Вечный зов (Том 2) - Анатолий Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Василий, когда однажды Хинкельман загнал его на дерево, тоже сорвался в конце концов вниз, но не разбился, не поломал даже ни руки, ни ноги. Он только сильно разбил плечо, вскочил на ноги, невольно потер ушибленное место. "Больно?" - спросил Хинкельман, кое-как владевший русским языком. "Никак нет, господин командофюрер, не больно, - ответил со злостью Василий, сознательно выговорив последнее слово с таким же акцентом. - Чешется немного". "0-оя шешет, да, да", - промычал пьяный Хинкельман, о чем-то размышляя.
Василий ответил зло и дерзко, будучи уверенным, что теперь-то уж ему терять нечего. Упавших с дерева Хинкельман обычно отправлял в похожее на конюшню здание, где "обезьяну" убивали выстрелом в затылок. Об этом знали все рабочие штрафной роты, Айзель всем это не раз объяснял с удовольствием, сожалея, что сам он не имеет права отправлять людей в это здание и ему приходится "изобретать другие способы". Но эсэсовец в тот день был, видимо, действительно в хорошем настроении. Час назад, проходя по каменоломне, он услышал смех Василия и, пораженный, остановился. "Вы... есть смеетесь? спросил он, широко раскрыв пьяные глаза. Василий, вытянувшись, ничего не отвечал. - У меня тоже есть хороший настроений... Пошли". И потом, поразвлекавшись, отвел Василия обратно в каменоломню, сказал Айзелю: "Он есть образец для этот скот. Он есть смеется и улыбайся. "Спортивный" камень давайт ему побольше. Для пример этот скот".
А рассмеялся Василий час назад вовсе не весело. Максим Назаров, кажется,, с самого того дня, когда заверил Айзеля, что тот не пожалеет, если возьмет их в свою команду, не проронил ни одного слова. Он молчал, и Василий с Губаревым молчали. Вместе ходили на работы, вместе терпели все немыслимые мучения, вместе, рядом, спали, и все это молча, даже словом не перемолвившись с ним. Стена отчуждения становилась между ними все толще, все глуше. А в тот день, нагружая камнем вагонетку, Василий, видя, что Назаров изнемогает, зло и мстительно усмехнулся:
- А вы, Максим Панкратьевич, постарайтесь работать... как Айзелю обещали. А то он разочаруется в вас.
Ни бригадира, ни охранников поблизости не было. Назаров и вовсе прекратил работу, отвернулся и некоторое время постоял так, опершись на лопату. А потом сказал негромко и ядовито:
- Я - ладно. Кто же знал, что это за команда... Меня, как и тебя, зачислили в нее за побеги. А Губарев вот сам напросился.
- Он думал, что вместе с порядочными людьми будет, - ответил Василий, - а ты сукой оказался. Но Айзель так и не оценил твоего сучьего нутра. Лишь "спортивный" камень выделил тебе поувесистей, чем другим.
- Вася... - жалобно, просяще повернулся к нему Назаров.
Василий в ответ зло только хохотнул. Этот хохот и услышал проходящий мимо Хинкельман...
...Приведя Василия обратно в каменоломню и отдав Айзелю насчет него распоряжение, Хинкельман ушел. Айзель злорадно оглядел Кружилина, бросил Назарову:
- Отдай ему свой "спортивный" камень.
В тот день было жарко, солнце палило немилосердно, капо, вытерев грязным платком с квадратного лица обильный пот, скрылся в дощатой будке. А Назаров, помедлив, проговорил с нескрываемым теперь вызовом:
- Не оценил нутра, так оценит еще, кажется...
Василий после всего пережитого ответить Назарову ничего не мог, прислонился к накаленной солнцем вагонетке и стоял, отдыхая...
Так они жили, если это возможно назвать жизнью, неделю за неделей, месяц за месяцем. Во время получасового перерыва ни есть, ни пить не полагалось, поздно вечером, взвалив на плечи "спортивные" камни, тащились в казарму, на ночь проваливались в забытье, а каждое утро ад начинался сначала...
Айзель действительно ничем не выделял Назарова ни до того случая с Василием, ни после. "Спортивный" камень Назарова таскал теперь Василий, но и новый камень, выделенный Назарову Айзелем, был не легче. Указывая на этот камень, Айзель даже спросил с ухмылкой: "Не слишком ли он велик, господин капитан?" - "Ничего", - ответил Назаров.
В Бухенвальде наказание заключенных - порка на козле плетьми или бамбуковыми палками, подвешивание на столбе - производилось обычно на плацу во время общих перекличек. Экзекуции такого рода рабочих штрафной роты совершались прямо в каменоломне. Для этого туда приглашался зловещий Мартин Зоммер, палач Бухенвальда, начальник лагерного карцера. Невысокого роста, круглоглазый и молчаливый, он и дело свое делал молча, несуетливо и гордился тем, что несколькими особыми ударами плетью, не разрывая кожи, расплющивал, разбивал человеку печенку. Больше тридцати его молчаливых ударов по обнаженным ягодицам никто не выдерживал. Согласно инструкции, разработанной Отделом Д Главного административно-хозяйственного управления СС, любому провинившемуся узнику можно было назначать до пятидесяти палочных ударов. Но, учитывая способности Зоммера, заключенных Бухенвальда, как правило, наказывали двадцатью пятью ударами. Но и это количество для большинства было смертельным. Лишь провинившимся рабочим каменоломни неизменно назначали пятьдесят.
Порка происходила во время дневного перерыва или после окончания работы. Всех выстраивали кругом козла - невысокого деревянного стола, обреченный ложился на него животом, спустив предварительно штаны, голова и ноги зажимались специальными зажимами, и Зоммер приступал к делу. После первого десятка ударов ягодицы заключенного превращались в кровавые лохмотья, а вскоре Зоммер обычно отбрасывал палку. Он безошибочно угадывал, когда узник испускал последний вздох, оставшиеся удары наносить было бессмысленно, Зоммер не любил делать бесполезную работу.
Во время подобных экзекуций Назаров старался на козел не смотреть, стоял, опустив голову, от свиста палки или плети, от криков и стонов узника у него холодели внутренности, похудевшие, одрябшие щеки становились черными и твердыми, как тот камень, который они долбили.
Недели две назад всю штрафную роту, как бывало много раз, выстроили вокруг козла, явился для своего дела Мартин Зоммер. Длинный летний день подходил к концу, окна трехэтажных кирпичных казарм для эсэсовских охранников, видневшиеся из каменоломни, медно горели от заходящего солнца.
Окна эти еще не потухли, когда Зоммер дело свое сделал и, вспотевший, отбросил палку в сторону. Наказывали какого-то молодого парня за то, что ночью он вышел из барака помочиться, что строжайше запрещалось. Парень выдержал сорок два удара, чего никогда еще здесь не бывало.
- Поразительно! - сказал Зоммер, отдуваясь. - Никто никогда еще столько моих ударов не выдерживал. Этот русский был словно из железа.
Труп меж тем поволокли в крематорий.
- Рано или поздно все там будете, - кивнул Айзель на квадратную трубу, из которой день и ночь шел зловещий дым. И повернулся к заключенным: - Этот сопляк... В запасе у него было еще восемь ударов. При необходимости господин Зоммер добавил бы. Он же... хе-хе... мог сбиться со счета. Вы хотите устоять против великой германской армии? Стадо овец никогда не одолеет даже одного волка!
Кончив эту короткую и эмоциональную политическую речь, Айзель сплюнул в сторону, прошелся вдоль колонны, начал тыкать пальцем в заключенных:
- Ты, ты... - Айзель хотел было ткнуть в Назарова, но передумал почему-то, ткнул в его соседа: - И ты, рыжий... Выйти из строя!
Трое заключенных сделали вперед по четыре шага.
- Шагом марш... в сорок шестой блок!
Колонна узников молчала. По ней словно прошел электрический разряд, окончательно убив в каждом и без того еле теплившуюся жизнь. В блоке № 46, зловещая молва о котором ходила по всему Бухенвальду, производились медицинские эксперименты над людьми.
- Боже мой... боже мой... - прошептал одеревеневшими губами Назаров.
Василий, стоявший сзади него, понял это бормотание, чуть наклонился, безжалостно шепнул ему в ухо:
- Не сожалей. В следующий раз Айзель и в тебя ткнет, не обойдет...
И как бы в подтверждение этих слов, капо произнес:
- Очнитесь, скоты. Согласно инструкции, из штрафной команды всегда будет поставляться в блок номер сорок шесть человеческий материал. Пора привыкнуть к мысли, что каждый из вас может в любое время стать кроликом... Я говорю это открыто, потому что живым отсюда никто из вас не уйдет. Кроме тех, конечно, кто сделает Германии кое-какие услуги. Но те и сами будут молчать... Номер 42315, четыре шага вперед!
Назаров не сразу сообразил, что это его номер. А когда наконец до него дошло, он покачнулся, но с места не стронулся. И только после повторного приказания, волоча ноги, поплелся из колонны. Левая колодка при этом с ноги слетела, но он этого не почувствовал. Айзель крикнул:
- Эй, кто там, подайте ему колодку... А впрочем, не надо. Ни в том, ни в другом случае она ему уже не понадобится.
Измученные длинным до бесконечности каторжным днем, узники все стояли молча. Им не в диковинку были все эти истязания и издевательства Айзеля, который мог сейчас с заключенным 42315, как и с любым из них, сделать все что угодно. Мог исхлестать плетью, мог приказать идти на цепь охранников. Мог просто поднять камень и размозжить им голову - в этом случае в крематорий поволокли бы еще один труп. И заключенные, лишенные возможности помешать этому, просто стояли и ждали, чтобы это поскорее чем-нибудь кончилось и их отвели в барак. Каждый понимал - слова Айзеля, что колодки этому узнику больше не понадобятся, означали окончательный и жуткий приговор.