Страсть - Дженет Уинтерсон

Поверхность канала - как шлифованный черный янтарь. Я неторопливо развязала шнурки, ослабила их и сбросила сапоги. Между пальцами ног светились мои собственные луны. Бледные и непрозрачные. Почти ненужные. Я часто играла с ними, но не относилась к ним всерьез. Мать никогда не говорила мне, верны ли слухи, а кузенов-лодочников у меня нет. Мои родные братья уплыли.

Могу ли я ходить по воде?

Могу ли?

Я сделала несколько неуверенных шагов к темной воде и остановилась. Ноябрь, как-никак. Если уйду под воду, могу умереть. Я утвердила ступню на поверхности, и нога тотчас погрузилась в холодное ничто.

Может ли одна женщина любить другую дольше одной ночи?

Я шагнула вперед, а наутро, говорят, по Риальто бегал нищий и рассказывал о молодом человеке, который ходил по каналу, как по суше.

Я рассказываю вам байки. Верьте мне.

Когда мы встретились снова, на мне был офицерский мундир. Я его позаимствовала. Точнее, украла.

Вот как это вышло.

Я была в Игорном доме. Давно миновала полночь. Ко мне подошел солдат и предложил необычное пари. Если я сумею выиграть у него в бильярд, он подарит мне кошелек. Солдат потряс им у меня под носом. Кошелек был пухлый и плотно набитый. Должно быть, во мне течет отцовская кровь; против кошелька я устоять не могу.

А если я проиграю? Тогда придется дарить ему свой. Не понять намек было невозможно.

Мы играли; дюжина скучавших игроков подбадривала нас восклицаниями. К моему удивлению, солдат играл хорошо. После нескольких часов в Игорном доме никто ни во что уже хорошо не играет.

Я проиграла.

Мы пошли в его комнату. Солдату нравилось укладывать своих женщин лицом вниз и заставлять их раскидывать руки на манер распятого Христа. Любил он умело и страстно, но вскоре уснул. Оказалось, мы с ним примерно одного роста. Я оставила ему рубашку и сапоги, а остальное унесла.

Она встретила меня, как старого друга, и тут же спросила про форму.

- Ты ведь не в армии.

- Это маскарад.

Я начинала чувствовать себя вторым Сарпи - венецианским священником и дипломатом, который похвалялся, что никогда не лжет и в то же время никому не говорит правды. В тот вечер мы ели, пили, играли в кости, и я несколько раз порывалась все объяснить. Но язык прилипал к гортани, а сердце бурно протестовало.

- Ноги, - сказала она.

- Что?

- Я хочу погладить твои ноги.

Святая Мадонна, только не ноги.

- Я снимаю сапоги только дома. Такая у меня привычка.

- Тогда сними рубашку.

Нет, только не рубашку. Если я сниму рубашку, она увидит мои груди.

- Не стоит. Погода очень скверная. У всех катар. Смотри, какой туман.

Я заметила, что она опустила взгляд. Может, считает, что мое возбуждение окажется заметным?

Что ей позволить? Колени?

Я наклонилась и поцеловала ее в шею. Она накрыла меня волосами и так приручила меня. Я ощутила ее аромат, а потом, оставшись одна, прокляла свои ноздри за то, что они вдыхают обычный воздух и не могут навечно сохранить ее запах.

Когда я уходила, она сказала:

- Завтра возвращается муж.

Ох...

Когда я уходила, она сказала:

- Не знаю, когда смогу снова увидеть тебя.

Часто ли она так делает? Дожидается отъезда мужа и ходит по улицам, разыскивая кого-нибудь, вроде меня? У всех в Венеции есть свои слабости и пороки. Возможно, не только в Венеции. Приглашает ли она их ужинать, не сводит с них глаз и не без печали говорит, что не может лечь с ними в постель? Может, такова ее страсть. Страсть к тому, что препятствует страсти. А я сама? В каждой игре может выпасть не та карта. Непредсказуемая, дикая. Ни твердая рука, ни хрустальный шар не позволяют править миром так, как нам хочется. В море бывают свои бури, а на суше свои. Только окна монастыря безмятежно смотрят на то и другое.

Я вернулась к ее дому и постучала в дверь. Женщина слегка приоткрыла ее. Казалось, она удивилась.

- Я женщина, - сказала я, приподняв рубашку и рискуя подхватить катар.

Она улыбнулась.

- Знаю.

Я не пошла домой. Я осталась.

Церкви готовились к Рождеству. Позолотили каждую Мадонну, покрасили каждого Христа. Священники облачились в золото и пурпур, а благовония пахли особенно сладко. Я ходила на службу дважды в день, чтобы погреться за счет Господа. Мне никогда не стыдно греться. Летом я греюсь на солнышке, сидя на стене или железной крышке какого-нибудь нашего колодца, словно левантийская ящерица. Мне нравится нагретое солнцем дерево; когда удается, я беру лодку и целый день лежу на солнце. Тело расслабляется, мысли текут лениво; может быть, именно об этом говорят святые, когда рассказывают о своих трансах? Я видела святых людей из восточных земель. Их нам показывали как- то раз, чтобы возместить убытки, когда законом запретили травить быков собаками. Тела этих людей гибки, но я слыхала, что это от пищи.

Конечно, нежиться на солнышке - никакая не святость, но если результат тот же, какая разница? Не станет же Господь возражать. В Ветхом Завете говорится, что цель оправдывает средства. Мы, венецианцы, народ практичный и хорошо понимаем это.

Сейчас солнце ушло, и приходиться нежиться иначе. Греться в церкви можно бесплатно. Здесь радостно и уютно, и можно не обращать внимания на остальное. Рождество - это не Пасха. Я никогда не хожу в церковь на Пасху. Там слишком мрачно, а на улице солнышко.

Если бы мне захотелось исповедаться, в чем бы я покаялась? Что ношу чужое платье? Но то же делал Господь и до сих пор делают священники.

Что ворую? Но то же делал Господь и до сих пор делают священники.

Что люблю?

Моя любовь на Рождество уехала из города. Они всегда так делают. Он и она. Я думала, что буду переживать, но желудок и грудь у меня были набиты каменьями лишь первые несколько дней, а потом я была счастлива. Мне было почти легко. Я виделась со старыми подругами и ходила едва ли не прежней уверенной походкой. Наши тайные встречи прекратились. Больше не нужно выкраивать время. Как-то целую неделю она завтракала по два раза на день. Один раз дома и один со мной. Один раз в гостиной, второй - на Площади. А после обед превращался в пытку.

Она обожает театр, а поскольку мужу зрелища не доставляют никакого удовольствия, она ходит одна. Долгое время она смотрела только первые действия. А в антракте уходила ко мне.

В Венеции полно мальчишек, готовых передать записку в жаждущие руки. В часы, когда нельзя было видеться, мы отправляли друг другу жаркие любовные послания. В часы, когда видеться было можно, наша страсть полыхала вовсю.

Она наряжается для меня. Я всегда видела ее в новых платьях.

Сейчас я предана лишь самой себе. Думаю только о себе, встаю когда хочу, а не просыпаюсь на рассвете только ради того, чтобы посмотреть, как она будет открывать ставни. Флиртую с официантами, игроками и помню, что мне это в радость. Сама себе пою и греюсь в храмах. Может, свобода так восхитительна, ибо редка? Может, отсрочка от любви тем и хороша, что преходяща? Если бы она уехала навсегда, дни эти не доставляли бы никакой радости. Может, я наслаждаюсь одиночеством лишь потому, что она вернется?

Душа, потерявшая надежду, утешается парадоксом: тянется к любимому, но втайне облегченно вздыхает, когда любимого нет рядом. По ночам влюбленный изнывает от тоски, но к завтраку совершенно успокаивается. Жаждет определенности, верности, сочувствия, но играет в рулетку, ставя на кон все, что ему дорого.

Страсть к игре - не порок, а признак того, что мы люди.

Мы играем. Некоторые за карточным столом, некоторые - нет.

Ты играешь, выигрываешь, играешь, проигрываешь. Играешь.

Родился святой младенец. Его мать ликует. Про отца забыли. Поют сонмы ангелов, а Бог сидит на крыше каждой церкви и изливает благословения на все, что внизу. Какое чудо - слиться с Богом, потягаться с ним смекалкой, зная, что выигрываешь и проигрываешь одновременно. Где еще можно без страха стать утонченным страстотерпцем? Лежать, закрыв глаза, под остриями его пик. Где еще можно ощутить собственную власть? Уж, конечно, не в любви.

Он нуждается в тебе больше, чем ты в нем, потому что он обязан тебя завоевать и знает, что случится, если этого не произойдет. Ты же, не знающий ничего, можешь швырять в воздух чепчик и жить себе дальше. Или брести по воде - он не придет тебе на ум, ему некогда: он отмечает силу течения, омывающего твои лодыжки.

Пусть тебя греет это сознание. Что бы ни говорили монахи, вовсе не обязательно вставать рано, чтобы встретиться с Богом. Можно встретить Бога, привольно раскинувшись на церковной скамье. Лишения придумали люди, потому что человек не может существовать без страсти. Религия - где-то между страхом и сексом. А Бог? Если честно? Сам по себе, когда за него не говорят наши голоса? Он одержим, наверное, но не страстен.

Иногда нам снится, что мы пытаемся выбраться из моря желаний в это мирное место по лестнице Иакова. Но людские голоса будят нас, и мы тонем.