В мире поддлунном... - Адыл Якубов

На лице зазмеились морщины, волосы поседели. Шилким смирился со своей судьбой, довольствуясь тем, что аллах пошлет.

Но зависть к Абу Али, слава которого гремела все сильней в подлунном мире, зависть эта точила и точила сердце Абу Халима, и если он, уже и впрямь понаторев в лечении несложных недугов, попадал на собрания известных врачевателей или иноземцев, произносивших с почтением имя Абу Али, и слышал толки о сопернике своем как о несравненном теперь ученом, способном будто излечить от всего, кроме смерти, конечно, ибо тут всесильна воля аллаха, — не было тогда чувства в душе Шахвани сильней, чем эта зависть.

О этот Абу Али Хусейн Ибн Сина! Еще в юношеские годы отравил он ему, Шахвани, спокойную, безмятежную жизнь, а ныне — тем паче. Написал вот «Аль-Ка-нон» — книгу, которую ни за какие деньги не продаст ни один настоящий врачеватель…

…Шахвани понимал, что, сколько ни бейся головой о стенку, сколько ни царапай землю, в темном подвале лишь крысы откликнутся на стенания: вон как они шарахнулись от него!

Он перестал дергаться. Задумался. С чего же все началось? Как дерзнул он рядиться в чужие одежды?

Как сейчас, стояла тогда ранняя весна.

Шилким продолжал врачевать в степи и в окрестных кишлаках Бухары, где приобрел некоторую известность: был он к тому времени сыт и обут, сменил старый чапан на синий добротный суконный халат, а тощего ишака — на упитанного мула.

В тот памятный день он ехал на базар Хурмитана — весьма аристократичной окраинной части благословенной Бухары. Тут и воздух чище, и простору поболе, чем в иных, более скученных районах города, где дворы у домов тесны, словно птичьи клетки. Особенно тюркские беки любили Хурмитан и поля за Хурмитаном: лишь приходила весна, нагружали они на верблюды имущество и один за другим переселялись в раздольную степь. В это-то время расцветали наиболее пышно хурмитанские базары. Текли сюда из Хорасана и Шаша[51], из Толсу и с Алайских гор богатые караваны.

Заполнив оба мешка переметной сумы тем, что дал аллах и степняки, Шахвани в добром расположении духа остановился тогда неподалеку от караван-сарая, на берегу речки. Местность кишела людьми-, в харчевнях шашлычники вертели на палочках и железных прутьях душистые шашлыки, пекари-самсапеки лепили вкуснейшую самсу[52], пекари-лепешечники с пылу с жару творили свежайшие, алые еще от огня лепешки. В нос так и били запахи жареного лука, мяса, перца, горячего теста. На берегу речки под чинарами, на супах[53], сплошь застеленных коврами, возлежали, отдуваясь от солнца и яств, богачи-торговцы да вельможи: дальше прямо на земле расположилась всякая голодрань — дервиши да нищие: своими кучками, по родам, не смешиваясь ни с кем, сидели неприхотливые степняки. Тут все были равны: каждый ел что имел и что мог купить. Шахвани в сторонке от вельможных стреножил своего мула, занял место на глиняной супе, что была попроще, — ниже высокомерных вельможных, однако же выше нищенствующих, на земле сидящих, попросил касу кумыса и две палочки шашлыка.

Выпил кумыса, хотел приступить к шашлыку. И почувствовал вдруг устремленный на лицо свое пронзающий чей-то взгляд… Одноглазый дервиш, что сидел на земле неподалеку, так и впился единственным оком в него. Что-то дрогнуло в душе, и Шахвани отвел взгляд первым.

Дервиш встал, приблизился к Шахвани, громко приветствовал:

— Здравствуйте много лет, о великий целитель, почтенный Абу Али Ибн Сина!

Шахвани рот раскрыл от удивления. Уставился в единственный, горячим угольком сверкающий глаз дервиша.

— Великий целитель Ибн Сина? Ты с ним меня спутал, дервиш?

— Зачем скрывать благословенное имя свое, о шейх? — сказал одноглазый, почему-то понизив голос. — Год назад ваш покорный слуга видел вас и в Джурджане, и в Хамадане, я же странник, шейх. Я своими глазами видел, как целовали люди полы вашего халата! Почему же вы соотечественников-бухарцев лишаете счастья быть исцеленными вами, господин мой?

«Боже милостивый!.. Что говорит этот безумный дервиш? Чего он хочет от меня?»

— Сейчас я оповещу добрых людей Хурмитана, — продолжал одноглазый. — Пусть правоверные получат и здесь возможность припасть к вратам учености вашей, шейх, а обремененные недугами избавятся от них благодаря вашему святому дару!

Сердце екнуло у Шахвани, но не успел он выкрикнуть: «Остановись, дервиш!» — как одноглазый сложил ладони рупором и закричал:

— Эй, люди добрые, эй, правоверные! Слушайте и не говорите потом, что не слышали! Мудрец и великий исцелитель недугов, почтенный Абу Али Ибн Сина пожаловал в свои родные края! Все, кто желает найти исцеление… Ибн Сина здесь, средь нас… Добро пожаловать, шейх, добро пожаловать в родную Бухару!

Ох, какой поднялся шум тогда! Слышались отовсюду возгласы: «Почтенный Ибн Сина? Великий исцелитель здесь?.. Кто-кто? Чудо-лекарь?.. Ты что, не слышал имени Ибн Сины, невежда?»

Раздавались, правда, и насмешливые, издевательские крики со стороны навесов, где в тени под чинарами нежились вельможи и богачи, но топот ног хлынувшей к Шахвани толпы заглушил их.

Вот уже один из подбежавших, стащив с себя истрепанный, ветхий халат, показывает кровоточащую, изъязвленную руку, другой — большущий чирей, третий — гниющую рану: кто-то совал на супу к «Ибн Сине» хилого ребенка, а иной тащил к нему за руку упирающуюся старушку мать, которая стыдливо закрывала лицо старой линялой шалью.

Одноглазый дервиш притащил Шилкиму хурджун с мула. Врач вошел наконец в роль: стал раздавать целебные травы, завернутые в бумажные кулечки порошки, изготовленные из растительных корней, лекарственные настойки в кувшинчиках (одной рукой давал, другой подбирал динары и дирхемы). Особенно на травы налегал — в них главная сила, говорил он больным людям. Оба мешочка переметной сумы полны были пучками бобовидного парнолистника, щавеля, дикого клевера, толченой колючки, базилики, сайгачьей травы, горной мяты, а еще там были веточки миндаля, корешки полыни, отвары, настоянные на кукнаре[54],— словом, все, что Шилким, узнав о том от старых лекарей и знахарей, собрал среди степей и гор. И все в один миг превратилось в серебряные и даже золотые монеты.

Одноглазый дервиш объявил наконец толпе, что великий Абу Али Ибн Сина устал, а если еще кто хочет избавиться от недугов, в том числе неизлечимых, пусть явится на хурмитанский базар завтра.

Назавтра они отправились, однако не на базар Хурмитана, а начали путь в благословенный и благодатный город Самарканд.

Вот так, волей судьбы, Абу Халим Шахвани, он же, оказывается, Абу Али Ибн Сина, вместе с одноглазым мошенником обошел весь Мавераннахр. Они побывали в Самарканде и Шаше, Отраре и Яссе, Гургане и Сигнаке. Постепенно менялись халаты: к парче и дорогому банарасу человек быстро привыкает. Равно как к пышно-удобной повозке тот, кто знал лишь седло. Шахвани взял на службу себе кроме одноглазого еще и шустрых, услужливых молодцов. Теперь, в дороге, они уже не глотали пыль в конце караванном, а ехали рядом с богатыми торговцами. Прибыв в какой-нибудь город, выбирали самый богатый караван-сарай. На следующий по прибытии день одноглазый, надев прежнее дервишское рубище, прихватив висящий на веревках глиняный сосуд, внутри которого тлел исрик[55] и откуда шел пахучий дымок, отправлялся на базар (поодаль шли и шустрые молодцы). Размахивая кадильницей, одноглазый орал нараспев:

Эй, люди добрые, эй, правоверные,слушайте и не говорите потом, что не слышали.Самого Лукиана[56] великий наследникв вашем городе появился.Великий Ибн Сина, лекарь великий!Слава его ведома миру.Он искусней всех врачевателей.Нет недуга, им не побежденного,нет несчастья, им не прогнанного.Эй, правоверные, люди добрые,слушайте и не говорите потом, что не слышали!

Шустрые молодцы быстро научились у одноглазого. Шли туда, где погуще была базарная толпа. Тут они громко рассказывали (сначала будто самим себе) про почтенного Ибн Сину, привлекая постепенно общее внимание.

Действовали они и порознь.

— Милостивый и всемогущий аллах одарил этого благословенного человека такими способностями, что нет знаний, которыми он не овладел бы, — что в медицине, что в фикхе[57] что в греческой древней науке, прозываемой философией. По биениям крови у запястья он распознает восемьсот восемьдесят восемь болезней. Недавно к почтеннейшему Ибн Сине привезли из Нишапура одного безусого юношу. А до того показывали лекарям со всех частей света, но ни один лекарь из Китая, из Индии, из Рума[58] не смогли вылечить юношу, облегчить его страдания. Тогда великий исцелитель взял руку несчастного и стал слушать ток его крови у запястья, — ах, несчастный доживал последние дни короткой своей жизни, вот-вот должен был уйти в вечный мир. Исцелитель спросил у несчастного про город, где тот родился. Несчастный назвал. Затем почтенный Ибн Сина попросил перечислить все части и улицы этого города. Больной перечислил. Тогда великий исцелитель попросил вспомнить всех людей, проживающих на одной из улиц. Юноша и это сделал. Мудрец попросил назвать имена всех, кто жил в одном из домов. Юноша начал отвечать, и вот когда очередь дошла до имени красавицы дочери в той семье, что проживала в доме, у несчастного участилось биение крови, а закрытые в изнеможении глаза широко открылись. И тогда великий мудрец исцелитель улыбнулся и сказал родителям: «Причина болезни вашего сына — любовь! Возвращайтесь в родной город и сосватайте своему сыну эту красавицу, сыграйте свадьбу, соедините их, увидите-кончится сразу вся болезнь…»