Реликт - Василий Головачёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не нашли пропавший спейсер даже поисковики «Юрты ворона»: пространство вокруг омеги Гиппарха в пределах радарной видимости было пусто. Конечно, спейсер мог затеряться и на самой звезде, в ее пористом приповерхностном слое толщиной в несколько тысяч километров, но никакая из возможных причин внезапной посадки на звезду не могла помешать инку корабля оставить бакен на орбите или аварийный буй, либо в крайнем случае послать короткое сообщение.
– Корабль исчез, – сказал Ратибор, стоя за креслом главного диспетчера в оперативном зале управления; зал был достаточно велик, работали в нем около двух сотен человек – каждый со своим монитором связи и пси-вириалом контроля и управления, но тишина в нем стояла идеальная.
– Корабль увели, – громыхнул подземным гулом голос Железовского. Не поворачивая головы, он стоял рядом.
– Гиро?
Комиссар промолчал, считая вопрос излишним. Эрнест Гиро шел первым в списке экзосенсов, оставленных Конструктором в Системе, и факт угона им спейсера погранслужбы, способного противостоять почти всем мыслимым космическим катаклизмам, наводил на невеселые размышления. До пуска тахис-конуса, который, по расчетам, мог «задавить» канал Большого Выстрела в «струну» и вывести его за пределы Галактики, оставалось уже меньше трех недель, и противники решения Совета безопасности, ратующие за «свободу Конструктора», перешли от слов к делу. Зачем им понадобился спейсер, можно было только догадываться.
– Какова там у них формулировка девиза? – Железовский имел в виду «Общество по спасению Конструктора»; старался говорить он как можно тише, но у него это получалось плохо.
– «Да здравствует свобода негуманов от решений гуманоидов!» – процитировал Ратибор. – Иногда с добавкой «тупых».
Комиссар хмыкнул:
– Оригинально. Мы с тобой, значит, попадаем в разряд тупых. Я вижу, ты не возражаешь.
Ратибор помолчал, потом с неохотой проговорил:
– А какой смысл возражать? Апологеты «Общества» во многом правы, даже, пожалуй, правы в главном: запуская Т-конус, мы выходим за рамки закона о пределе допустимой обороны.
– Ну уж простите, – оглянулся вдруг диспетчер, снимая с головы трилистник эмкана. – Что ж мы, по-вашему, должны сидеть сложа руки и ждать, пока БВ шарахнет по Системе? Что останется тогда от вашего «Общества»? От всех нас? Они что, совсем кретины, если не понимают такой очевидной вещи? – Диспетчер был молод и горяч и формулировок не выбирал.
– Устами младенца… – пророкотал Железовский, не меняя позы. – Успокойся, Саша, ты прав. – Вздохнул. – Но и они правы тоже. Кто из нас способен найти или хотя бы увидеть ту грань, где мы должны остановиться, не переступая «роковой черты»? Увы, человек несовершенен… пока… и потому продолжает учиться на своих собственных ошибках. А что касается предела допустимой обороны… – Аристарх повернулся к Ратибору, глаза его блеснули острым холодом, – то я почему-то уверен, что мы его не превысим. Хотя и построим Т-конус.
– Почему? – спросил диспетчер, поглядывая на свой светосектор с десятком мигающих огней.
– Потому что не дадут.
– Кто? Они? «Общество»? – продолжал недоумевать диспетчер и тут же забыл свой вопрос, надевая эмкан: он был на работе и не имел права отвлекаться. Но Ратибор понял комиссара.
– Сам Конструктор, – сказал он, выдерживая взгляд Железовского.
– Ты прав, опер. Но так считают немногие, поэтому рисковать мы не имеем права, рисковать можно собой, но не всем человечеством, масштаб несравним. Поэтому главное для нас с тобой – не позволить вмешаться в действия команде экзосенсов.
– Я это понял, – кивнул Ратибор. – Самое плохое, что мы не можем обещать им «не трогать Конструктора», не будучи уверенными в обратном. Мне трудно судить, на какие действия запрограммировал пресапиенс своих «десантников», так долго ждавших своего часа, но справиться с ними будет трудно.
– Ты снова прав, мастер, и я рад, что наши точки зрения совпадают… хотя на Совете преобладает другая точка зрения. Поэтому сегодня мне придется воспользоваться правом вето. Забава потребовала развернуть «экстремум», так что будь готов.
Ратибор недоверчиво посмотрел на каменный профиль комиссара-два. Под «экстремумом» – экстрамобилизацией – подразумевалась особая форма тревоги – военная, которая предусматривала приведение всех сил погранслужбы и безопасности в полную боевую готовность. Разрабатывалась эта форма тревоги еще во времена существования государств с разным политическим и социальным строем и означала подготовку к военным действиям глобального масштаба. С тех пор – почти триста лет! – разработки этой тревоги хранились в памяти компьютеров, ни разу не извлекаясь на свет для практической реализации. Неужели пришло время их развернуть?
Будет жаль, если он загорится, рванется в бой, подумал Железовский с некоторым страхом; он вдруг понял, что любит этого парня и что ему будет больно в нем разочароваться. Но Ратибор не подвел. Взгляд его стал озабоченным и угрюмым. Он не боялся, он просто предвидел, во что может вылиться «экстремум», и думал не о себе. Правда, Железовский не знал, что Берестов в этот момент думает об Анастасии Демидовой, сожалея, что впутал ее в нехорошую историю с «гонкой вдоль жизни и смерти».
– Оперу-прима, напоминание: в двенадцать ноль-ноль – контрольный видео с Земпланом, – прозвучал в ухе голос Умника.
– Иду, – отозвался Ратибор.
Железовский проводил его взглядом и профессионально отметил движение обоймы прикрытия и страховки по императиву «телохранитель».
ПРЕССИНГ
Умник разбудил его в пятом часу утра. Спавший чутко Ратибор мгновенно вскочил и стал одеваться, окончательно придя в себя от слова «экстремум». Пока летел к станции метро и гнал лифт к служебному модулю, стала известна причина включения «экстремума». Ратибор уже знал, что первое предложение Бояновой о вводе в действие экстрамобилизации Совет
