Спартак Мишулин. Правда под запретом - Карина Спартаковна Мишулина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это я к чему? Что такой человек, как мой отец, порядочный и любящий, так переживающий за нас, даже если бы имел хоть какие-то сомнения, что у него могут быть еще какие-то дети где-то, написал бы тонну завещаний, поговорил бы со мной об этом, чтобы, не дай бог, мы не оказались в ситуации, когда нас смогут выкинуть на улицу или делить имущество. Папа был мудрым и осторожным, он просто бы не допустил подобной ситуации. А если бы и правда был какой-то брат или сестра, он перед операцией нашел бы возможность нас познакомить, взял бы слово с нас, что мы будем существовать мирно, что не принесем боль друг другу и его Валюшке! Он же не умер скоропостижно, он готовился к сложнейшей операции, он все понимал, что может не перенести ее, так что в такой ситуации уже было бы не до тайн! Это же не игрушки, это человеческие судьбы, а папа такими вещами не шутил никогда!
Все это время у меня было какое-то предчувствие беды, но я гнала его от себя.
Мне снились нехорошие сны. Туя, которую посадил папа на нашем участке, за год до своей смерти, резко погибла. В один день, как будто сожгли ее. Вечером было здоровое, зеленое дерево, а утром просыпаемся, ветки желтые и как будто выжгли их. Причем они одновременно с мамой посадили рядом две туи, одна как бы мамина, вторая папина. Символично, решили они, две туи, рядом, как они с мамой. И вот мамина туя цела и зелена, а папина погибла…
В день, когда папа уезжал в больницу, меня в прямом смысле слова разбудил наш пес, заставил встать и привел к папе в комнату, где он дописывал дневник, который посвятил Кристине.
Я проснулась в тот день от того, что у моей кровати сидел Чарлик и тихо подвывал. Время шесть утра, мне показалось это крайне странным, так как есть и гулять он просился всегда у мамы или папы, знал, что меня бессмысленно будить, а тут воет и не отходит. Я встала, а он прямо ведет меня в комнату к родителям. Я захожу, папа сидит за столом, пишет что-то Кристине в дневнике. Как только я подошла к папе, пес успокоился. Не зря говорят, что животные имеют сильные предчувствия.
В наш дом залетали птицы несколько раз, то синичка, то голубь… но я говорила себе, что это все предрассудки! Мы же за городом живем, в лесу почти, птицы это нормально, убеждала я себя!
В один из дней в больнице мы гуляли по коридорам и набрели на магазинчик всякой всячины, там, среди разной бижутерии, продавалось кольцо с лягушкой, обычное, не дорогое, но очень красивое. Папа купил его мне, сказав, что оно как раз для сцены мне подойдет. Это был последний его подарок, самый ценный! Обычная бижутерия стала дороже всего для меня!
За день до операции папа нервничал, я это чувствовала, я всегда его чувствовала, но он старался стойко держаться, даже пытался шутить. Его перевели в предоперационную палату, там была кровать, оснащенная разными кнопками для вызова медсестер. И папа, как ребенок, начал нажимать на эти кнопки, прибегала медсестра, журила его, смеялась вместе с нами, но просила так не делать, так как любой вызов вызывает волнение у врачей!
Мы пробыли с ним до восьми вечера. Приходил врач, который потом оперировал его, папа его спрашивает:
– А через сколько времени после операции я смогу вернуться на сцену?
– Спартак Васильевич, как будет восстановление проходить, будем надеяться, что к осени вернетесь, только придется поберечь себя, поменьше активных действий!
– Как же? Я же в одном спектакле цыганочку танцую…
Папа встает и прям в палате начинает показывать врачу движения танца. Врач в ужасе смотрит на папу, он-то знает всю историю болезни, знает, как опасна для сердечного клапана такая активность, но папа был истинный артист, цыганочка и его роли важнее всего! Это его второе дыхание!
Вечером он проводил нас до лифта, я помню в мельчайших подробностях этот день, эти последние минуты, помню, во что он был одет, даже запах его жидкости после бритья помню. Мы шли к лифту по темному коридору, стараясь гнать от себя плохие мысли, стараясь не думать о том, что будет завтра. Мы крепко обнялись, сели с мамой в лифт, и двери лифта разделили нашу жизнь на до и после… Там, за этими дверями, навсегда остались его добрая улыбка, его такой до боли родной запах жидкости после бритья, его одеколона и его родной души!
Из дома мы позвонили ему. Папа сказал, что ложится спать. Я ответила, что очень сильно его люблю и мысленно с ним всегда!
А его последними словами были: «Маленькая моя, люблю тебя! До встречи!»
Операция шла долго. Часов 8. Все это время мы пробыли с мамой в церкви.
Часа в три нам позвонили и сказали, что операция прошла хорошо, сердце после остановки завелось сразу, давление не падало и завтра его переведут в обычную палату, готовьте ему куриный бульон. Завтра вы его увидите!
Счастью нашему не было предела! Мы помчались на рынок покупать курицу, мама сварила бульон, погладила его чистую одежду…
А утром… Утром был звонок, чтоб мы не приезжали. Что-то пошло не так, и его пока оставят в реанимации.
В те годы в реанимацию не пускали. Я, конечно, умоляла врача разрешить нам туда пройти. Я думала, что он услышит мой голос или мамин и это заставит его выздороветь, очнуться! Я готова была отдать любые деньги и блага за это! Но врач был непреклонен. «Идите лучше в церковь», – сказал он.
И мы пошли… Мы молились, чтобы он выжил, пусть даже он бы не мог ходить или говорить, но только чтобы жил! Мы бы ухаживали за ним, даже в лежачем состоянии, но только бы он был жив!
Так прошли три дня, в полном непонимании, что происходит, в страхе и молитвах!
Врачи говорили, что отказали почки, потом кишечник… Конечно, 8 часов наркоза, с его пневмотораксом, и дали эти осложнения. Видимо, когда его перевели с искусственного дыхания на обычное,
