Рассказы - Юхан Пээгель

Увы, мы не знаем, что именно сказала Эбу на деревенской площадке с качелями вылласким девушкам в этот субботний предвечерний час. Наверно, она говорила о том, что если суждено им умереть, так лучше умереть не дрожа по углам, не задушенным чумой, чтобы потом трупы их не терзали голодные псы, не клевали вороны, а умереть смерти наперекор!

...Девушки побежали домой, и, когда они снова пришли на площадку с качелями, лица у них были умыты, волосы прибраны, на всех чистые льняные рубашки и самые красивые кяйсед [элемент народной эстонской одежды, короткие, как фигаро, вышитые блузки], на ногах чулки с самыми красивыми узорами. Здесь же, на площадке, они нарвали цветов и сплели венки, которыми украсили свои головки. Потом они взяли друг друга под руки, с песней прошли по деревенской улице и стали спускаться к Большому проливу. Они шли по вымершей от чумного поветрия, почти сгоревшей деревне со светлой рунной песней на устах. Звонче всех пела Эбу. Она обращалась к цветущей земле, горящему солнцу, сверкающему проливу, который с каждым шагом все приближался. Девушки деревни Вылла шли в море, они шли дружно и смело, шли и пели до тех пор, пока соленая вода не сомкнула им уста. Еще мгновение - и только венки полевых цветов остались на поверхности выбившейся на ветру воды...

Как же островитянкам не быть сильными в жизни, если они могли быть сильными в смерти, как рассказывает эта давняя история!

1964

НЕНУЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК

В один прекрасный день Оад выкинул совсем неожиданный номер, такого с ним прежде не случалось: взял он и помер. А был ведь крепкий мужик. И когда он уже спал вечным сном на смертном одре, все вдруг увидели, какие у него руки: будто две хлебные лопаты скрещены на груди, жилы на них как корни можжевельника. А ведь, как говорится, где копыто, там и конь. Когда-то Оад был кучером, однажды у него понесли лошади, и он одним махом остановил их, только рванул, и передняя пара оказалась на коленях, а все остальные сбились в кучу...

А видишь вот, смерть все равно к нему пришла, не помогли тут ни собственная силища, ни крепкие настои целебных трав, ни самогон, ни заклинания. Холодный страдальческий пот выступил у него на лбу; дюжего старика уложили на солому. Там он и отдал богу свою грешную душу. Отверстие для дыма в стене риги было открыто, и душа Оада могла хоть напрямик, хоть в обход направиться, куда ей надлежало.

Распустила она свои легкие крылья, полетела и достигла небесных врат. Постучался тогда Оад в небесные врата, обитые золотом, и стал ждать, когда впустят. Только трижды пришлось ему стучаться, прежде чем врата приоткрылись и показался блестящий лик и клок рыжей бороды апостола Петра.

- Ты, мужик, кто такой будешь?

- Ежели высокочтимый господин апостол изволят меня помнить, я - Оад, бывший кучер на мызе. На старости лет жил бобылем.

- А отчего же ты помер?

- Не могу сказать. Стар я уже... сильная боль у меня внутри, она, должно быть, душу и забрала.

- Грешен?

- Во грехе родила меня баба, и грех нам на роду написан... Воровал я у мызника овес, и не единожды. Вино другой раз было мне мило, а нашло бы сильное искушение, дак я бы и сейчас от глотка не отказался... И трубку сосал, и сквернословил...

Апостол Петр ухмыльнулся и поскреб свое лысое темя, сиявшее, как новый медный полуштоф, потом вымолвил:

- Человече, твой грех не стоит того, чтобы о нем говорить. В эту дверь входили большие грешники, которые смиренно на коленях замаливали свои грехи. А твои прегрешения не закрывают перед тобою райские врата. У всех у нас плоть бывает слаба, - закончил он весьма самокритично.

Оад сильно обрадовался, что его считают избранником среди паствы. Он поклонился апостолу в ноги.

- А что ты умеешь делать? - вдруг спросил Петр.

- Как же это досточтимый Петр могут такое спрашивать? Бедный человек все умеет делать. Десять лет был кучером, умею сруб ставить, даже с венцами без заугольников, поле обрабатывать, могу кузнечить и плотничать, могу и кобеднишные башмаки тачать.

Похоже, что Петр попал впросак. Он молча перебирал в руках ключи, потом сказал:

- Домостроители нам не требуются, у нас все на облаках держится. С обработкой полей тоже нет смысла возиться, наши виноградники и без того цветут. Кучер и сапожник нам тоже без надобности, ежели нужно, так мы летим, обуви мы не носим - круглый год босиком ходим. Мы больше на инструментах играем, поем и обмахиваемся пальмовыми листьями.

- На волынке могу играть и деревенские озорные песни знаю, - ответил Оад.

- Что ты, что ты, - обеими руками замахал на него Петр, - у нас играют на каннеле да на кимвале и песни поют Давидовы... Нет, твое уменье нам не подходит.

Тут взгляд Петра случайно упал на Оадовские руки, которые, как две огромные лопаты, висели у него по бокам. Жилы на руках как корни у можжевельника. И тут Петр сказал уже совсем уверенным голосом:

- Нет, Оадушка, такими руками не на кимвале играть, не пальмовой веткой махать, не благовонные цветочки в саду рвать. Нет у нас для тебя работы, а ежели не трудиться, так и душу можно без толку разбазарить. Поди погляди, может, в аду для тебя дело найдется.

Оад заметно с лица сошел.

- Как же так, достопочтенный господин апостол, неужто для меня, старика, так-таки никакой работенки под крышей не найдется? Я мог бы хоть у очага сидеть и деревянные ложки долбить...

- И это нам ни к чему, любезный Оад, - ответил Петр, - те крупинки манны небесной, что нам даются, мы и без ложек съедаем, - лязг! - и захлопнул небесные врата у Оада перед носом.

Что тут будешь делать? Другого не оставалось, и старик направился в ад. До тех пор стучал и грохотал в двери, пока какой-то старый хрыч не вышел в сени и не приоткрыл створку.

- Ты что, бурмистр будешь? - взвизгнул он, поглядев Оаду в лицо. Скольким кишки выпустил? Скольких женщин на сносях нещадно выпорол? Скольких девушек на барщине перепортил? На скольких нафискалил барину?

- Ни того ни другого не бывало, - ответил Оад, - я пискукакуский Оад, бывший кучер мызника Нолька, ежели господин из преисподней меня еще помнят...

- Чего же ты, назойливая человечья тварь, колотишь в нашу дверь, ежели ничего у тебя за душой нет? - рассердился старый дьявол.

- Я - человек грешный...

- Тоже мне, грешный! Я принимаю только господ да еще разных надзирателей, кладовщиков, бурмистров и им подобных... Сюда вхожи распутники, ростовщики, казнокрады, чревоугодники. Ну, и барышники, ремесленники, корчмари, купцы, борзописцы и прочий сброд... ими тоже полны у нас котлы... Отправляйся-ка в рай!

- Оттуда я как раз и пришел, - сказал Оад, - там для меня дела не нашлось, послали сюда, чтобы душа моя даром не пропадала.

- Ну, какую же мне поручить тебе, мужику, работу? - Опершись, на раскаленные докрасна вилы, дьявол погрузился в размышления.