Казанова Великолепный - Филипп Соллерс

Вот одна из причин, по которым Казанова, очутившись на зыбкой почве, прибегает к Провидению. И говорит об этом прямо, признавая свое поведение, по меньшей мере, неправедным:

«Люди, полагающиеся на Провидение невзирая ни на что, не могут не быть разумными, хотя и преступают границы дозволенного».

Так рассуждали воры во времена Горация. Провидение или Фортуна — слова не имеют особого значения. Бывает и так, что бросок костей упраздняет случай[16]. И главное в жизни — встреча, включая встречу с самим собой.

Джакомо обследует Беллино почти против его воли и натыкается пальцами на нечто. Вполне ощутимую выпуклость. Огромный клитор? Возможно. Он хочет довести свое «пламенное дознание» до конца. Сидя с кастратом в карете, Каза заклинает его открыть наконец истину (в карете, в пути нередко происходят объяснения, побочные рассуждения, а также активные действия). Если Беллино мужчина, Каза обещает отступиться. Если же девушка, естество возьмет свое. Но Беллино не без тонкости замечает, что уверенность его напрасна и весьма возможно, что он поддастся чувству, которое так решительно осуждает, и окажется влюбленным в мужчину.

Ситуация становится несносной, пора внести ясность.

Что ж, к великому разочарованию принца де Линя, а также многих Иксов. Игреков и Зетов, Беллино оказывается Терезой. Она носит накладной член, который научил ее прилаживать некий талантливый певец-кастрат. Она показывает это приспособление Казе и отдается ему. Он на вершине блаженства (что и понятно после столь долгого томления). И тут старый рассказчик из Дукса уточняет: «Четыре пятых моего наслаждения составляло видимое удовольствие, которое я доставлял ей». Интересное признание.

Итак, Казанова выстраивает свое сочинение, это философ, для которого весь мир — будуар. В то же время он постоянно напоминает нам, что за враждебные силы противостоят ему: глупость, фанатизм. Глупость, говорит он, хуже злого умысла. За злобу можно наказать, взыскать, а над глупостью только вздохнешь да махнешь рукой. Взять хоть служанку, которая уничтожила целую главу его рукописи — собрала и выбросила «испорченные» исписанные листы, а чистую бумагу не тронула. Казе пришлось писать все заново.

Злоба ли происходит от глупости или наоборот? Можно менять мнения на этот счет по три раза на дню (в конце концов, может, та служанка была не такая уж дура, как думал Каза).

И то сказать: писанина — бесовское занятие. Целый день сидеть и водить пером — что это, как не колдовство? Да еще и буквы какие-то непонятные — впору вмешаться инквизиции. Вот Каза на корабле, разражается буря, и тут находится священник, велит матросам молиться и каяться в грехах. Каза в пику ему говорит, что ничего бесовского в грозе нет. Взбешенный священник называет его безбожником, суеверные матросы готовы выбросить его за борт. Каза вынужден отбиваться (иногда приходится и подраться, и он делает это храбро и хладнокровно). Кончается тем, что священник сжигает купленный Джакомо у одного грека пергамент, объявив его сатанинской грамотой. И точно: недаром же он так корчился в огне!

«Пергамент этот якобы имел свойство внушать всем женщинам любовь к своему владельцу. Надеюсь, читатель будет столь добр и поверит, что я нимало не полагался ни на какие приворотные зелья и купил пергамент этот за пол-экю только для смеха»*.

Здесь ясно видно, что Казанова пишет для будущего читателя, свободного от предрассудков. Найдется ли такой сегодня? Вряд ли. Появится ли завтра? Еще менее вероятно. Для этого нужно, чтобы наступил конец всякой религиозной ограниченности, а пока нет никаких признаков ее исчезновения (даже в умах ученых и убежденных рационалистов). Пруст находит снобизм и садизм как в верхах, так и в низах общества своего времени, Каза, подобно ему, показывает, до чего прочно укоренилась во всех социальных слоях вера в небывальщину. Одни верят в дьявола, другие ищут философский камень. А вся разница сводится к большей или меньшей примеси сексуальности. Но — любопытно! — сексуальности, которая сама себя не признает.

На Корфу Казанова знакомится с мудрейшим турком Юсуфом. Этот мудрец, однако, полагает, что лучшая религия — ислам. Католицизм венецианцев, с его хлебом и вином, — причуда, которая не может прижиться повсеместно. Коран же, вне всякого сомнения, универсален, и, дабы обратить заблудшего чужеземца в истинную веру, Юсуф предлагает ему свое состояние и свою дочь, при условии, конечно, что он выучит арабский и станет мусульманином. Наш искатель приключений не прочь разбогатеть, но женитьба и перемена религии не входят в его планы.

Покрывало, чадра не в его вкусе. Единственная эротическая нотка во всей этой части записок — сцена, когда Каза и его спутник, глядя из потаенного места, как купаются при луне обнаженные девицы, предаются мастурбации.

Но бывает чадра внутренняя. Взять, например, госпожу Ф. — она упорно отвергает домогательства Джакомо. И этого достаточно, чтобы он превратился в изнывающего от любви трубадура, неловкого Керубино:

«Коли влюбленный не сумел ухватить Фортуну за волосы, дела его плохи».

Чем сильнее разгорается его страсть, тем меньше шансов на успех — классический случай. Чтобы добиться внимания г-жи Ф., он притворяется хворым. Хитрость удается — женщины любят ухаживать за больными, таково их общее свойство. Г-жа Ф. позволяет ему поцеловать себя (поток избитых слов: «нектар», «блаженство» и т. д.). Осторожный Каза становится чуть ли не скучным. Дело доходит до мимолетных ласк, вот уже дерзкие пальцы забывают о скромности… Но тут — стоп! «Любезный друг, еще миг — и мы погубим себя». Предполагается, что читателю знакомы все эти жеманные выкрутасы.

Обычно Каза лечится от любовных ран в нечистых объятиях куртизанок. Вот и на этот раз он подхватил дурную болезнь от некой Мелуллы. Можно подумать, чтобы прийти в себя, ему требовалась зараза. На том дело и кончилось. Отказывается он и от военной карьеры. Снова Венеция, теперь Каза является в родной город скрипачом.

И вот важный поворот жизни.

После всяческих бесчинств в компании друзей, таких же распутников, как он сам (по ночам они терроризируют почтенных обывателей Венеции), удача делает Казанове знак. Имя удачи — Брагадин, пятидесятилетний холостяк патриций. Обстоятельства: у Брагадина, садящегося в гондолу, приступ апоплексии. Джакомо, случайно оказавшийся рядом, старается помочь, доставляет больного в его дворец, вмешивается, видя, что его плохо лечат, сам выдает себя за лекаря, включается в игру. Фортуна указывает ему путь.