Тайны древних руин - Тихон Пантюшенко

—Так что, может, и Михась решил подшутить?— спросил в перерыве между приступами смеха Демидченко.— Михась! Говори, сукин кот, правду.

Лученок тоже давился от смеха, и его ответу «Дали-бог, правда» никто не верил.

—Какая там правда? Вы посмотрите на его рожу.

—Да нет, лицо у Лученка вроде бы серьезно.

—Вот такое же серьезное лицо было и у Звягинцева, когда он от вашего имени посылал меня на рассвете за анодными батареями.

Новый взрыв хохота потряс гору.

—Ну черт с вами, как хотите. Но если что, то кое-кому придется идти за продуктами и анодными батареями пешочком до самого Севастополя.

Прошло, может быть, полчаса. Мы уже готовились к завтраку, как вдруг на верхней части склона горы показался водитель мотоцикла Саша Переверзев, весь увешанный тюками. Поднявшись до края площадки, он сел в изнеможении прямо на камни. Пот градом струился с его лица.

—Ну, господа-товарищи! Вижу, зажирели  вы  тут окончательно. Даже за своим собственным пропитанием не желаете спускаться вниз.

Демидченко, сдерживая смех, сам помог Переверзеву освободиться от тюков. Снимая последний пакет с плеч Переверзева, командир сказал:

—Понимаешь, Саша, какая петрушка получилась.И тут уже все наперебой начали рассказывать о случившемся.

—Тебе бы, Саша, надо было завернуться и уехать в дивизион. Я бы их, шельмецов, заставил потом нести все это на себе пешочком от самого Севастополя,— разъяснял Демидченко мотоциклисту.

—Артисты,— уже дружелюбно заметил Переверзев.

—Садись, Сашок, поближе да и позавтракаем вместе. Ты, наверное, как и Нагорный, с рассвета сегодня маешься.

После завтрака, во время которого не прекращалось обсуждение моей ходьбы за анодными батареями, Демидченко уехал на мотоцикле в штаб дивизиона. Обязанности командира отделения на время своего отсутствия он возложил на Лученка.

В нашем отделении комсомольцы все, кроме Сугако. Сегодня меня избрали комсоргом.

—Один вопрос решили. Что еще надо обсудить? — спросил я.

—Самае галовнае— як нам умацаваць сваю пазицыю,— сказал Лученок, сняв наушники.

—Ты дывысь! Я думав— вин ничого нэ чуе. А выявылось, що вин и Ганну голубыть, и Наталку шануе.

—Без командира решать такие вопросы  нельзя,— возразил Звягинцев.

—Ну до чего ж ты формалист, Сеня,— ответил ему Лев Яковлевич.— Нет чтоб сказать: «Так, мол, и так, ребята», так ты: «Без командира решать такие вопросы нельзя». А командир между прочим приедет сегодня, построит всех на вечернюю поверку и очень даже может сказать: «Про вас, товарищи краснофлотцы, говорят в экипаже, что вы орлы. А какие ж вы к черту орлы, если к вам, как к цыплятам, может подобраться самая паршивая лиса». И тут я сказку: «Разрешите вопрос, товарищ старшина второй статьи?»— «Разрешаю»,— ответит командир.— «А мы, между прочим, когда вы исполняли обязанности, даже боевой план составили».— «Кто ж такой план придумал?»— заинтересуется старшина.— «Сеня Звягинцев».— «Представить его за такой боевой интерес к самой какой ни на есть высшей награде». Вот, Сеня, какой кандибобер может из этого получиться. Ты меня понял?

—Ну ты скажешь.

—Шкада, нельга пакинуць рацыю. Я б вам паказав, што и дзе трэба рабиць.

—Ты, Михась, не беспокойся,— поднимаясь, сказал Звягинцев.— Мы тоже что-нибудь придумаем.

—Ды ты ужо прыдумав сення. Да гэтуль ад смеху вантробы баляць.

Обходя каменистые выступы вершины горы, я подумал: «А что, если бы нам пришлось обороняться, вести бой с атакующим противником? Не сладко бы нам пришлось. Здесь же не за что зацепиться. Противник оказался бы в более выгодных условиях, чем мы. На его стороне густые кустарники, каменистые выступы. Мы же на открытой гладкой макушке. Да нас же, как цыплят, голыми руками можно поснимать. Эх, отрыть бы круговую траншею да еще в полный рост, с выходом в укрытие— каземат. А сверху,— продолжал я мечтать,— натянуть сетку с какой-нибудь травкой. Смотри с корабля, соседних гор, с самолета в самый сильный бинокль— ничего не увидишь. Какая была бы траншея! Ни один земляной ров и в подметки ей не годился бы. Даже снаряды были бы ей нипочем». Шедший рядом со мною Лев Яковлевич, будто подслушав мои мысли, сказал:

—Как же ты отроешь ее в этой скале? И тут все наперебой заговорили.

—Пустая затея.

—А нашу пещеру как-то же выдолбили?

—Сколько лет ее долбили?

—Сколько ни долбили, но все же выдолбили.

—А если ломом или киркой попробовать?

—Была бы это пенка на молоке— с удовольствием попробовал бы.

—Нет, серьезно. Пусть это будет не так быстро, как в мягкой земле, но, может, что и получится.

И мнения, как это часто бывает, разделились. Одни считали, что отрыть траншею в каменной тверди в принципе можно, но на это уйдет очень много времени. Другие доказывали, что сделать что-либо своими силами практически невозможно, лучше ограничиться малым: выдолбить по небольшому углублению для каждого бойца, и дело с концом. Долго спорили, а потом все же решили: начинать нужно с простого— затребовать ломы, кирки и лопаты.

—Ну что, вроде бы все?— спросил Лев Яковлевич.

Я подождал, пока соберутся все вместе, и сказал:

—Тут у меня еще один вопросик есть. Деликатный, правда.

—Тоди пишлы до рации. Хай и Мыхась послухае,— предложил Музыченко.

Быстро спустились вниз. Лученок сосредоточенно прослушивал эфир.

—Вы помните, как в первый день к нам попала Маринка?— начал я, усаживаясь возле Лученка.— Так вот, наш командир посоветовал тогда побывать в ее школе и познакомиться с классом. Я был у них и пообещал обучить школьников радиоделу. Теперь возникает вопрос, как это лучше сделать,— я ожидал, что сейчас посыпятся различные  предложения, но, вопреки этому, встретил отчужденное молчание.— Ну что, ребята, это ж такое интересное дело. Что ж вы молчите?

—А что говорить-то, если все сделали сами. Нас даже не спросили,— сказал Звягинцев.

—Нас мов и нэма,— добавил Музыченко.

—Няемка,— высказал свое мнение и Лученок. И хотя никто этого слова до сих пор не слышал, смысл его для всех был понятен.

Я почувствовал, что собрание, так, казалось, хорошо начавшееся, пошло «под откос». «Ну пусть Демидченко мог рубануть с плеча,— подумал я,— но ты? Куда же ты смотрел? Даже Звягинцев и тот, наверное, понял бы, что так поступать нельзя». Вновь наступило молчание. «Что же делать?— мысленно спрашивал я себя.— Отказаться от всего этого, и дело с концом. Комсорг называется. Хотя какой ты комсорг? Так, одно название». Молчание затягивалось и становилось мучительно неприятным.

—Вот что, ребята, занимайтесь этим сами,— рубанул я с плеча, хотя и понимал, что винить в этом, кроме самого себя, некого.