В мире поддлунном... - Адыл Якубов

Звонко-торжественно отозвалось провозглашенное в беломраморной зале, Белые, зеленые, серебристые, цвета ртути, чалмы, бобровые и собольи шапки склонились до земли. В дверях появился султан Махмуд Газнийский, сиятельный, победоносный, сопровождаемый (поддерживаемый!) с одной стороны чернобородым красавцем Абул Хасанаком, с другой — имамом[34] Саидом, Победоносный, сиятельный, могущественный… А похож он не на живого человека — на желтую восковую фигуру, которую нарядили в золотой халат и жемчужную корону. Худой и высокий, всегда суховатый, султан ныне похудел так, что, казалось, острые кости вот-вот прорвут кожу: плоское лицо обтянуто вроде бы до предела, словно желтая маска натянута, а глаза — печальные, полные, страдания глаза раненой птицы — излучают странный блеск. Не один Бируни отметил: султан изо всех сил старается держаться с обычным величавым достоинством, сморщился, но приосанился перед людьми, отстранил поддерживающих и сам, твердо ступая, пошел к трону. Постоял-подождал немного, пристально глядя, как склонились головы и плечи («Будто могильные холмики», — почему-то подумалось), тяжелым шагом поднялся к тронному креслу, сел.

С правой стороны трона на более низком, позолоченном кресле сел имам Саид, слева точно на таком же сиденье должен был обосноваться бывший любимый прислужник, теперь приближенный визирь Абул Хасанак. Но — не одновременно с имамом, а после вступительной речи, которая ему поручалась. Абул Хасанак, стройный, сильный, прошел, будто танцуя, вперед. Голос его был звучен, как у певчей птицы, мягок, как бархат, журчал приятно, как вода в арыке. Он начал, конечно, с пожелания здоровья повелителю великой Газны, покровителю правоверных, пожелал процветания, счастья и покоя трону, он говорил витиевато и красочно, видно было, что и сам упивается произносимым. Султан вдруг перебил его, хмуро и хрипло-угрожающе:

— Где тут садовник сада поэзии?

— Покорный слуга всегда готов служить своему повелителю! — ответствовал Унсури. Подметая краем златотканого халата плиты пола, Унсури подошел к трону, рухнул на колени.

Тонкие губы султана чуть брезгливо скривились, но угроза в голосе пропала, когда он обратился к поэту:

— Мы довольны нашими поэтами. Они правдиво воепевают славу нашего государства, и пускай о том узнают все, кто собрался ныне на совет. Вот обладатель редкого дарования, садовник сада поэзии, преданный нам слуга Унсури. Преданный, да, ибо, день и ночь листая старинные книги, он нашел сведения о таком райском плоде, который… если его съешь, избавляет от всех недугов. Ведь так, шах поэтов?

— Истинно так, солнце неба!

— Эй, принесите золота! Дайте ему столько монет, сколько влезет в рот!

Открылась дверь за троном, и вошел знакомый сарайбон с подносом, полным золотыми динарами. От волнения Унсури заерзал, стоя на коленях.

— Бери, садовник сада поэзии, ешь досыта! За твой честный труд.

Унсури, причмокивая, будто перед ним было вкусное яство, широко раскрыл рот, наклонился головой к подносу и принялся губами забирать с него в рот золотые монеты. Кое-кто в зале восхищенно вздохнул, глаза многих загорелись завистью, — в мыслях своих они тоже хватали ч «жевали» золото.

Бируни и раньше видел такие вот церемонии «кормления золотом». Иные, уваженные султаном, чуть не давились от жадности. Как сейчас поэт Унсури… О всевышний! Едва ли не вполовину меньше стало золота на подносе. Но всему есть предел, и когда садовник сада поэзии вытянул губы за динаром, который был ему уже не под силу, глаза его выпучились, поднялась к горлу рвота. Он удержал ее, но несколько динаров, выскочив изо рта, покатились со звоном по полу.

— Слава шаху поэтов! Золото, выпавшее изо рта, считается целебным. Забери его снова, поэт!

И султан отвернулся от ползающего Унсури. Встал с трона (опять Бируни пришло на ум сравнение с огромным, но гнилым тополем. Гнилой, высохший тополь этот все еще обладал, все еще пугал таинственной своей силой).

— Итак, повторяю: мы довольны нашими поэтами, воспевающими наши победоносные походы. Шах поэтов Унсури!

— Готов к услугам, повелитель!

— Ежели не ошибаюсь… то дерево с божественными плодами, о котором ты говорил, растет в одной из восточных стран?

— Истинно так, благодетель! Может быть, в восточной части Китая, или Индии, или на одном из островов среди беспредельных морей. Так говорится вот в этой мудрой книге, солнце неба! К сожалению, мы, поэты, далеки от научных премудростей. Может быть, собравшиеся здесь ученые мужи укажут точное местонахождение того райского дерева, повелитель?

Низенький, весь кругленький, пухлые ручки на объемистом чреве, Али Гариб, главный визирь государства, быстрыми мелкими шажками вышел вперед, повернулся к султану:

— Необходимо выспросить у китайского врачевателя, повелитель! Еще и еще раз выспросить…

Султан поморщился — спрашивали «еще и еще раз», — но соглаеился приличия ради:

— Где тут китаец? Где переводчик?

Выдвинулся китайский лекарь, помотал маленькой, с кулачок, головкой в круглой черной шапочке, низко поклонился сначала султану, а потом всем собравшимся. Сладко улыбаясь, что-то пролопотал. Переводчик сообщил: мудрец подтвердил сказанное поэтом Унсури, китайские врачеватели тоже слышали о райском дереве. Но, к сожалению, мудрец бессилен указать точное место.

Очередь дошла до индуса. И он что-то похожее слышал, но реальность ли слышанное или вымысел?.. Султан в нетерпении поднял руку:

— Довольно! Хватит! Опять ничего не ясно… Опять вокруг да около… Кто даст точный ответ?

Голубовато-лазурные купола потолка грозно отозвались: «Кто даст точный ответ? Кто?»

Грозный отзвук будто раскалил султана Махмуда. В печальных раскосых глазах раненой птицы заблестел гнев и, как показалось Бируни, отчаянье.

— Стыд, срам, мудрейшие! Поэты… ученые… сорок лет едите мой хлеб, а простую загадку отгадать не можете… Где Абу Райхан Бируни? — загремел вдруг султан, и эхо грозно повторило вопрос: «Где Абу Райхан Бируни?»

Бируни лихорадило, бросало в жар и в холод, как только он вошел во дворец, но, услышав вопрос султана, к нему обращенный, взял себя в руки:

— Я здесь, повелитель! — И добавил: — У ног ваших.

— Почему ты молчишь, ежели… у ног? Знаменитый ученый муж, десять лет прожил в Индии… А скрываешься, как крыса, в щели, в своей худжре[35], пишешь толстые, с подушку, книги. А ответить на важный для нас вопрос и у тебя не хватает ума?

Бируни, стараясь умерить стук сердца, сказал тихо:

— Повелитель! Позвольте мне задать один вопрос поэту Унсури.

— Не поэту! Он — наставник всех поэтов! Нами излюбленный шах поэтов!

— Я бы хотел спросить почтенного шаха поэтов Унсури, в какой книге он прочитал о райском дереве?

Поэт Унсури пугливо-растерянно взглянул на султана.

Тот кивнул — говори.

— В книге о мудром пророке Сулеймане, кто знал язык всех птиц и животных, — да будет мир его душе!..

Про дерево упоминает священная книга о благословенном пророке Сулеймане, — повторил поэт и, тяжело дыша, достал сверток-книгу из-за пазухи. Развернул. Поднял над головой.

— С вашего разрешения, повелитель, я хотел бы поглядеть на эту книгу.

— Дай, пусть прочитает!

Все затихли. Затаили дыхание. В полном молчании передавали книгу в черной кожаной обложке из рук в руки.

…Бируни не ошибся: в книге излагалась та самая сказка, которая вспоминалась ему вчера при Хатли-бегим. Сказка про попугая, который хотел сделать добро царю, а лишился собственной головы!.. О грешные люди! Жестокая казнь!.. Конечно, трудно упрекать султана за то, что он, подобно утопающему, хватающемуся за соломинку, схватился за эту небылицу: во что ни поверишь, коль тяжко болен. Но этот-то поэт, шах поэтов, эти-то визири и эмиры! Неужели и они поверили в сказку?. Или спятили с ума, или им все равно, что будет с султаном…

— Почему молчишь? Абу Райхан!..

«Абу Райхан!»

Бируни непроизвольно вздрогнул: звучание собственного имени страшило не меньше, чем грубый голос самого султана.

— О аллах, спаси и помилуй… — Бируни не заметил, как вырвался у него этот вздох души. — Простите, повелитель, но книга эта не учеными написана, это… это просто сказочная история.

По зале прокатился гул и тут же затих. В тишине султан переспросил, как-то жалобно даже:

— Сказочная история? Как это так?

Бируни нашел в себе силы повторить еще отчетливее:

— Простите вашего покорного слугу, повелитель, но, к сожалению, это и впрямь старая сказка!

Тут, спотыкаясь и путаясь в полах своего златотканого халата, выскочил к трону Унсури, пал ниц:

— Солнце неба! Этот нечестивый… этот Абу Райхан называет сказкой слова святого пророка Сулеймана… Он берет под сомнение нашу веру, он — нечестивый богохульник!