160 страниц из солдатского дневника - Мансур Абдулин

Сижу я и разбираю себя по косточке. И делаю вывод: «Да, на сон я падкий, и никак я не могу терпеть ночью без сна! Да, Суворову такой друг, как я, не нужен. Я и сам себе не нужен такой! И в самом деле, почему я такой непутевый? Если благополучно выпутаемся из этой ловушки и вернемся в свой батальон, то и комбат спасибо не скажет! Отберут у меня медаль „За отвагу“, исключат из партии… Худо дело. Худо».

Я застрелился бы давно, но не хочу совершить еще одну подлость по отношению к Суворову… Сам себя кончу и его оставлю одного в этот опасный момент!

Грохот боя слышу все время. Горят около двух десятков немецких танков, фашисты двигаются разрозненными колоннами, в одиночку и мелкими группами на запад. Наши артиллеристы, чтобы остановить, достают их здесь, в глубине, осколочными снарядами и минами. Взрывы вокруг нас методично уничтожают живую силу противника… Можем, кстати, и мы от своего снаряда туда же…

Но вот отдельные группы гитлеровцев стали отходить назад. Галдеж немецкой речи, взрывы, сердитый рев моторов вражеской техники, дым от горящих танков и взрывов, пыль мерзлой земли, оседающая сверху, стоны раненых врагов — все смешалось в грохоте ночного сражения.

Вот уже и вся масса фашистского полчища остановилась и стала качаться то вперед, то назад… Чувствовалось, что там, впереди, непреодолимый заслон… Потом серая лавина немцев, набирая скорость, потекла назад, в «котел»! Наша берет!

Грохот основного боя стал приближаться к нам. Через полчаса донеслась уже ядреная русская матерщина, от которой даже у меня мурашки побежали по спине! Милые наши мужики-солдаты! Материте и меня за то, что я тут сижу-посиживаю, а вы там лишаетесь своих животов и добываете мне освобождение из этой ловушки! Сердитые сейчас наши солдаты, и не простят они, что спал я тут сладко!..

Суворов спустился, взял несколько гранат-«лимонок», диски к автомату и деловито говорит мне:

— Будем зарабатывать помилование от своих… Вставай!

Я тоже пожадничал, набрал без меры гранат и дисков и рядом с Суворовым приготовился открыть огонь. Жду, когда начнет командир.

Фашисты отступают по своим следам, но автоматным огнем можно их доставать. Бегут, гады!

Чуть-чуть подождали мы еще и, когда почувствовали самый критический момент, открыли встречный огонь по отступающим фашистам. А у них уже не оставалось времени заняться нами. Они только подальше стали обтекать наш окоп с обеих сторон.

По немцам открыл огонь еще кто-то.

Автоматы накалились. Стараемся следить, чтобы со спины фрицы нас не накрыли. Потом опять сложность — как бы не зацепить своих, которые уже близко…

И вот наконец мы повернули автоматы в спины фрицам, и наш с Суворовым тыл стал обеспеченным, то есть за спиной у нас — свои! Потеряв половину личного состава, батальон наш вернулся на прежние позиции.

Таким образом, в продолжение одной ночи мы с Суворовым, не сходя с места, побывали в тылу у гитлеровцев. Теперь, когда слышу поговорку: «И пушками не разбудишь», я часто думаю: а не с нашего ли с Суворовым случая пошла эта поговорка?.. Солдаты, измотанные окопной жизнью, и при артналетах ухитрялись спать, а сейчас нас беспокоит шум трамвая под окнами…

Командир роты был рад видеть нас живыми:

— Вы же не удрали, а наоборот! — и рассмеялся. Но комбат мне сказал:

— Лишаю награды за уничтоженного снайпера! — И я рад был, что легко отделался: за такой грех шкуру снять было и то мало.

Наша братва, конечно, зубоскалила кто как мог. Мы на несколько дней стали объектом неистощимого солдатского остроумия.

Суворов же, когда все кончилось, только головой покачал:

— Кто-то из нас с тобой родился в рубашке, Мансур.

Холодно

Рассвело. Фашисты сидят в «котле» смирно. Пошел мокрый снег. В окопах стало сыровато. И мы все притихли. Снег тихо опускается на землю…

Впереди нас, в «котле», пять курганов, занятых немцами. На ровной степной поверхности курганы неразличимы глазу. Но на карте севернее Карповки они помечены как «высота 126» и так далее.

Полку приказано овладеть пятью высотами и закрепиться на них. В назначенную минуту наша артиллерия открыла огонь, и стрелковые батальоны начали выдвигаться вперед к рубежу атаки.

Снег в ту зиму был глубокий, не ниже сорока сантиметров, а в низинах еще глубже.

Прекращение артогня — сигнал для атаки. Батальоны поднялись и с криком: «Урра! За Родину!» — пошли вперед.

Атака развивалась успешно, и, не встречая сопротивления гитлеровцев, мы продвигались к «пяти курганам»…

Фашисты отступали трусливо… «Вымотались фрицы, в окружении не хотят воевать», — помню, подумалось мне.

Ну раз сопротивления нет, ротам и батальонам не захотелось «пахать целину» глубокого снега. Мало-помалу солдаты перестроились и пошли не цепью, а колоннами поротно — каждый старался идти где поутоптанней. И так получилось, что не мы свой строй держали, какой нам надо, а дорога, постепенно втянувшая в себя все боковые дорожки, построила нас в одну длинную колонну. Полк теперь продвигается к курганам в колонном строю… Все сбились в кучу, мешая друг другу…

Еще километр пути — и курганы окажутся в наших руках! Пожалуй, впервые мы на Донском фронте так легко тесним фашистов. Впервые тут фашисты трусливо отступают… «Если теперь фрицы так будут воевать, то Сталинградская битва закончится нашей победой через неделю», — подумалось опять.

Весь наш полк достиг нужного места. Теперь осталось только «опоясать» курганы батальонами и закрепиться… Вот здорово!

В этот момент — со всех сторон одновременно — фашисты открыли пулеметный и артогонь.

Солдат не может видеть общей картины боевых действий в масштабе, скажем, дивизии. Солдат охватывает сознанием то, что видит воочию да понимает по командам и звукам, близким и дальним. Поэтому я не берусь передать общий ход того боя, ибо легко мне будет впасть в ошибку. Опишу лишь то, что успевало охватывать мое сознание.

Наш полк, как огромное живое существо, закружился вокруг своей оси… Куда ни сунься, отовсюду брызжут свинец и снаряды. Ревут душераздирающим воем шестиствольные гитлеровские минометы, от мни которых нет спасения: косит осколками во все стороны в радиусе двадцати метров…

Мы с Суворовым бросились от общей массы людей в сторону, чтоб выйти из зоны обстрела-расстрела. Сунулись в глубокий целиковый снег. С нами пятнадцать-двадцать человек. Тело вязнет в глубоком снегу, но здесь, метрах в ста, мы уже не привлекаем к себеогонь.

Торопясь, устанавливаем миномет. Но куда стрелять? Чтоб не по своим!