились руки: они считают, что их попросту надули. А молодежь пока меньше всего думает о прошлом. И все же, интерес к кровавому, но поначалу всемирно заманчивому феномену, просуществовавшему в России семьдесят четыре года, еще будет будоражить многих в мире и долго. В России, возможно, тоже. Тогда книги Серапионов, прочитанные в контексте нелегкой судьбы их авторов, помогут этот феномен почувствовать.

III. ПРИЛОЖЕНИЯ

Серапионовы братья о себе

I. Материалы журнала «Литературные записки»[**]

Первое собрание Серапионовых братьев состоялось 1-го февраля 1921 года, в Доме Искусств. Были тогда: Зощенко, Лунц, Никитин, Груздев, Виктор Шкловский, Каверин, я и поэты Вл. Познер и Е. Полонская. Через месяц явились Всев. Иванов, Федин, и позже всех — Николай Тихонов, поэт.

Решили собираться вольно. Без устава, и новых членов принимать, руководствуясь только интуицией. То же — и в отношении «гостишек». Все, что писали, читалось на собраниях. То, что нравилось, признавалось хорошим; что не нравилось — плохим. Пуще всего боялись потерять независимость. Чтобы не оказалось вдруг: «Общество Серапионовых братьев при Наркомпросе» или при чем-нибудь другом. Печатались и печатаемся в разных местах, вразброд, но надеемся в будущем на свой журнал. Пока выпустили только один свой альманах (в изд-ве «Алконост»), Этот же альманах печатается в «Русском творчестве» в Берлине. Туда же (Алексею Толстому и Максиму Горькому) отправлен второй альманах.