Из единой любви к отечеству - Александр

В один из ноябрьских дней к барскому особняку подъехала карета, сопровождаемая парой конных жандармов. Из кареты вышел генерал и, зябко кутаясь в медвежью доху, проследовал в дом и расположился в гостиной у камина. Он мельком взглянул на выстроившихся в шеренгу обитателей особняка и, обратившись к жандарму, сказал:

— Ну что ж, приступим к описи. Есть кто из вас, кто может показать нам дом?

— Я, ваша светлость, — ответила одна из женщин и сделала легкий поклон.

Генерал от неожиданности отпрянул в кресле.

— Федора! Глазам своим не верю! Ты?!

— Я, ваша светлость, поверьте… Я вас сразу признала. Хотя три года минуло, как на бой вас проводила.

— Каким образом ты оказалась здесь? Где твои дети? Садись рядышком. Выслушаю. Помогу по силе возможности. Я ведь перед тобой в большом долгу. Тогда я докладывал о тебе графу Витгенштейну. Просил исходатайствовать тебе и твоему семейству вольную. Но ты внезапно исчезла, а как звать помещика твоего, вот беда, я запамятовал.

— Последним моим господином был Григорий Алексеевич Глазка. А теперь мы, выходит, ничьи.

— Поверь мне, я все сделаю, чтобы ты получила то, что заслужила. Завтра жду тебя в приемной градоначальника. Я распоряжусь выдать лошадь и телегу. Фамилию мою помнишь?

— Где уж забыть!

— Ну хорошо. Жду завтра. А пока, будь любезна, проведя по дому.

На следующий день Властов вручил Федоре небольшой конверт с сургучной печатью, раскрыл бумажник и, отсчитав несколько ассигнаций, протянул ей.

— Это тебе на одежду, и дорогу, и пропитание в ней.

— Премного благодарствую, ваша светлость, но не понимаю, в какую дорогу вы меня отправляете?

— В столицу, Федора, в Петербург к военному министру. Ему и передашь сей пакет. В нем я изложил все. Уверен, что Петр Петрович Коновницын ни в чем не откажет тебе. Мне нынче недосуг — дела. Счастливого тебе пути.

Федора вышла от Властова опешившая. Мыслимое ли дело, она, крепостная крестьянка, и попадет в столицу.

До Петербурга она добралась без особых приключений. Хозяева постоялых дворов были любезны и обходительны с нею. Конверт с сургучной печатью на шелковой ниточке обладал магическим свойством, а фамилия Властова — героя войны, некогда прошествовавшего со своим авангардом по этому тракту, была у многих на устах. Генерала помнили и уважали.

В столицу прибыли засветло. На Сенной площади, у костров, переминаясь с ноги на ногу и похлопывая руками по бокам от крепкого утренника, толпились извозчики. Федора выбрала мужика небольшого роста.

— На Литейный, так на Литейный. Нам что, лишь бы денежки платили да кобыла из сил не выбивалась, — улыбнулся мужичок и, ловко размахнувшись кнутом, крикнул: — Ну пошла! А где тебе надобно на Литейном?

— Не знаю.

— А куды ж растуды едешь?

— Человека одного сыскать хочу.

— Эх, взяла. Это ж, поди, целая перспектива до самой Невы. Это тебе не в деревне. Тут с тысячу, а может, и с две домов, да в каждом по взводу, а то и по роте людей квартирует. Человека-то хоть фамилие знаешь? И кем он пристроен, какую должность исполняет?

— Из мастеровых он, кузнец, а зовут его Степан Железнов.

— Кузнецы и на самом проспекте, и на Пушкарской имеют вид на жительство. Мастерские же их к набережной примыкают. А какой он из себя?

— Ополченец он, из столичного ополчения, воевала я с ним.

— Дак, почитай, весь Петербург в эту войну воевал. Многих недосчитываются нонче. Я вот со своей лошаденкой до Кенигсберга добрался. Насмотрелся и наслышался всякого. Если ополченец и погибший — пиши пропало. Сколько ихнего брата перевозил на кладбища. Если живой и искалеченный — у церкви Владимирской на паперти искать надобно, а если и вовсе живой, то и тебе, и ему повезло. Ну вот и Литейный. Эх, была не была, рванем на Пушкарскую.

Им повезло. Фамилия Железновых была известная, только о Степане никто ничего не смог рассказать: не вернулся он из заграничного похода.

— Ну а теперь куда?

— К военному министру.

— Ну и молодчина баба! То ей ополченца, то самого военного министра подавай! Знамо тебе, что министр у самого царского дворца обитает? Туда не с моей харей суваться, да и не в твоем одеянии показ иметь.

— И все-таки мне надобно. Я к нему с письмом прислана.

— Покажь!

— На!

— Верно, и печатка болтается. Как бы мне нагайкой не схлопотать. Жандармы нынче не церемонятся. Ну да чего не сделаешь ради правого дела.

Словоохотливый мужичок притормозил сани у красивого здания и, не получив за езду, рванул лошадь с места в крутую рысь, К Федоре тотчас подскочил городовой.

— Проходи, проходи, здесь непозволительно стоять.

— Мне к военному министру надоть, — жалостливым голосов вымолвила Федора. — Я к нему письмо имею от люцинского градоначальника генерала Властова. — С этими словами достала из-за пазухи конверт и протянула его городовому.

— Надо же, — осмотрел он ее с ног до головы сверлящим взглядом. — Стой здесь. Я передам.

Петр Петрович Коновницын многое испытал на своем веку. Знавал он почести, стремительный взлет, не менее стремительна падение при Павле Петровиче, не жаловавшем матушкиных любимцев. Удалось ему служить при светлейшем Григории Александровиче Потемкине, чествовавшем людей разумных, деятельных, храбрых. В турецкую кампанию 1791 года он близко сошелся с Михаилом Илларионовичем Кутузовым, а оставив несколько лет военную службу, проживая в деревне, предался изучению сельского хозяйства и его устройства. От реформаторства он был далек и все же пытался по мере возможности облегчить у себя в имении налоги и подати. В войну он не переставал восхищаться солдатами и без сожаления расставался с деньгами на одежду, обувь, провиант. Среди многих генералов русской армии Коновницын был по-особому уважаем и любим. С Властовым военный министр был накоротке, но сразу же разглядел в нем отважного воина и творческого надежного исполнителя далеко не самых лучших решений Витгенштейна. В таких случаях Коновницын усмехался: "Везет Петру Христановичу на умниц!"

Петр Петрович развернул конверт и прочитал: "Дано сие Витебской губернии, Полоцкого уезда, живущей в деревне Погирщина, принадлежащей помещику Глазке крестьянке Федоре Мироновой в том, что в незабвенную Отечественную войну 1812 года во время командования мною авангардом корпуса генерала от кавалерии графа Витгенштейна в местечке Белом вышеупомянутая Федора Миронова была неоднократно посылаема в город Полоцк, находившийся тогда во власти неприятеля, для приносу письменных известий от тамошних жителей о положении врагов, что она исполняла со всею ревностью, приличною верноподданной всеавгустейшего монарха нашего любезного Отечества, подвергая опасности жизнь для пользы государства, за что не получила никакой награды, а сама об оной никогда не утруждала, но справедливость требует просить начальство о должном вознаграждения сей верноподданной россиянки, бескорыстно жертвовавшей собою из единой любви к монарху и Отечеству, в чем свидетельствую за подписанием моим и приложением печати. Г. Люцин. Ноябрь 28 дня 1815 года".

— С кем передано это послание? — спросил Коновницын дежурного генерала.

— Его принес городовой, он доложил, что вручила ему конверт какая-то женщина.

— Приведите ее ко мне.

— Как тебя зовут? — встретил Коновницын вошедшую вопросом.

— Миронова Федора.

— Ты знаешь, что написано в этом письме?

— Мне об этом ничего не известно. Мне только велено передать его военному министру Петру Петровичу Коновницыну.

— Я и есть военный министр.

При этих словах Федора бухнулась на колени.

— Сейчас же поднимись. Не перед барином.

Коновницын прочитал письмо вслух и спросил:

— Здесь все написано правильно?

— Да, ваша светлость.

— Понимаю, что в письме все не расскажешь. Дополни его своими словами.

И Федора, заметно волнуясь, рассказала Коновницыну о пережитом.

— Назавтра утром жду тебя здесь, — сказал министр, когда ока замолчала. — Я велю пропустить. Впредь запомни: на колена перед неприятелем не становилась, негоже и теперь.

Лишь только Федора исчезла за дверями, Коновницын сел за письменный стол, еще раз пробежал глазами текст: случай был необычным. Коновницын знал, что в лесах и на дорогах в числе партизан сражалось немало женщин, своей отвагой нагонявших страх на врагов. Но здесь было иное дело. Женщина-разведчица обладательница всех качеств, присущих далеко не всякому мужчине.

"Надо ей помочь", — рассудил Коновницын и быстрым почерком написал:

"Князю Петру Михайловичу Волконскому. О всемилостивейшее воззрении на бедное положение крестьянки Витебской губернии помещика Глазки Мироновой, которая в 1812 году будучи неоднократно посылаема в Полоцк из усердия и любви к Отечеству, невзирая на все опасности доставляла оттуда верные и весьма полные сведения о положении находившихся там неприятелей, в чем свидетельствует генерал Властов".