Рассказы - Юхан Пээгель

Это был древний могильник, заброшенный с тех пор, как вошло в обычай хоронить покойников на погосте при церкви. Теперь старое кладбище снова понадобилось: не стало тех, кто мог бы по-христиански предать земле всех, кого уносили война и мор. Не стало пастора, причетника, даже звонаря, да и самого колокола тоже не стало, как, собственно, и церкви - ее обгоревшие своды и обезглавленная колокольня стояли открытые непогоде.

На южном склоне не росло ничего, кроме низкого, редкого вереска, который всегда выбирает песчаные земли. Свежие могильные холмики размокли от дождя - как видно, хоронили тут недавно.

Все трое молча остановились.

- Муж... двое детей... бабка... большак и большуха... их дети, перечисляла женщина, глядя на ряд безмолвных могил. - Царство им небесное.

Бенгт стянул с головы шапку. Матс последовал его примеру. Так они в полном молчании, опустив глаза в мокрую землю, немного постояли.

Они решили вырыть одну могилу, но пошире. Хоть песок и рыхлый, а как трудно копать. Силенок у них осталось не больше, чем у малых ребят. То и дело они без стеснения передавали лопату женщине, и тогда копала она, давая им передышку. К полудню неглубокая могила была готова. Они вернулись на хутор совсем разбитые, и только женщина, она одна, нашла в себе силы продолжать начатое. Бесстрашно вошла она в жилую ригу и принялась завертывать покойников в рядна. Лишь тогда Матс с Бенгтом отважились переступить порог, чтобы помочь ей, хотя прикосновение к чумным трупам, пусть даже через рядно, казалось, жжет руки. Во дворе они уложили покойников на большие еловые лапы, по одному сволокли их на древнее кладбище и, как сумели, опустили в могилу. Перед свежей насыпью Матс с Бенгтом вновь обнажили головы, а женщина беззвучно, одними губами, прочла молитву, - на том погребение было завершено.

- Вот и похоронила деда и мать, - сказала женщина на обратном пути. - А меня зовут Хэди, я одна из всей семьи осталась в живых. И спасибо вам, что подсобили.

- Чего нас-то благодарить, - ответил Матс, - это тебе спасибо за ночлег, за хлеб.

- Вижу, опасаетесь вы, да только поздно вам беречься, - продолжала Хэди, словно не слыша слов Матса. - Вы как только пришли, сразу со смертью повстречались. Тут уж как вам на роду написано - умереть, так умереть, жить, так будете жить. Это я о чуме. А голодать вы еще наголодаетесь, коли живы останетесь, да только голод - это не так страшно, его можно перехитрить, а чуму нет...

Когда они вернулись на хутор, Хэди дала мужикам топор и велела нарубить можжевеловых веток. Ими они хорошенько окурили жилую ригу. Лишь после этого они развели огонь в давно остывшем очаге, и дым медленно потянулся в волоковое окошечко. Другой столб дыма поднялся в ясное осеннее небо из двери бани, истопить ее пожарче - таков был строгий приказ Хэди.

Снова наступил вечер, но теперь в доме было тепло, и в нем вместо двух покойников находилось трое распаренных после бани людей, они только что закончили пир - с наслаждением поели мучной похлебки. Все трое почувствовали, что жизнь на этой вымершей земле все-таки возможна, хотя прекрасно понимали, что дальнейшая судьба их еще не решена.

"Надо бежать, - подумал Матс. - Куда? И далеко ли не евши уйдешь? Захочешь в пути погреться, откроешь дверь, и повторится, наверное, то же самое, что увидели здесь. Отправиться домой, в родной приход Каркси, это, пожалуй, умнее всего, только как туда через пролив и вымершую землю доберешься? Долгий это путь, еды взять неоткуда. Повстречаешь живого человека, так ведь он от тебя как от зачумленного прочь кинется. Да и неизвестно, цел ли родной дом, может, осталось от него одно пепелище, ведь самая война-то как раз по тем местам прошла".

Белобрысый Бенгт думал примерно ту же думу, только на шведском языке, и вспоминалась ему родная Швеция. Сесть бы на корабль, и домой. Только вот перед законом он - дезертир. Накажут его, как положено, и снова - в строй, королю Карлу, небось, все еще нужны солдаты. А воевать, ох, как не хочется...

Размышляла и Хэди, единственный свой человек в доме - жена младшего из братьев этой семьи. Вот только бежать ей отсюда некуда. Ей здесь жить. Но как? Прежде была большая семья, теперь она одна-одинешенька. Кроме Пеструхи и двух ярок, с которыми она укрывалась на островке посреди болота, кроме пестрого петуха да одной курицы, которых она в тот раз прихватила с собой в корзинке, - кроме них, на хуторе не осталось никакой живности. Даже собаки нет, чтоб лаяла на чужих. Лошадей, взятых в военный обоз, так и не вернули, последнего бычка забрали на мясо.

Если б можно было, если б достало сил начать жизнь сначала... Слез не удержать, как подумаешь, что все твои сошли в могилу. Там воистину покой ни слез, ни горя. Если б можно было все забыть, не думать о тех, кого не стало... Есть ли такой источник, чтоб испить и забыться...

Но раз дана тебе жизнь, надо жить. Только как жить-то?

Хэди подняла глаза, полные слез, и при тусклом свете лучины посмотрела через стол на двух чужаков, и в их тяжелом взгляде она прочла тот же вопрос: если мы не обречены, то надо жить, только как?

Хэди проснулась в холодной горнице с поздней зарей и тут же поспешила на гумно - напоить вконец отощалую Пеструху, задать ей соломы. Корова раньше времени перестала доиться, одному богу известно, удастся ли прокормить ее до весны. Голодно двум яркам, голодно петуху с курицей, правда, старый кочет кукарекает вовсю. Справляться ты, петя, справляешься, и немудрено - юна, хохлатка-то, у тебя единственная!

"Надо же, какие только мысли в голову не лезут, - содрогнулась Хэди, и острая боль раскаяния, пронзив сердце, охватила все ее существо. - Слезы должна ты лить, горючие слезы, наплакать целое озеро, ведь никогда еще, наверное, тяжелая десница господа не подвергала землю и народ такому испытанию. Смерть кругом, а ты, дурная, думаешь о глупом петухе и курице. Но я же, пойми, о господи, не хочу умирать! Не хочу".

И Пеструха не хочет, и ярки, и петух на насесте со своей хохлаткой. Они тоже должны жить, чтоб жизнь людей продолжалась.

Опуская в ясли перед Пеструхой скудную охапку соломы, Хэди уже не могла совладать с собой и зарыдала, громко, неудержимо. Слезы лились ручьем, словно прорвало какую-то плотину. Женщина оплакивала всех, кого схоронила на древнем кладбище. Но что делать, если ей, вопреки всему, хочется жить, пусть она десятки раз и молила господа, чтобы страх и скорбь убила и ее. Что это за жизнь, когда все хутора вокруг обезлюдели, когда непостижимая злая сила несет гибель - войну, голод, черную смерть, убивает все живое. Что это за жизнь, когда потеряно все, что у тебя было Грешно в такую годину хотеть жить. Но, обливаясь горькими слезами, она вместе с тем чувствовала, что все равно грешит, и в душе стыдилась этого.