Из единой любви к отечеству - Александр

Федора кустами обошла это злосчастное место и почти бегом, увлекая за собой Бориску и Манятку, пустилась по дороге. Достигнув леса, она остановилась, чтобы перевести дыхание. Вдруг из густого ельника, одновременно с двух сторон выехали на дорогу два всадника и преградили ей путь.

— Куда тебя несет, чумная? — пробасил бородач. — Француз кругом. Детей хотя бы поберегла, коль самой жизнь не дорога.

— Ой, наши! — всплеснула руками Федора.

— А на кой хрен нам быть чужими.

"Казаки", — смекнула Федора, а вслух сказала:

— Не вы ли только шум на городской заставе учинили?

— А тебе до энтова какое дело? Ну, мы!

Федора низко поклонилась и вымолвила:

— Ой, спасибо, родненькие! Вы же меня от позору и надругательства спасли… Пытать меня собирались, изверги.

— Это как же? Разве есть закон с бабами да с малыми воевать?

— У этих нехристей, видать, законы, как на живодерне, — вмешался в разговор молодой казак. И может быть, он бы продолжил мысль, но из леса выехала большая группа верховых и окружила Федору с детьми.

— Вот, господин есаул, баба с ребятишками, изволит из самого Полоцка бежать.

— Как же ей это удалось?

— Выходит, что мы подсобили.

— Ну если так, то пусть идет с богом куда надобно.

— Надобно мне в ваш главный штаб к генералу Властову, а зачем — только ему одному могу открыться.

— Эк, замахнулась! — произнес есаул и, видимо, что-то прикинув в уме, спросил: — А откуда тебе известна фамилия начальника арьергарда?

— Сорока на хвосте принесла. Сказываю, нужон он мне, а если не веришь, что и я ему нужна, проводи к генералу.

III

К Властову есаул пробился с трудом. В небольшой избушке, которую он занимал со штабом, было полно офицеров. У дверей навытяжку стоял часовой. К величайшему удивлению есаула, лишь только он доложил о Федоре, генерал вскричал: "Где она?" Есаул ввел ее в комнату.

— Вот радость-то какая, а я уже, грешным делом, я в живых тебя не чаял видеть. Хотел нового гонца в Полоцк посылать. Только теперь вижу, что не ошибся Рябинин, — произнес Властов.

— Спасибо казакам, ваше превосходительство, выручили.

И Федора рассказала, что с ней произошло, когда она покинула город.

Во время рассказа есаул стоял в безмолвии и, наконец, решил напомнить о себе, кашлянув в ладонь.

— Ты еще здесь? Конечно, было б неплохо, если бы твои ребята вместо двух десятков убитых одного живого француза привезли. Теперь в нем надобность отпала. Передай своим молодцам сердечную мою благодарность. Ступай. Хотя, погоди, — Властов позвонил в колокольчик, на звук которого вошел адъютант, совсем еще юный поручик, над верхней губой которого еще только начинал пробиваться пушок.

— Что прикажете, ваше превосходительство?

— Приказания мои будут таковы. Пиши. Есаула Верхова за геройство в нынешнем поиске, в коем убито до трех десятков французов и спасена жизнь важной для армии персоны, представить к монаршей награде. Всем казачкам его отряда выдать по чарке водки. Вот теперь можешь идти, есаул.

— Ваше превосходительство, — обратился к Властову Верхов.

— Что еще?

- Ошибочка в повелении вашем случилась. Положили мы неприятеля числом до двадцати.

— Я еще в своем уме и коль с десяток надбавил, значит, надобность в том есть. Да за нее одну, — указал он кивком головы на Федору, — я и сотню убиенных неприятелей не променяю.

— Рад стараться, ваше-ство! — рявкнул есаул и, брякнув шпорами, вышел из комнаты, думая про себя: "Вот ведь простолюдина, баба, а ценность какую имеет. Не зря, значит, говорила, что надобность в ней особая есть".

— Ну, где твое донесение? — нетерпеливо спросил Властов.

- Позвольте кликнуть Бориску, у него оно. Подай, сыночек, шапку. Да ступай. Я скоренько, — обратилась она к мальчугану и, попросив у Властова ножик, аккуратно вспорола подкладку и достала в несколько раз сложенный листок,

Властов развернул его, с жадностью перечитал несколько раз и перекрестился.

- Благодарение богу, в сей бумаге кровь сотен российских воинов сбереженная. Ну а на плане сможешь показать, где у французов батареи поставлены?

— Почему же не показать? Только чтоб в точности, как у их благородия господина офицера был, что в Погирщину наведывался.

— Такой? — И с этими словами Властов развернул перед Федорой план города. — Вот Двина, вот Полота, а вот Спасский монастырь, вот замок, а это Петербургский тракт, деревня Белое, где мы сейчас находимся. Вот тебе карандаш, отметь на схеме все, что знаешь.

Федора сосредоточенно рассматривала план, а затем робко поставила первую точку.

— Вот тут у них редут, восемь пушек, охрана… Здесь тоже редут, но послабее, с четырьмя пушками, а вот здесь и здесь у монастыря никаких укреплений нет. На валу ровики для пехотинцев. На витебском тракте насыпи сделаны, наши-то не больно стараются, за ними только мальчонке разве что укрыться, стоят за насыпями четыре орудия, а об остальном в записке сказано.

— Ай да молодец, Федора! Вот услужила. Век твою услугу не забуду. Я сейчас на доклад к начальству поеду. А ты располагайся, я обо всем распоряжусь, чтобы ни тебе, ни твоим ребятишкам обиды не чинили.

Властов позвонил в колокольчик, и на пороге вырос все тот же молоденький поручик. Генерал отдал ему распоряжение, а тот, услужливо пропустив Федору, повел ее к большому амбару, одиноко стоявшему на пригорке. Хата, где располагался штаб Пластова, и амбар были единственными строениями, уцелевшими в деревне после июльских и августовских боев. Смеркалось. На пути к амбару Федора с удивлением останавливала взгляд на людях, попадавшихся ей навстречу. Платье на них было гражданское. За широкими поясами торчали топоры, тесаки, пистолеты, на фуражках кресты.

— Ополченцы это, из Петербурга, — пояснил поручик, заметив недоуменный взгляд Федоры. — Приказано тебя у них расположить. Более, как видишь, негде.

Федора и без этих слов заметила, что ополченцы группами сидели у наперебой потрескивающих костров. На плечах многих из них были накинуты рогожки, платки, одеяла.

— Сотенный начальник! — окликнул поручик.

— Здесь, здесь я, — ответил голос из амбара, и в воротах показался плотный мужчина в расстегнутом кафтане и с заспанным лицом.

— А, это вы, господин поручик! Ну что, какие новости? Скоро ли в бой? А то у моих молодцов руки от самого Петербурга чешутся. Да, видать, правду говорили, что с выбором ангела-хранителя нам не повезло. Их сиятельство все больше назад смотрит да каждый свой шаг со столицей сверяет, а она — за шесть сот верст, а Полоцк-то рядом. И числом мы теперь сильны, да, видать, умения надо подзанять.

— Вам бы, Копейкин, прежде чем хулу возводить на начальство, терпением следовало бы запастись. Штурм Полоцка — не штурм снежного города на Урестовских островах на масленицу. Со спеху можно и шею сломать. К крепости сей с умом надо подойти.

— А когда его нет?

— Опять вы за свое! Вот выполните лучше приказание генерала. Накормите, обогрейте и расположите поудобнее женщину о ребятишками. Да позаботьтесь, чтобы ни один волос с ее головы нё упал. Вы отвечаете за нее перед графом.

Только теперь Копейкин разглядел, что в нескольких шагах от поручика стоит женщина и держит за руки детей. "Женщина в дружине? Случай невероятный! Да и примета дурная", — такие мысли мгновенно пронеслись в голове у Копейкина. Но приказ Властоза и ответственность перед командиром корпуса за жизнь незнакомой ему женщины настроили его на деловой тон.

— Я уступлю ей свое место в амбаре. Покорнейше прошу… сударыня. Не хоромы, как видите, зато не каплет. Располагайтесь. Будьте спокойны, поручик. Мои мужички грубы только с неприятелем.

Через десяток минут Бориска и Манятка с жадностью уплетали наваристую кашу, похрустывали сухарями и искоса посматривали на громадного денщика Копейкина, почему-то стоявшего перед опустошавшей котелок троицей навытяжку и не проронившего ни слова до конца трапезы.

После ужина Федора уложила детей, и только когда они сладко засопели, изредка вздрагивая во сне, почувствовала, как усталость зажала тело словно в тиски, сковала веки.

С неделю прожила Федора в лагере ополченцев. Ее наблюдательный глаз замечал многое. Эти люди, по всей вероятности взявшие в руки оружие совсем недавно, выглядевшие суровыми и недоступными, на самом деле оказались простодушными, добрыми и необычайно заботливыми.

Таким был и денщик Копейкина, в больших руках которого солидный солдатский котелок казался кружкой небольших размеров, и всякий раз, когда он нес его, Федора опасалась, что вот-вот он раздавит его и лишит детей наваристой каши.

— Степаном зовут меня, а по фамилии Железнов, стало быть, — представился денщик гулким басом, от которого Федоре стало не по себе.