Серебряная ветка - Розмэри Сатклифф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А почему именно сюда? — не отставал Флавий.
— Даже пикт не спрячется в низкой траве и не расслышит из ивняка, что говорится около камня. В Олбани мало таких мест, где ты знаешь, что за скалой или в вереске не прячется коротышка пикт.
— То есть тебе надо что-то сказать нам так, чтобы никто не подслушал?
— Да, и сказать вот что… — Эвикат отрезал лоскут сушеного мяса и бросил его любимой собаке. — Слушайте и внимайте. На Валу и к северу от Вала рыщут люди Аллекта.
Юстин, который только собрался положить в рот кусок лепешки, уронил руку на колени, Флавий невольно вскрикнул:
— Тут? Да что ты говоришь, Эвикат?
— Ешьте, ешьте. Глаз видит дальше, чем слышит ухо. Да, я говорю то, что знаю. В Олбани появились люди Аллекта, они заводят с пиктами разговоры о дружбе, дают обещания — и требуют обещаний взамен.
— Какие обещания? — Юстин отрезал тонкую полоску от мяса.
— Они обещают пиктам помощь против нас, дальриадов, если раскрашенный народ поможет Аллекту свергнуть императора Караузия.
Наступившую долгую тишину прорезал пронзительный крик сапсана в вышине.
— Выходит, мы все правильно угадали про Аллекта. Выходит, мы были правы! — произнес наконец Флавий с еле сдерживаемой яростью.
— Вот как? — отозвался Эвикат. — Я ничего про это не знаю. Но уверен в одном: если ему удастся свергнуть Караузия, это будет означать гибель для моего народа. — Он вдруг замолчал, как бы с удивлением прислушиваясь к собственным словам. — Мой народ… Это говорю я, человек без племени и без родины. Видно, я все-таки храню в сердце верность моему племени.
— И что же, неужели раскрашенный народ согласится? — спросил Юстин.
— Чует мое сердце, согласится. Испокон веков между пиктами и моим племенем была вражда и недоверие, пока Караузий не заключил договор. Благодаря договору вот уже семь лет у нас мир. Но раскрашенный народ боится нас, потому что мы не такие, как они, и еще потому, что на западных островах и среди береговых скал мы стали сильными. А когда пикт боится, он ненавидит.
— Но Орлов пикты тоже ненавидят, — возразил Юстин. — А ты говоришь, пикты договорятся с Аллектом.
— Да, они боятся Орлов и боятся дальриадов, — подтвердил Эвикат. — Не менее охотно пикты объединились бы и с нами, чтобы загнать легионы в море. Но они знают: даже вместе мы все-таки недостаточно сильны. Поэтому, если представится случай, они объединятся с более могущественными Орлами и прогонят нас. И так и так одним врагом у них станет меньше,
— Аллект и Орлы не одно и то же, — вставил Флавий.
— Будут заодно, если Караузия убьют. — Эвикат переводил взгляд с одного слушателя на другого. — Вы же знаете, что такое Вал и что такое когорты, которые стоят на Валу: они будут за всякого, кто носит пурпур, лишь бы выпивки было вдоволь. А вы уверены, что в других местах Орлы другой породы?
Никто не ответил ему. Но немного погодя Флавий сказал:
— Твой народ знает про все это?
— Вот уже пятнадцать лет я не разговаривал с людьми моего племени, но они, конечно, знают. Но хоть и знают, что они могут сделать? Пойти войной на раскрашенный народ сейчас, пока еще не поздно, — значит нарушить договор. И тогда, кто бы ни носил пурпур — Караузий или Аллект, — на нас, маленький народ, падет гнев Рима. — Эвикат нагнулся, будто желая зачерпнуть похлебки. — Предупредите его! Предупредите вашего императора. Кажется мне, он вас послушает. Мы среди вереска, кое-что знаем. Потому я вас и привел сюда и говорю слова, за которые грозит смерть. Скажите Караузию, откуда дует ветер. Предупредите его!
— Разве может жук предупредить всемогущего Юпитера? Однажды жук сделал такую попытку, и его раздавили, — с горечью отозвался Флавий. Он откинул голову назад, и глаза его устремились вдаль, поверх границы холмов, обрывавшихся к югу, ближе к Валу. — Как нам передать ему твои слова?
— Больных в крепости сейчас мало, — неожиданно для себя проговорил Юстин. — Да и в Л-Лугуваллии, если что, есть полевой лекарь. Пойду я.
Флавий быстро повернул голову, но не успел открыть рот, как Эвикат перебил его:
— Нет, нет, если уйдет любой из вас — это будет дезертирство. Начнутся расспросы. А обо мне никто не станет спрашивать. Напиши ему все, что я сказал, и дай записку мне.
— Ты… ты отнесешь сам?! — удивился Флавий. — Зачем тебе совать голову в волчий капкан на чужом пути?
Эвикат погладил уши большого пса:
— Не из любви к вашему императору, чтобы уберечь от гибели мой народ.
— И ты готов так рисковать ради племени, которое тебя прогнало?!
— Я нарушил законы моего племени и заплатил установленную цену, — просто ответил Эвикат. — Только и всего.
Флавий долго молча смотрел на него, затем сказал:
— Хорошо. Это и твой путь, — и добавил: — Знаешь, что с тобой сделают приспешники Аллекта, если ты попадешься с письмом?
— Догадываюсь. — На лице Эвиката мелькнула мрачная улыбка. — Но ведь ваши имена любой может прочесть в письме, значит, риск мы разделим поровну.
— Ладно, решено. — Флавий в свою очередь потянулся за похлебкой. — Но тогда времени терять нельзя. Письмо должно отправиться сегодня же.
— Это не трудно. Пусть кто-то из вас придет сегодня вечером на петушиный бой в старом рву. Один ваш опцион выставляет своего красного петуха и вызывает на бой всех желающих. Вам это известно? Многие придут: и британцы, и римляне. И там никому не покажется странным, если мы вступим в разговор.
— Молю богов, чтобы на этот раз он ним поверил, — тихо и очень серьезно проговорил Флавий.
Юстин проглотил последний кусок лепешки, не ощущая вкуса, поднялся и затянул пояс, который ослабил, когда садился есть. Взгляд его вновь обратился к грубому алтарю, на стертые фигуры и корявую надпись, с которой они соскоблили мох.
Флавий поймал направление его взгляда и, внезапно достав из пояса серебряный сестерций, сунул в землю перед алтарем. — Мы тоже нуждаемся в милости богов, — сказал он.
Эвикат тем временем собирал остатки пищи и завязывал горловину мешка с едой, как всегда поступал после привала на охоте. Внимание Юстина привлекло что-то яркое на краю зарослей — там по-осеннему пламенел кизил. Юстин направился к кустам, долго и придирчиво выбирал и наконец отломил длинную ветку с алыми листьями. Что-то зашуршало в темной глубине ивняка, — возможно, просто лиса. Но когда он повернулся, чтобы идти назад, у него возникло ощущение, что в спину ему глядят отнюдь не лисьи и не кошачьи глаза.
Остальные поджидали его, держа под уздцы лошадей, но сперва Юстин согнул ветку наподобие гирлянды, встал на колени и положил ее на пострадавший от времени алтарь. Потом все трое сели на лошадей, свистнули собак и двинулись по кочкам. Впадина между холмами снова опустела, если не считать кружащего сапсана да какой-то твари, прошуршавшей в зарослях. А позади кизиловая ветка как кровь алела на мшистом камне, под которым неизвестный легионер в отчаянии взывал к небесам сто или двести лет назад.
Вечером у Флавия в комнате они, устроившись за столом и сдвинув головы, в круге света, падавшего от светильника, принялись сочинять письмо. Они едва успели закончить и запечатать таблички, как раздался стук в дверь. Они обменялись взглядом, Юстин зажал табличку в руке, а Флавий крикнул: «Входи!»
— Комендант, — вошедший квартирмейстер поднял руку в знак приветствия, — я принес новые списки на продовольствие. Если бы ты мог уделить мне час, мы бы обсудили их.
Юстин поднялся и поднес руку ко лбу. На людях он строго соблюдал дистанцию между лекарем когорты и ее командиром.
— Не стану больше занимать твое время, командир. Ты разрешишь мне покинуть лагерь на часок-другой?
Флавий поднял свои рыжие брови:
— Ах да, петушиный бой. Поставь там что-нибудь за меня на петуха нашего опциона.
Большой Вал, где проходила граница до того, как возвели новый, в последние годы превратился в широкий, неряшливого вида ров, битком набитый покосившимися вонючими лачугами, грязными лавчонками, храмиками, кучами отбросов и будками, где легионеры держали охотничьих собак. Вонь ударила Юстину в нос сразу же, как только он пересек главную, проходящую через всю страну от побережья до побережья дорогу, и спустился по ступеням вниз в глубокий ров, как раз напротив Преторианских ворот Магниса. На открытом пространстве, на расстоянии броска копья от ступеней, уже собралась толпа. Люди тесно сгрудились вокруг временной арены и заполнили крутые склоны вала. Надо рвом уже сгущались осенние сумерки, кое-где светились угли жаровен, и в самой гуще толпы плескался желтый свет большого фонаря. Юстин стал пробираться к арене, с трудом протискиваясь сквозь шумную колышущуюся толпу.
Эвиката он пока нигде не заметил, да и трудно было выделить кого-то одного в этой темной, шевелящейся массе. Но на границе светового пятна он разглядел Манлия, который всего за несколько дней до этого вернулся в строй. Юстин задержался около него: