Число и культура - А. Степанов

Послеялтинский мир отличался, как известно, биполярной структурой. К 1960-м гг. в нем установился военно-стратегический паритет, политическое и идеологическое равновесие между демократическим, капиталистическим Западом, с одной стороны, и тоталитарно-коммунистическим Востоком, с другой. Вслед за Второй мировой войной, помимо формирования двух названных лагерей, состоялся процесс бурной деколонизации, приведший к образованию новых независимых государств и организации в 1961 г. Движения неприсоединения. Несмотря на перманентную "холодную войну" между двумя активистскими блоками, это было достаточно стабильное, устойчивое устройство, позволившее не только избежать глобальной катастрофы, но и на протяжении полувека поддерживать приемлемый порядок в реальности и в умах. Каждая из двух сверхдержав стремилась расширить свою зону влияния за счет другой, но вскоре установился относительный гомеостаз, или динамическое равновесие. Какие факторы ответственны за результат "дележа"?

На первый взгляд, подобных факторов множество, и позитивная мысль предложит сложную комбинацию из экономических, технологических, природных (географическое положение, сырьевые запасы, климат, почва), демографических показателей, состояния вооруженных сил и степени эффективности дипломатии. Мы же попробуем испытать совсем другую – значительно более элементарную, "редукционистскую" – гипотезу. А именно используем предположение, что итог разделения сфер влияния между двумя активистскими субъектами зависит главным образом от свойств их базовых ценностей, целей, от того, что они на самом деле (а не только декларативно) хотят. Что произойдет, если механизм деления окажется таковым? Здесь, к счастью, возможна количественная оценка.

Введем обозначения. Пусть а – характеристический объем первого из акторов, или субъектов, b – второго. Пусть, кроме того, с – суммарный объем. В данном случае под ним понимается полная совокупность стран, вовлеченных в процесс разделения.(1) Автоматически справедливо: а + b = c.

Вопрос о выборе конкретных критериев, согласно которым определяются величины характеристических объемов (т.е. что именно признается такими объемами), должен решаться отдельно для каждой задачи (для каждой пары акторов, каждой эпохи), и такой выбор должен отвечать сути происходящего. В качестве руководящего принципа можно принять: критерии таковы, какими их считают оба действующих субъекта, в их основе – ведущие ценности, предмет стремлений обоих активных участников. Подобное правило, заметим в скобках, созвучно пушкинскому предложению судить художника по законам, им самим над собой поставленным и признанным, т.е. сводится к требованию имманентности упомянутых законов, критериев. Сходным образом мы собираемся судить тех, кто задает правила игры в политическом мире.

Так, в аграрную эпоху, когда базовой ценностью, главным предметом политических и экономических вожделений стран служили земля и рабочие руки, за характеристические объемы должны быть приняты площадь территории и численность населения. Затем центр тяжести интересов стал смещаться в сторону источников сырья, рынков сбыта, объема промышленной продукции. В статье "Неясность национального интереса" Ф.Фукуяма отмечает: "В начальные периоды промышленной революции мощь государства в основном определялась территорией, ресурсами и населением. Было естественным для того времени, чтобы борьба в мире шла за обладание именно этими вещами ‹…›. Однако в условиях современной постиндустриальной глобальной экономики основной источник добавленной стоимости заключается в технологических нововведениях и человеческом материале ‹…›. Природные ресурсы, численность населения и размеры территории играют крайне незначительную роль для способности современной экономики производить огромные объемы материальных благ ‹…›. Сегодня основной "национальный интерес" буквально любой страны заключается в поддержании уровня роста производительности труда и дохода на душу населения".(2) Итак, всякий раз – в зависимости от конкретного исследуемого явления или самостоятельного аспекта явления, от особенностей принятой к исследованию эпохи – характеристические объемы обладают своей собственной "физической" размерностью, различны и способы их определения. К данному вопросу придется еще не раз возвращаться.

Рассматривая величины а и b (для краткости будем использовать те же обозначения и для действующих субъектов, а не только описывающих их значений), обратим внимание на следующее. Во-первых, a и b должны мыслиться и ими самими, и нами, исследователями, не только как оппозиционная, конфронтирующая, но и как неразрывная пара. Нечто общее им обоим – в актуальных ценностях, интересах – должно обеспечивать их прочное единство, невозможность оторвать один от другого.

Ситуация не надуманная. Так, коммунистическая Россия с тех пор, как рухнули надежды на скорую всемирную революцию, противопоставляла себя всему капиталистическому окружению – в полном соответствии с марксистской доктриной: пролетарская идеология антибуржуазна, это идеология борьбы, а всякой борьбе без противника не обойтись. Аналогично, и реальный феномен, и понятие "Запад" – результат противостояния красной угрозе и ее основному очагу, Советской России. Т.е. Запад, в свою очередь, исходно идентифицировал себя, обосновывал свою межнациональную солидарность на базе антикоммунизма, антисоветизма; любое "анти" предполагает наличие отрицаемого.(3) Таким образом ни Запад, ни Восток не мыслили себя тогда друг без друга. Пара представлялась неразрывной, ее объединял не только общий индустриализм (в буржуазной или пролетарской модификации), но и прочная сочлененность во взаимном отрицании, в самой дихотомности.

Во-вторых (второе условие настоящей модели), пусть оба субъекта – а и b – обладают отчетливыми экспансионистскими намерениями, стремлением, насколько возможно, расшириться за счет другого. (Говоря об экспансионизме, мы по-прежнему имеем в виду определенное качество общественных ценностей, целей, наступательность идеологий, а не военную агрессию, которая может быть лишь второстепенным, вспомогательным средством, а то и вовсе отсутствовать. В рассматриваемом сейчас случае одновременное обладание двумя сверхдержавами, двумя лагерями огромными арсеналами ракетно-ядерного оружия как раз и служило взаимному сдерживанию, внушало обоюдную ответственность, т.е. являлось еще одной – "негативной" – предпосылкой взаимной неразделимости и зависимости.) Применительно к Западу и Востоку корректность этого условия очевидна. Восток был не чужд глобализма, ибо не предал забвению идеалы мировой революции, усматривая свою всемирно-историческую цель в осуществлении предсказаний Маркса о конечном коммунистическом будущем всего человечества. Запад (в послевоенный период прежде всего США) представлял свою миссию в активном отстаивании ценностей либерализма, демократии, свободного рынка по всей планете. Расширение ареала свободы, утверждение идеалов американской революции, отцов-основателей Америки в возможно большем количестве стран казалось достойной задачей.

Поскольку субъекты а и b не мыслили себя в отрыве друг от друга, постольку каждый из них не мог получить в той ситуации действительно всё, т.е. "весь мир" с. Приближение к единоличному мировому господству в том историческом контексте означало бы не только истощение потенциала борьбы, но и поставило бы под вопрос смысл каждого из двух блоков, его идентичность. Противостояние должно было оставаться достаточно острым – во имя как поддержания тонуса обоих соперников, так и сохранения лидирующего положения каждой из сверхдержав в собственном блоке в роли основного гаранта его безопасности. Итак, каждый из участников а, b получает в свое распоряжение отнюдь не весь объем с, а только некую его часть. Но какую?

Для определенности будем считать, что а – это Запад, или США, а b – Восток, или СССР, и повторим вышевыдвинутую гипотезу: каждый получает согласно своим действительным, а не декларативным, намерениям. При этом важно заметить: США и СССР стремились к мировому господству существенно по-разному. Нет, речь не о степени серьезности таких устремлений (мы полагаем их вполне серьезными у обеих сторон), а несколько о другом – об отношении каждого из субъектов, или акторов, к самому себе в процессе проведения экспансионистской политики.

Если послевоенному Западу вообще и США в частности отвечали демократические режимы, то в каждый избирательный цикл властям приходилось как бы заново завоевывать население собственных стран, бороться за симпатии и доверие избирателей. В промежутках между выборами также немыслимо игнорировать общественное мнение, позицию свободной прессы. Иная ситуация типична для тоталитарного Востока. "Исторический выбор" народов был совершен здесь "раз и навсегда". Единоличная власть КПСС была "навечно" закреплена сначала фактически, а затем и конституционно. Таким образом, в "государствах рабочих и крестьян", "народных демократиях" не было необходимости ставить на карту политических выборов вопрос о принадлежности власти в стране. Соответственно, не было необходимости всякий раз заново добиваться доверия собственного населения, считаться с неартикулированным и невнятным общественным мнением. Если поведение политической элиты руководствуется формулой "что мое, то мое, и навеки", это означает очевидное пренебрежение собственным населением; страна, получается, как бы не ценит сама себя, не является для себя желанной, вожделенной. Совсем иначе, повторим, обстояло в США, интересы населения которых вполне реально, а не декларативно, ставились выше любых других интересов и ценностей; страна была неизменно любимой собой, желанной для своей политической элиты, ее электорат – наградой для ведущих политических группировок.