Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова

желтым отливом волосы шевелились под порывами ветра. Он глубоко втянул голову в обмотанный вокруг шеи коричнево-желтый клетчатый шарф, над которым уныло торчали сизый, хрящеватый нос и кончики таких же сизых ушей. Все четверо стояли неподвижно, как изваяния, их позы выражали глубокую скорбь, и только мальчик, стараясь отогреться, засунув озябшие пальцы в карманы, время от времени нетерпеливо притоптывал на примятом снегу войлочными башмачками.

Занятая своими мыслями, я не сразу заметила, как те пятеро бесшумно удалились, однако краем глаза увидела, как любопытная Нинка с ходу перемахнула через ограду, приблизилась к белому холмику, на котором ярко алели оставленные печальными посетителями цветы. Она почти сразу же вернулась, вид у нее был до крайности растерянный: «Там этот… Как его… Ну, Ганс Дитрих, что ли? Почтальон наш».

– Где? – обернувшись, я обвела взглядом заснеженную центральную аллею с прилегающими к ней дорожками. Никакого Дитриха не было видно. Вдали женщины и мальчик уже почти приблизились к воротам кладбища. Старик, зябко сутулясь, плелся позади. Легкая поземка заметала их следы. – Где он? Что ты выдумываешь?

– Да там же! Ничего я не выдумываю! – Нинка смотрела на меня со страхом. – Просто там его фотография. На могиле. Та самая!

– Ты что?! – Мое сердце неожиданно больно сжалось. Торопясь, я пошла вслед за Нинкой, перелезла, по ее примеру, через ограду. Могила была совсем свежая. Из-под снега торчали кое-где зеленые елочные ветки. Поверх холмика, резко выделяясь на белом, лежало несколько крупных алых гвоздик. На небольшой, простой гранитной плите висела знакомая фотография: красивый, беспечно улыбающийся белозубый и синеглазый парень в немецкой военной форме («Первые месяцы войны. Польша».). Под ней – металлический, покрытый белой эмалью квадрат с надписью готическим шрифтом:

Ганс Себастьян Дитрих.

Геборен[51] – 8 май 1920

Гешторбен[52] – 15 децембер[53] 1944

– Сегодня девять дней. Потому они и были здесь, – прошептала из-за моего плеча Нинка.

– Что? – Я не сразу поняла ее. – О чем ты?

– Сегодня девять дней. Посмотри, он умер пятнадцатого. Девять дней сегодня.

Ганс Себастьян Дитрих. Значит, он прожил на Земле неполных двадцать пять лет. Всего лишь неполных двадцать пять лет… Но как же так? Ведь совсем недавно, даже меньше месяца назад, он тоже был пусть не совсем здоровый, но живой. Сидел в нашей кухне, рассказывал, волнуясь, историю своей столь необычной, короткой и светлой любви, расплата за которую, увы, оказалась столь жестокой. Собирался в госпиталь. Обмолвился, что операция предстоит серьезная. Но ведь надеялся же, что перенесет ее, что выживет, иначе зачем бы говорил: «Пожелай мне удачи». Или все-таки не надеялся. Все-таки знал, предчувствовал, что умрет. Может быть, именно от этого сознания страшной неизбежности он и решился открыть передо мной, по сути дела, чужим для него человеком, свою душу? Стоя на пороге пугающей неизвестностью вечности, решился оставить воспоминание о своей горькой любви здесь, на Земле?

Глядя на фотографию, я ругала себя за то, что не расспросила тогда Дитриха, как сложилась его жизнь здесь, в родимом Фатерланде. Помнится, он упоминал о своей довоенной девушке – кажется, ее звали Ханни. Где она? Неужели отказалась от него, хворого? А может быть, это он, полюбивший другую – своенравную и гордую девчонку из чужой, враждебной страны, – может, он сам отказался от той, которую считал когда-то своей невестой.

Здесь, у могилы, стояли три убитые горем женщины. Одна из них, с выбившейся из-под черной шали седой прядью, несомненно, его мать. А две другие? Кто они? Какая же я все-таки идиотка, что даже не рассмотрела хорошенько их лица. Но откуда же мне было знать, что там, под снегом и цветами, – Ганс Дитрих? Подойти бы к ним, сказать бы этой несчастной немецкой матери несколько слов соболезнования, да только как отнеслась бы она к моему порыву? Как отнеслась бы вообще ко мне – к представительнице враждебного народа, который в ее материнском представлении, несомненно, является убийцей ее сына. Ведь, возможно, она еще не осознала того, что уже давно осознал ее сын – Ганс Себастьян Дитрих и что уже, к счастью, осознали многие немцы: виновником нынешних бед всех народов планеты является тот, кто развязал эту страшную войну, кто натравливает людей, в частности русских и немцев, друг на друга, как злых цепных псов… Ах, как хотелось бы дождаться того великого дня, когда все осиротевшие по его злой воле люди Земли – матери, отцы, жены, сестры, дети – призовут наконец к ответу этого кровавого убийцу и палача, спросят с него за все злодеяния, что он совершил.

25 декабря

Рождество

Арденны. Название этой географической местности многократно повторяется сейчас в газетах и в сообщениях по радио. Немцы в восторге, они громогласно вопят, что именно здесь, в Арденнах, решается в эти дни исход военных действий не только на Западном фронте, но и исход войны в целом. По их словам, американцам нанесен мощный удар, от которого они до сих пор не могут оправиться и вынуждены беспорядочно отступать, бросая технику, орудия, снаряды.

Что же происходит? Неужели на этот раз газетная брехня – правда? Возможно ли, что союзники оказались столь беспомощны и столь дезорганизованы? А может, думается мне, фашисты применили здесь что-то необычное – то самое загадочное «оружие возмездия», о котором уже столько раз упоминал Шмидт? Как бы там ни было, ужасно тревожно слышать и читать эти сообщения, горько сознавать, что конца кровавой войны все еще не видно.

Сегодня у нас тоже только и разговоров, что о поражении союзников. Каждый высказывает свою точку зрения, а выводы у всех одни: советские войска как несли все эти три года на своих плечах основную тяжесть войны, так и продолжают нести и вынуждены будут, видимо, нести ее до конца. Значит, одна надежда была, есть и остается для нас – только на наших воинов. Господи, помоги же ты им! Помоги.

Рождество у нас нынче какое-то невеселое, словно бы пронизанное неосознанной тревогой. Правда, были и приятные минуты. Утром, когда я была еще в постели, прибежал Толька с чудесным подарком от Джонни. Внимательный «вариса» прислал на выбор две симпатичные губные гармошки. Этот его дар одновременно и удивил, и обрадовал. Ну, что это за ребята – англичане! Ведь все, что даже самим немцам недоступно ни за какие деньги, они умудряются непонятным способом добывать шутя. Орлы, да и только!

Я, конечно, очень, очень рада. Уже давно хотела приобрести хотя бы какую-нибудь «пилюкулку» и однажды лишь вскользь упомянула об этом в случайном разговоре