Бермуды - Юрон Шевченко

– Что произошло? – спросил сержант Коляныча.

– На Украину наехал, – скромно ответил Коляныч.

Сержант от радости покрылся пятнами. Вся его родня погибла в мордовских лагерях, а его мать и он-младенец чудом выжили на поселении.

– Ну что, Кинг Понг, допрыгался? – сочувственно посмотрел он на Лжепунгарева. – Теперь ответишь за триста лет дружбы, за каждый год. Больше прыгать не будешь. Это я тебе обещаю.

– Ребята, мне в Черкассы нужно, – попросился Коляныч.

– Напишешь объяснительную, – строго приказал сержант, – а через сорок минут приходит хмельницкий поезд.

Сдав объяснительную, Коляныч с большой радостью покинул Гребенку. Без приключений добрался до Черкасс. Пополнил запас коньяка. Нашел на окраине небольшой частный дом. Зайдя во двор, понял: хозяин – отставник.

Двор поражал идеальной чистотой. В глаза бросалась неправдоподобная симметрия. Калитка и дорожка до крыльца делила пространство на две равные части. Одна половина зеркально отражалась в другой. Дверь на крыльце тоже состояла из двух половинок. Справа и слева – по одному окну со ставнями. С обеих сторон возле окон в землю врыты две резные лавочки со спинками. В полуметре от них росли две березы одинаковой высоты. Кусты смородины и цветы имели поддержку на противоположной стороне. Наблюдения эти не добавили Колянычу оптимизма. «Судя по симметрии и березкам, крови этот фронтовик выпьет, сколько сам захочет», – стучась в дверь, подумал он. Открыл крепкий широкоплечий старик в тельняшке.

– По объявлению, – сухо объяснил Коляныч.

– Проходите, – любезно предложил хозяин и проводил Коляныча в гостиную.

Комната также делилась на две одинаковые части. Это стало забавлять Коляныча. Он спросил хозяина – есть ли у него брат близнец?

– Нет, брата нет. Жена Мария умерла восемнадцать лет назад. – Он указал на фотографию смеявшейся женщины лет сорока в черной рамке. – Сердце. Дети разъехались. Никого нет.

Коляныч скользнул взглядом по стенам. Кроме симметрично развешенных вокруг зеркала фотографий, стену ничего больше не украшало.

Хозяин, протянув руку, представился.

– Цыпердюк Антон Иванович.

Коляныч, пожимая руку, подумал: «Фамилия у него родная, не какой-то там Градоблядский. Чего же он так березки-то любит?»

– А вас как? – спросил Антон Иванович.

– Зовите меня просто – Коляныч. Я, собственно, хотел посмотреть портрет.

– Может чайку вначале?

– Чаек потом, – твердо сказал Коляныч.

– Как хотите, – разочаровался Антон Иванович и вышел.

Через минуту вернулся, поставил в двух метрах от Коляныча стул и, освободив от старенького одеяла портрет, водрузил его на сидение стула. Коляныч глянул на портрет и обалдел. Он сразу узнал гросс-адмирала Тирпица. Хорошая работа. Чувствовалась рука профессионала, школа. Оттягивая время, Коляныч произнес:

– Теперь можно чаек. – И, открыв, дипломат, достал бутылку коньяка. – Но, я, Антон Иванович, за фашиста много дать не могу.

– Ничего, – ответил радостно Антон Иванович – сторгуемся. Может, на кухню переберемся? Там у меня очень уютно.

– Можно – согласился Коляныч, – лихорадочно соображая, как сбить цену.

На кухне был такой же порядок, как и везде.

– Камбуз у вас образцовый. На флоте не служили?

Хозяин, хлопотавший у стола, рассеянно ответил.

– А как же, семь лет на Г-5 отходил.

– Москитный флот, – обнаружил отличное знание предмета Коляныч.

Антон Иванович обернулся к Колянычу и радостно спросил:

– Так вы тоже из наших?

– А как же, – загордился Коляныч и, сняв свитер, предстал перед хозяином в такой же, как и тот, тельняшке.

Антон Иванович одернул тельняшку и снова представился:

– Капитан третьего ранга в отставке, командир торпедного катера Г-5, бортовой номер 121, Балтийский флот.

Коляныч вытянулся и щелкнул каблуками в ответ:

– Старшина первой статьи. Крейсер «Маршал Головко». Черноморский флот.

– Милый мой, – переходя на ты, растроганно обратился Антон Иванович к Колянычу. – Дай я тебя обниму.

Обнялись.

«Тридцать долларов с него хватит», – пронеслось в голове Коляныча.

– Спрячь коньяк, после с друзьями выпьешь, – по-отечески сказал хозяин. – Сегодня угощаю я.

На столе мигом образовались грибы двух сортов: жареные с луком опята и соленые польские, моченая капуста и яблоки, балык сома, буженина, черный хлеб, бутылка с напитком цвета чая.

Антон Иванович наполнил рюмки и предложил выпить за знакомство. Коляныч согласился. Его организм принял очень крепкий, но необычайно мягкий напиток со множеством оттенков.

– Что это?

– Понравилось?

– Очень, – Коляныч тоже перешел на ты. – Только не рассказывай мне, что это самогон.

– Вот именно, – обрадовался Антон Иванович, – закусывай, пожалуйста.

«Четвертак с него хватит по горло», – прикинул Коляныч.

На столе появилось жаркое, хозяин поставил чистые тарелки, новую бутылку. Коляныч оценил радушие хозяина.

– Я теперь тоже чаек всегда буду пить с опятами и бужениной.

Пошел третий час их знакомства. Антон Иванович ударился в воспоминания. Коляныч рассматривал старые фотографии.

– В сорок четвертом мне исполнилось девятнадцать, и попал я в москитный флот. Боевое крещение получил в Данцигском заливе. В апреле 45-го. По нам и раньше постреливали, но как-то обходилось. А тут снаряд оторвал нос, убил стрелка. Капитан – мы его батей все звали – 36 лет ему было, орет в переговорник: «Тоха, спасай, на тебя одного вся надежда, выжимай из своих дизелей всё, что можешь, если опустится нос, черпанем воды, потонем!». У меня на этот счет порядок был всегда. Прошли пятьдесят миль без задоринки. Потонули уже на базе, возле самого пирса.

Они долго пили чай. Коляныч тоже рассказывал о службе, о своей коллекции. О мечте организовать музей. Спать улеглись далеко за полночь. Засыпая, Колянычу вдруг стало стыдно за свое жлобство.

Он подумал, дам денег, сколько скажет. Потому как и портрет шикарный, и человек он хороший. Поднялись рано. Сели завтракать. Приговорили еще бутылку. И снова пили чай.

Наконец, Коляныч поднялся, вопросительно глянул на хозяина:

– Сколько?

– Чтобы я за эту фашистскую харю с братишки деньги брал? Никогда. Забирай так, дарю.

– Иваныч, так не могу. Ты пенсионер. Деньги всегда пригодятся, – Коляныч протянул Антону Ивановичу «сотку».

Тот отвел его руку и объяснил:

– Коляныч, всё у меня есть. Фрукты – свои. Дети помогают. Днепр-батюшка кормит. Я рыбак заядлый. Лучше к тебе когда-нибудь приеду, погощу. Музей твой посмотрю. Ну, давай на посошок…

Антон Иванович пошел провожать своего нового друга, заставив взять с собой гостинец – пять банок варенья.

– Куда едем? – спросил Антон Иванович. – На ЖД-вокзал?

Коляныч вспомнил железнодорожного Вову Муромца, с нетерпением ожидавшего его в Гребенке, и выбрал автовокзал. Они обнялись.

В автобусе место Коляныча оказалось в самом конце. На моторе. Между четырьмя китайцами. Их огромные баулы занимали весь проход. «Господь не любит Тирпица. Он подготовил мне новое испытание, – подумал Коляныч, – теперь вместо кацапа четыре последователя Ден Сяо Пина». Коляныч по-хозяйски раздвинул китайцев, занял свое место и, открыв дипломат, достал книгу, коньяк, открутил крышечку, глотнул. Черт, воду забыл купить. Китайцы молча наблюдали за его манипуляциями. Автобус медленно выруливал от вокзала. Какая-то нервная мамаша заставила всех закрыть окна. Стало душно, жарко и противно.

Коляныч открыл книгу, но читать не довелось – разом заговорили соседи. «И их хуй бу хуй хуа хули» – и тому подобные «умеешь ли ты рисовать тыкву» (китайский) травмировали уши Коляныча все четыре часа пути. Он допил коньяк и, глядя в одну точку, обмахивался «Грант Флитом Его Величества», размышляя о конфуцианстве. Автобус покинул с беременной головой.

Вскоре возле гаража Коляныча появилась первая стайка старшеклассников. Их привела учительница истории школы № 10. Коляныч принял посетителей, приветливо пригласил в «музей», где стоял густой запах марихуаны и коньяка. Падлетки понимающе подмигивали, улыбаясь друг другу. Встреча прошла чудесно. Лекция Коляныча детям очень понравилась. Только училка Валерия Ильинична была несколько сконфужена. Во-первых, во время демонстрации броненосца «Поммерн» Коляныч ущипнул ее за попу, во-вторых, он густо пересыпал матом свои сложносочиненные предложения: «И тут адмирал Шеер отдал приказ: ребята, топите этих блядей на хуй, раз не хотят сдаваться». Колянычу первый раз в жизни вручили цветы, растроганный, он тискал учительницу, пока у нее на лице не появился румянец. И только после этого отпустил всех с миром.

Однако и в безоблачную бермудовскую жизнь иногда проникал негатив из пространства за периметром кооператива. Антипович наконец, очистивший двор от говна, настрочил донос участковому. Бдительный Хобот прибыл к Колянычу, желая заодно проверить слухи о травке. Смутные подозрения одолевали участкового. Но Коляныч принял меры предосторожности.