В мире поддлунном... - Адыл Якубов

Так вот, обычно, придя домой из дворца, главный визирь снимал златотканый халат, набрасывал какую-нибудь легкую одежду. Вместо зеленой чалмы с золотой булавкой — значком главного визиря — водружал на голову гладкую бархатную тюбетейку с узорами, похожими на цветы персика. Приятно прогуливаться одному по огромному саду в легких сафьяновых кавушах, не спеша прохаживаться среди гранатовых, миндальных, персиковых деревьев, зарослей хурмы, ласкающей взор неповторимо нежным тоном распускающихся соцветий. Великий визирь любил думать о заботах государственных в одиночестве, без свидетелей, вот так гуляя спокойно или посиживая в уютных беседках на берегу пруда, — с кем же и обсудить запутанные дела и спорные вопросы, как не с самим собой?[41]

А забот тяжких и опасных вопросов становилось все, больше с каждым днем.

Главное — не промахнуться в том, кто будет наследником престола: бесстрашный, воинственный, упрямый, как султан-отец, эмир Масуд, находившийся сейчас в далеком Исфахане, или безвольный Мухаммад. Пожалуй, все остальные сложности дворцовой жизни, раздоры, явные козни и тайные распри сановников, «столпов государства», упирались в то или иное решение этой трудной задачи. Ну, а ему ль не знать, что сложные задачи требуют от того, кто берется их решать, осторожности и бдительности, это уж прежде всего, да, да, государственные дела — это вам не поле битвы, где надо проявить быстроту и лихость, тут не на них — не на саблю и стрелу — надо надеяться.

Особо доверенным лицам известно: султан решил сделать наследником престола младшего сына, Мухаммада.

Но это его решение — еще не хутба[42], да и многие сановники недовольны таким решением. Скажем, любимая сестра султана, Хатли-бегим, женщина властная и хитрая, умела вмешиваться в государственные дела, явно и неявно повелевала во дворце всеми. Или маленький, тщедушный, но мозговитый хозяин канцелярии Абу Наср Мишкан, он тоже за Масуда. Главный визирь знает, что они и сообщники их тайно связаны с эмиром Масудом, каждый шорох во дворце становится Масуду известен. Хорошо еще, что сам эмир Масуд в эти опасные дни не в Газне, а в Исфахане, ну да он эмир, военачальник, где войско — там и он… Но ведь и войско может пойти, куда военачальник пойдет…

Обычно главный визирь обходил все дорожки в своем саду, а когда уставал, отдыхал в беседке. Там все было приготовлено заранее к его посещению: розовые и золотистые вина в изящных, радужно играющих хрустальных сосудах, горячие шашлыки из перепелиного мяса, — как умудрялись слуги подать их неостывшими! — лепешки, только что испеченные, — словом, все, до миндальных орешков и фисташек. В одной беседке хозяину прислуживали молоденькие, безусые еще, юноши, в другом, уединенном, месте — прелестные девушки-невинницы, которых, как говорится, и родная мать еще не целовала.

В тонких, прозрачных одеждах, сквозь которые просвечивали их лебедино-белые груди, подобранные животы, стройные ножки, они и волновали, и радовали взор низкорослого, кругловатого своего господина, готовы были любую прихоть его исполнить.

Недолговечно-бренна жизнь рабов аллаха, и потому в сем подлунном мире человек торопится насладиться тем, чем аллах разрешил наслаждаться.

Но сегодня великий визирь вернулся из дворца настолько расстроенным, что из дворцовых покоев своих в сад не спустился.

С тех пор как здоровье султана пошатнулось, Али Гариб все свои главные ценности хранил в собственном доме, не показывал никому: золотые статуэтки из Индии, хрустальную посуду, шелковые ковры и редкостные украшения из слоновой кости, слитки золота и кувшинчики с золотым песком, кувшины поболее, с динарами, редкостные, причудливые жемчужно-изумрудные шкатулки, статуэтки диковинных животных и птиц, — все это богатство упрятано в тайных местах, только ему и ведомых, а в просторных, отделанных разноцветной керамикой комнатах дворца оставлена на виду простая домашняя утварь.

Сегодня главный визирь зашел в одну из таких порядком опустошенных комнат, прилег на заурядную ватную курпачу. Сомкнул веки: хотелось прийти в себя, потому как голова трещала от тяжких дум и от боли в висках. Еще предстояло принять купцов заграничных, пришли на поклон, разумеется, не без подарков. А после купцов — правителей некоторых дальних городов и областей. А затем еще — соглядатаев, приглашенных на ночную беседу. Главный визирь, прежде чем полежать на курпаче спокойно, приказал снять с себя сапоги и, как всегда, помассировать ему ноги, — без этого глаз не сомкнешь. Но только прилег на курпачу и вытянул ноги, только молодой слуга взялся за каблуки сапог, вошел дворецкий визиря и доложил, что из Афшаны явился некий соглядатай и что соглядатай этот нетерпелив, просит, не медля, его принять. Обычно главный визирь в первую очередь принимал купцов, поскольку те никогда не являлись с пустыми руками. Но Афшана есть Афша-на — самая бедная, самая скандальная, самая опасная часть Газны.

Али Гариб отпустил слугу-массажиста. Позвали соглядатая. Некто в черном чекмене и черной, вывороченной наизнанку шапке мелкими шажками вошел в комнату, пал на колени.

Великий визирь недолюбливал этого давнего своего доносчика, — может, потому, что тот кругловато-неуклюжей фигурой и качающейся походкой напоминал его самого. Но Пири Букри неизменно приносил самые ценные вести. Слово в слово о том, что говорилось, например, в питейной поэта-нечестивца Маликула шараба, о подстрет кательских разговорах против сиятельного султана и всего государства…

И на сей раз сообщение оказалось из важных.

Пири Букри, прижав к груди длинные крючковатые руки, втянув голову в горбатые плечи, начал рассказывать об одном странном и воистину заслуживающем внимания происшествии: будто в питейную этого нечестивца Маликула шараба, в сие гнездо злословия и козней, на днях заявились двое неизвестных. Одни — молодой, другой — намного старше, весьма ученого вида, с благообразным ликом, говорит весьма складно и умно. У вдребезги пьяного молодого путника он, Пири Букри, выведал, что мудрец, на чьем лике читались ум и проницательность, не кто иной, как великий исцелитель недугов, человек, которого весь подлунный мир зовет Ибн Сина! Да, да, это он, Абу Али аль-Хусейн Ибн Абдаллах Ибн Сина!

Великий визирь, смотря прямо в невинно-голубые глаза соглядатая, засмеялся:

— И ты, старый шайтан, поверил, ты — многомудрый Пири Букри? Иль ты не слышал о мошенниках, которые выдают себя за почтенного Ибн Сину, обманывают легковерных невежд, сдирают с них деньги? Если б то был настоящий Ибн Сина, зачем ему было появляться в гнезде пьяниц и нечестивцев?

Пири Букри сощурил младенчески-голубые глаза:

— Не знаю, благодетель, не знаю, вначале ваш покорный слуга тоже не поверил, своим глазам не поверил, но когда они увидели рисунок…

— Какой рисунок?

— Тот самый рисунок, где изображен почтенный Ибн Сина. Помнится, по велению султана его изображение — сделал Абу Наср Аррак[43] размножив, рисунок разослали в сорок городов и стран. Так вот, тайно пришедший к нам в город путник похож точь-в-точь…

— Точь-в-точь, говоришь? — Али Гариб с быстротой, которая была так несвойственна его располневшему телу, поднялся с курпачи. Он собрался что-то приказать, но снова явился сарайбон.

— Ну, говори, не мешкай!

— Прошу покорно простить. Из Тегинабада явился посыльный!

— Из Тегинабада?

— Истинно так, господин. От почтенного визиря Абул Вафо.

Главный визирь велел Пири Букри выйти из комнаты.

— Зови посыльного! А ты — подожди.

«Что за день сегодня! Происшествие за происшествием! И какие!»

Посыльный явился, бледный и запыленный — целую неделю скакал, вконец обессилел, — опустился на колени у самых дверей, достал из-за пазухи наскавак[44] вытащил из него смятую бумагу — в нос визиря ударило едким запахом табака.

О великий аллах! То, что Али Гариб узнал из этой желтой, пропитанной табаком бумаги, было еще — и намного! — поразительней, чем сообщение заслуженного соглядатая — Черного Паука!

Главному визирю государства известно было, что посланный три месяца назад в далекий Хамадан Абул Вафо Рыжий — «дабы, чего бы ни стоило, разыскать, хоть из-под земли выкопать и доставить в Газну почтенного Ибн Сину» — возвращался в столицу ни с чем. Уже целую неделю Али Гариб знал, что почтенный Ибн Сина, заранее кем-то предупрежденный о том, что Абул Вафо Рыжий направлен за ним в Хамадан, тайно покинул город и где-то скрылся. Даже правитель Хамадана Ала-уд-Давля не смог его найти. А наследник Масуд… так тот не только не оказал помощи Абул Вафо из своего Исфахана, а, напротив, скрытно чинил ему препятствия в данном деле. И вот Рыжий возвращается ни с чем: боясь гнева блистательного и могущественного, он не поспешает.

«Непредсказуемы события в этом подлунном мире», — размышлял великий визирь. Три-четыре года Абул Вафо соперничал с ним, Али Гарибом, в борьбе за место главного визиря, проиграл, оттого еще более ожесточился… Разве думал он, что когда-то придется обратиться за помощью к своему главному сопернику? Да вот пришлось.