Кровавый романтик нацизма. Доктор Геббельс. 1939–1945 - Курт Рисс

С тех пор, как он удалился к себе, прошло десять часов. И вдруг он появился снова. Было уже два часа дня.

Он попросил, чтобы ему в комнату подали обед. Поев, он вышел в сопровождении жены. Он прошел по бункеру, не говоря ни слова, пожал каждому руку, напряженно вглядываясь в лица людей, и опять за ним затворилась дверь. Затем раздался выстрел. Борман и Гюнше бросились в гостиную Евы Браун. Она приняла яд и покоилась мертвая на постели. Адольф Гитлер лежал на полу. Его голова превратилась в кровавое месиво. Он выстрелил себе в рот.

8

Кремация была назначена на три часа дня[132]. Тела подняли наверх и положили на песок на заднем дворе, в пяти метрах от входа в убежище. Присутствовали Геббельс, Борман, Гюнше и Кемпка, шофер Гитлера. Трупы облили бензином и хотели было поджечь, но снаряды русских падали так близко, что находиться наверху было опасно. Все отошли поближе к входу в убежище. Оттуда Борман бросил на тела горящую ветошь, пропитанную бензином, но промахнулся и попал в цель только со второго раза. Трупы вспыхнули. Присутствовавшие при кремации вскинули руки в гитлеровском приветствии.

Геббельс не двигался. Вокруг рвались русские снаряды, в двух шагах лежало объятое пламенем тело Гитлера, горел Берлин. Город превратился в груды бесконечных руин, в океан безнадежности и горя, он стал трагически не похожим на тот Берлин, каким он был почти двадцать лет тому назад. В нем не было света и красок, а музыку заменили грохот снарядов и рушащихся зданий и редкие выстрелы зенитных орудий.

Тела горели медленно, и стало ясно, что ждать придется довольно долго, пока они не станут окончательно неузнаваемыми. Наблюдавшие за сценой люди потеряли терпение и спустились в бомбоубежище. Вспоминал ли Геббельс о тех временах, когда он впервые приехал в Берлин? Тогда сторонники нацистской партии располагались в маленьком подвале и иронично называли свою штаб-квартиру «курильней опиума». Теперь и этот круг замкнулся. Партия снова оказалась там, откуда начинала свой путь. Она опять располагалась под землей, куда никогда не проникало солнце, и в ее распоряжении были жалкие квадратные метры пространства.

Во время последнего совещания, которое проходило ранним утром 1 мая в присутствии Бормана, Геббельса, генерала Кребса и остальных, было решено сделать попытку убежать из рейхсканцелярии. Борману предстояло добраться до Деница.

Генерал Кребс предложил Геббельсу с семьей бронированный автомобиль, но тот только покачал головой. «Нет, благодарю вас, – сказал он. – Жизнь меня больше не привлекает».

Вскоре он вызвал Гюнше и приказал поджечь бомбоубежище Гитлера, как только закончится исход его обитателей. Гюнше возражал и напомнил четкие инструкции Гитлера оставить бункер нетронутым, чтобы доказать русским, что фюрер держался до конца.

Геббельс и слышать об этом не желал. «Делайте, что я вам приказываю!» – отрезал он. Конечно, он знал об инструкциях Гитлера – весьма маловероятно, что такая важная подробность ускользнула от его внимания. Но он считал, что выгоревший бункер произведет намного более сильное впечатление. «Пожар потрясает человека и взывает к его собственным разрушительным инстинктам…» До самого конца он оставался пропагандистом.

День 1 мая пролетел быстро в приготовлениях к побегу из западни. Геббельс и Магда, которым не к чему было готовиться, играли с детьми, пели с ними песенки, читали им книжки. Время от времени их отвлекали, чтобы обсудить ту или иную возможность бегства из Берлина. Никто уже не помнил свои клятвы умереть вместе с Гитлером, точно так же никто не думал, что Геббельс всерьез намеревался сдержать свое слово.

Адъютант Геббельса Гюнтер Швегерман явился известить его, что было решено уходить всем вместе в девять часов вечера. Даже он не догадывался, что его патрон не собирается отправляться вместе с ними. Было уже около семи часов. Он видел, как фрау Геббельс вошла в комнату детей. Когда она снова появилась, его поразило ее мертвенно-серое, застывшее, словно маска, лицо. Затем она внезапно заметила Швегермана и отчаянно зарыдала, уронив голову ему на грудь. Он не сразу понял, что она пытается сказать ему между приступами судорожных рыданий: она только что умертвила своих шестерых детей.

Это было устроено так: она пригласила врача, который сказал детям, что должен сделать им прививку от болезней, так как им придется еще долгое время провести в бункере. Магда вместе с доктором переходила от кроватки к кроватке и наблюдала, как он вводил им в вену смертоносную «вакцину»[133].

Магда была в состоянии близком к коме. Швегерман отвел ее в конференц-зал, где в ожидании жены сидел бледный Геббельс. Ему не нужно было ничего говорить. Время шло, а он сидел неподвижно, погруженный в глубокое молчание. Затем все трое перешли в узкую комнатку Геббельса, и тут он заговорил:

– Все кончено. Моя жена и я добровольно уйдем из жизни, а вы сожжете наши тела. Вы в состоянии сделать это?

– Да, – ответил адъютант.

– Это вам на память, – сказал Геббельс и протянул Швегерману портрет Гитлера, всегда стоявший у него на столе.

Магда обернулась к Швегерману:

– Вы увидите, что мы уйдем из жизни с достоинством. Если вам доведется встретить Харальда[134], передайте ему наши наилучшие пожелания и скажите, что мы умерли достойной смертью.

Швегерман вышел.

Достойная смерть… До последней минуты Геббельса волновало только то, как его смерть будет выглядеть в глазах грядущих поколений. И вместе с тем его совершенно не беспокоило, как выглядит в глазах современников его жизнь. В его понимании он прожил деятельную и полнокровную жизнь, однако вряд ли кто-нибудь назвал бы ее достойной. С точки зрения любой морали он был преступником, прямо или косвенно повинным в гибели сотен тысяч, а то и миллионов людей. Теперь он готовился умереть достойно. Ему казалось, что он уйдет с высоко поднятой головой – он, самый выдающийся выразитель нравственного нигилизма нашего времени, пропагандист до мозга костей, верховный жрец мистического культа, чьей целью было одурманивать людей, пробуждать в них жестокость и заставлять их принимать за действительность пустые слова – не потому, что это было необходимо для правого дела, а ради самоутверждения пропаганды. Он не понимал, что не может быть достоинства в жизни, в которой не было добра.

В половине девятого вечера Геббельс и Магда вышли из его комнаты, молча прошли мимо Швегермана и Раха, водителя Геббельса, который уже приготовил бензин, и так же молча поднялись наверх.

Швегерман услышал выстрелы и бросился к выходу. Супруги лежали на земле. Геббельс застрелился, а Магда приняла яд. Эсэсовец, стоявший у трупов, сказал, что выстрелил в них дважды, чтобы быть полностью уверенным в их смерти. Они вылили на тела четыре канистры бензина и подожгли его[135].