Отечество без отцов - Арно Зурмински

Письмо для Вальтера Пуша по случаю годовщины их свадьбы она так и не дописала. Ей удалось еще поспать пару часов, после чего она была разбужена колоколами собора Святого Мартина, звавшими к заутрене. По радио сообщалось о самых тяжелых до сего времени бомбардировках Мюнстера.

Так как на велосипеде не было возможности проехать, то к своему магазину она отправилась пешком. Как и ожидалось, стеклянная витрина лежала в осколках, пирамида из консервных банок рассыпалась, некоторые из них раскатились по всему тротуару. Она заделала досками проем на том месте, где была витрина, вынула все, что было, из сейфа и поспешила в церковь Святого Ламберти, чтобы послушать проповедь епископа. После богослужения она дописала письмо:

Сегодня ночью англичане сбросили бомбы на Мюнстер. Это кара за то, что вы напали на Россию. Я спрашиваю себя, что мы, бедные люди в Мюнстере, имеем общего с вашей войной в России? Становится страшновато, потому что вновь полмира выступает против нас. Но вы ведь пока одерживаете победы.

Я только что вернулась из церкви. Исповедалась и обратилась к Господу, чтобы излить ему душу. Все-таки нам так тяжело сейчас. Представь себе, совсем рядом с Мариинской колонной упали три фугасные бомбы. Но изображение Богоматери не пострадало, лишь мраморный цоколь был поцарапан в нескольких местах.

Епископ сказал, что страшным злодеянием является убийство больных и инвалидов. Он хочет подать органам власти официальное заявление о совершенном преступлении. Рядом со мной на скамье в церкви сидела пожилая женщина.

— Это кара Божья, — сказала она. — За то, что пострадали невинные люди, с неба обрушился огонь.

На следующий день местное отделение нацистской партии разрешило ей временно закрыть магазин. Из-за бомбежек Мюнстера она поехала за город и провела прекрасные летние дни у своей тетки Марты в Дипхольце.

Июль 1941 года, в пыльной России

Дорогая Ильза!

Мы продвигаемся настолько быстро, что до сих пор еще не принимали участия в боях. Все покрыто пылью. Мы взмутили русскую землю, и теперь эта пыль оседает даже на наших ушах.

Война продолжается уже две недели, пожалуй, через месяц все завершится. Победа будет за нами. Ты лучше меня знаешь из сообщений по радио и из газет о том, как русские себя ведут. Они спасаются бегством. Нам приходится поторапливаться, чтобы успеть за ними. Большие задачи выполняют другие части, мы же лишь следуем за ними. И поскольку мы не связаны непосредственно с боевыми действиями, то домой вернемся, пожалуй, без орденов и медалей. Остаться в целости и сохранности для меня сейчас важнее. Возможно, что уже в сентябре будет объявлена демобилизация. Тогда я вновь обниму мою девочку. А до того времени мы будем следовать принципу, объявленному Вильгельмом Бушем: «Воздержание — это радость тому, чего ты лишен».

Мы маршируем под цветущими липами, которые источают чудесный аромат. Они напоминают мне восточно-прусские аллеи. Глаза не устают наслаждаться окружающим пейзажем. Шоссе тянется вдоль лесистых склонов холмов, внизу я вижу долину с прудами, затем вновь холмы, покрытые лиственным лесом. Жаль, что в такой прекрасной местности нам приходится играть в войну. В полдень мы искупались в Серети, маленькой речке, рядом с которой немецкие солдаты уже воевали в Мировую войну.

Навстречу нам шли русские беженцы со своими нехитрыми пожитками, матери следовали с маленькими детьми, которых прижимали к груди. Вид у них очень печальный, но когда заговариваешь с ними, то они смеются и машут в ответ руками.

В одной из деревень мы размещаемся на ночлег в домах, которые выглядят очень пристойно. Люди кое-как изъясняются по-немецки, поскольку наши солдаты квартировали здесь и в Мировую войну. Я покупаю кусок мяса, хочу вечером сварить его себе на ужин. Здесь имеется и молоко, но купить его не удается, так как у меня нет немецких мелких монет, а русские деньги местные жители не берут. Огороды, где растут овощи, они содержат в порядке. В садах растут также прекрасные фруктовые деревья, усыпанные плодами, по краям дорог можно встретить деревья с лесными орехами. Сегодня я ел первую черешню.

Вечером происходит еще одно событие. Из леса с поднятыми руками выходит русский юноша. Ему 15 лет, и он рассказывает нашему лейтенанту, что его насильно забрали в армию вместе с двенадцатью другими сверстниками. В лесу должны быть еще сотни таких мальчишек. Лейтенант Хаммерштайн приказывает прочесать лес. Годевинд находит трех таких парней в гражданской одежде и доставляет их в деревню. Что с ними происходит потом, этого я не знаю. Но выстрелов я не слышал.

Его почерк становится мне все более понятным. Я начинаю распознавать буквы, которые наиболее трудны для восприятия: фигурное «Я» и странное «е». Вначале он писал чернилами. На праздник конфирмации ему подарили перьевую авторучку, которую он взял затем на войну. В России все чернила высохли, и он вынужден был пользоваться карандашом, чтобы обрисовывать на пожелтевшей бумаге свое продвижение.

Я уже ориентируюсь на огромной карте России. Пытаюсь правильно произносить названия. Русские реки звучат красиво: Неман, Сереть, Днепр, Донец, Дон, Волга, ну и, конечно же, такое ласковое название, как Березина. В первые дни я встречалась с отцом в Литве: в его дневнике упоминались Каунас и Вильнюс. Две недели спустя он вновь появился, но уже намного южнее. В его письмах упоминался город Лемберг,[18] который, по его утверждению, был прекрасен и практически не поврежден.

Вегенер объясняет мне, что такие перемещения из группы армий «Север» в группу армий «Юг» происходили достаточно редко. На это должны были быть веские причины.

— Может быть, твой отец служил в особых частях? — спрашивает он.

Меня охватывает ужас. Я не хочу, чтобы мой отец был в составе одной из «Айнзатцкоманд», которые уничтожали все живое на своем пути.

Мой телевизор днем и ночью показывает песчаные бури. Солнце в дымке полыхает красным цветом, как будто хочет уже в полдень начать свой заход. Синоптик разъясняет, откуда берутся песчаные бури и куда они направляются. Он упоминает о планете Марс, которая из-за своих многочисленных песчаных бурь имеет красноватый оттенок. Астроном толкует, что Марс этим летом подойдет к Земле так же близко, как и тысячу лет назад. Видимо, нас что-то ожидает. Разве Марс не является Богом войны?

На реке Неман нет песчаных бурь, как нет их также и на реке Сереть. Все войны перемешались в моей голове. На десятый день начала самой последней из современных войн я подхожу к окну и смотрю на колонну демонстрантов, идущих по нашей улице. Это одно из выступлений против войны. Я спрашиваю себя, почему они так не протестовали в сентябре 1939 года или в июне 1941 года?

Надеюсь, что мой мальчик вскоре напишет мне письмо. Я хотела бы знать, что он думает о новой войне, где много песчаных бурь. Надеюсь, что он от этого не в восторге. Что смогу сделать я, если ему вздумается поехать на своем танке через пустыню? Одна песчаная буря будет чередоваться с другой?

Я еще не разобралась с войной моего отца, как уже начинается новая, которая вынуждает меня заняться изучением природы возникновения и распространения песчаных бурь. В это время года они несутся с северо-запада на юго-восток. Они наполняют море своими песчинками, так что оно мерцает красноватым цветом подобно Марсу. Однажды, много лет назад, песок из пустыни Сахара, подхваченный воздушным потоком, осел на крыши домов в Оснабрюке, пишет газета.

Вегенер пугает меня своим предположением, что должна начаться новая большая война. Это как в природе, когда напряжение время от времени разряжается благодаря грозе. Он собирает заголовки и фотоснимки, примечательные изречения генералов и политиков. Вегенер намерен составить каталог новой войны. Снимков войны, сделанных во время песчаной бури, никогда еще не было, утверждает он. Потом, правда, поправляет себя и заявляет, что Роммель в Ливийской пустыне, пожалуй, тоже сталкивался с песчаными бурями, но таких фотографий он не встречал.

Утром я осматриваю подснежники в саду и не нахожу никаких следов песчинок. Они стали такими же белыми, как тот снег, что сыграл столь значительную роль в войне моего отца. В песчаную бурю замерзнуть невозможно, полагаю я.

Мне не следует спрашивать Ральфа о современной войне, потому что я не уверена, что смогу правильно воспринять его ответ. Я не буду упоминать о войне, он также будет об этом молчать. Сейчас все так поступают. Они молчат, потому что не знают, что им следует говорить. Позже, возможно, когда все уже минует, я поговорю с Ральфом о войне.