Кровавый романтик нацизма. Доктор Геббельс. 1939–1945 - Курт Рисс

Затем Гитлер назначил новое правительство Германии. Второго фюрера не могло быть, и высшим лицом – рейхс-президентом – должен был стать адмирал Карл Дениц[130]. Геббельс становился рейхсканцлером, то есть главой правительства, а Борман должен был возглавить нацистскую партию. Затем следовало последнее пожелание Гитлера: «Хотя многие люди, такие, как Мартин Борман, доктор Геббельс и другие, пришли ко мне по доброй воле вместе с женами и отказались покинуть столицу при любых обстоятельствах, поскольку пожелали погибнуть вместе со мной, тем не менее я должен просить их уважать мою последнюю волю и подчинить свои личные чувства интересам нации».

Для Геббельса пожелание Гитлера было веским предлогом избежать всеобщего самоубийства. Останься он в живых, никто не посмел бы бросить ему упрек в малодушии. Ему выдалась последняя возможность сохранить жизнь, но он пренебрег ею. Он уже сделал свой выбор. Даже если бы Гитлер в последнее мгновение отказался умирать, Геббельс покончил бы с собой. Он сам решил, что Гитлер должен исчезнуть, и он не подражал ему, последовав за ним. Напротив, Гитлер следовал за Геббельсом до последней минуты своей жизни, хотя и не догадывался об этом. В финале вождь превратился в марионетку.

6

Скрепив оба документа своей подписью, Геббельс удалился, чтобы написать приложение к политическому завещанию Гитлера.

«Фюрер приказал мне, – писал он, – в случае, если оборона столицы закончится неудачей, оставить Германию и возглавить правительство, назначенное им.

Впервые за свою жизнь я вынужден категорически отказаться от выполнения приказа фюрера. Моя жена и дети присоединяются ко мне в моей решимости. В противном случае – не говоря уж о том, что человеческие чувства и преданность запрещают нам покидать фюрера в час, когда он нуждается в нас, – всю оставшуюся жизнь я буду выглядеть предателем и обыкновенным негодяем и утрачу самоуважение вместе с уважением моих сограждан, тем самым уважением, которое понадобилось бы мне для создания будущего германской нации и государства.

В обстановке предательства и вероломства, которые окружают фюрера в самые тяжелые дни войны, должен найтись хотя бы один человек, который останется с ним до конца, что бы ни случилось, даже если это противоречит официальному и с точки зрения разума оправданному приказу, который он дал в своем политическом завещании.

Поступая таким образом, я полагаю, что в меру своих сил и возможностей служу будущему немецкого народа. В тяжелые времена гораздо важнее стать примером для других, чем просто быть человеком. Всегда найдутся люди, чтобы повести народ за собой навстречу свободе, но возрождение нашей национальной жизни немыслимо, если оно не основывается на ясных и очевидных примерах.

По этой причине я вместе с моей женой и от имени моих детей, которые еще слишком малы, чтобы высказываться самостоятельно, но которые безоговорочно согласились бы со мной, будь они достаточно взрослыми, выражаю непреклонную решимость не оставлять столицу рейха, даже если ей суждено пасть. Я предпочитаю уйти с фюрером и покончить с жизнью, которая для меня не представляет ценности, если я буду лишен возможности провести ее в служении делу фюрера плечом к плечу рядом с ним»[131].

Еще в апреле 1926 года Геббельс писал: «Может быть, наступит день, когда все рухнет, когда чернь возопит: «Распни его!» Тогда мы все станем твердо и неколебимо вокруг и возгласим: «Осанна!»

Настало время сдержать свою клятву – и Геббельс сдержал ее. И этот круг замкнулся.

7

Приблизительно через сутки, на рассвете 30 апреля – впрочем, затворники подземелья уже потеряли представление о том, какое время суток наверху, – Адольф Гитлер дал прощальный прием. Из обоих бункеров были приглашены два десятка человек. Гитлер и Ева Браун ходили среди гостей, бормотали что-то приветливое, пожимали им руки. Небольшая церемония длилась около часа, затем новобрачные удалились. Гитлер вызвал своего адъютанта Гюнше и снова объяснил ему: «Это мой последний приказ. Мое тело и тело моей жены ты обязан сжечь сразу же после нашей смерти, и ничто не должно помешать тебе выполнить приказ». Гюнше вышел, и супруги остались наедине. Все в убежище замерли, ожидая конца.

Время шло – странное, нереальное время. Так они и сидели в своих тесных комнатах – Геббельс, Магда и все остальные – и ждали, когда все закончится.

Трудно себе представить сверхъестественную атмосферу последних часов. Почти так же сложно догадаться, о чем думал Геббельс. Был ли он доволен достигнутым? Испытывал ли он удовлетворение оттого, что фюрер умрет именно так, как он, Геббельс, от него требовал? Был ли он спокоен или впал в отчаяние? Радовался он или печалился? Был ли он бесстрастным или волновался?

Он знал одно: он сделал все для того, чтобы Германия выиграла войну. Он больше, чем кто-либо другой, приложил сил, чтобы достичь победы. Он совершил минимально возможное число ошибок. Он поддерживал боевой дух народа, несмотря на все ужасные поражения. Если бы Гитлер прислушивался к нему, тотальная война началась бы намного раньше, и тогда – кто знает? – не исключено, что победа была бы за ними. Но сейчас не имело смысла рассуждать обо всех упущенных возможностях. Единственное, что еще имело значение, это сама смерть. Может быть, когда-нибудь в будущем весь мир осознает величие этой войны и стойкость Германии.

Он ждал… Не лучше ли было покинуть Берлин, как это сделали Гиммлер и Геринг, Йодль и Кейтель? Нет, бегство всего лишь отдалило бы неизбежное решение на несколько часов, в лучшем случае на несколько дней. «Я хотел бы, чтобы мне снова было тридцать лет…» Неужели он сделал бы все иначе? Неужели он не присоединился бы к нацистам? Неужели не стал бы последователем Гитлера?

Час проходил за часом – жуткие часы… Что сейчас делает фюрер? Опять что-то бормочет о чести Германии и о ее будущем? По-прежнему призывает кару небесную на головы евреев? А может, он в последние минуты задумался над допущенными ошибками? Не спрашивает ли Гитлер себя, какой путь он избрал бы, будь ему снова тридцать лет?

Геббельс ждал. Ждали и все те, кто находился в бункере. Проходили томительные часы. Гитлер умирал тяжело – намного тяжелее, чем настоящие герои.

С тех пор, как он удалился к себе, прошло десять часов. И вдруг он появился снова. Было уже два часа дня.

Он попросил, чтобы ему в комнату подали обед. Поев, он вышел в сопровождении жены. Он прошел по бункеру, не говоря ни слова, пожал каждому руку, напряженно вглядываясь в лица людей, и опять за ним затворилась дверь. Затем раздался выстрел. Борман и Гюнше бросились в гостиную Евы Браун. Она приняла яд и покоилась мертвая на постели. Адольф Гитлер лежал на полу. Его голова превратилась в кровавое месиво. Он выстрелил себе в рот.