Камень ацтеков - Елена Долгова

Немного спустя Джо Винд ухмыльнулся своей улыбкой озорной обезьянки, Кормик, щурясь, навел ружье, пуля вышла из ствола, капитан видел, как она погрузилась в его плечо, причиняя нестерпимое мучение. Это страдание сделалось всеобъемлющим, длилось целую вечность. Тела испанцев из воды исчезли. Скалы берега успели рухнуть под напором прилива, раскрошиться и сделаться мелким мусором, постепенно изменилось все — небо, море и сам берег, исчез даже Баррет, который видел сон, но все равно оставалась боль и молчаливое присутствие чужого бога, повелителя звезд, войны и судьбы.

— …Эй, англичанин, приди в себя!

Баррет открыл глаза. Ланда энергично тряс своего пленника за здоровую руку.

— Очнись, тебе говорят. Мне очень не нравится мысль о том, что ты умрешь раньше, чем я этого захочу.

— Сколько прошло времени?

— Какая разница? Плохо то, что ты вовсю орал в бреду, к тому же делал это на родном языке.

— Я вижу густую адскую черноту. Непроглядную тьму и огонь в самой ее середине. И себя в этом огне.

— А как же? Чего ты еще хотел?! Прошел день, сейчас снова полночь. На проклятой галерее болтается проклятый фонарь. Приди в себя, Педро Санчес! Полночь не самое подходящее время для ужина, но ты бы съел чего-нибудь. Я оставил для тебя солонину.

У Баррета пылала голова, он попытался жевать твердое мясо, но оно с точки зрения англичанина отдавало горечью желчи.

— Я развязал тебя, как ты и просил, — мрачно добавил Ланда.

— Спасибо, конечно, только я и так сдвинуться с места не могу.

— Попытайся хотя бы успокоиться и удержаться от бреда. Если ты еще хоть один раз заорешь во все горло «God damned», мне придется тебя заколоть. Ты понял? Заколоть ради моей собственной безопасности.

Потомок славного испанского рода отошел куда-то в угол, оставив пленника в одиночестве. Капитан пиратов лежал, рассматривая окрашенную огнем ночь, его попеременно окатывало тот жаром, то холодом, плечо глухо и неотвязно ныло. Лихорадка от раны усиливала беспросветное отчаяние.

«Это конец, — тоскливо подумал он. — Возможно, у меня начинается антонов огонь».

— Эрнандо!

— Не мешай мне спать, — тут же отозвался испанец. — Ты становишься слишком беспокойным.

— Мне самому не дает покоя плечо.

— Подожди немного, скоро будет еще больнее, — с нехорошей двусмысленностью пообещал испанец.

— Если ты не дашь мне хотя бы вина или чего-нибудь покрепче, я стану орать по-английски так громко, как только сумею. Плевать на последствия. Я человек конченный, мне все равно умирать, зато тебе придется объясняться с Родригесом насчет своего обмана и предательства.

— Вот английская собака!

Ланда вышел из темноты, теперь отблески фонаря окрашивали его напряженное лицо. В горло Баррета уперлось лезвие навахи.

— Только попробуй, Педро, только попробуй хотя бы пикнуть. Сейчас сверну кляп и засуну его поглубже в твою глотку.

— Дурак. Лучше налей мне выпивки.

Ланда подумал и убрал нож.

— Мне совсем не жаль хереса, только он тебе не поможет. Я придумал кое-что получше.

Он исчез, но тут же вернулся, держа что-то в ладони. Баррет напряг зрение и увидел обычные, сорванные с какого-то растения и уже подсохшие листья.

— Что это?

— Да так, странная штука, она редко попадает на восточный берег. Кока. Ее любят горные индейцы аймара, те, которые из перуанского вице-королевства; по мнению дикарей, это зелье — подарок их какой-то богини. Ты просто возьми это в рот целиком и как следует разжуй. Не торопись. Не вздумай проглотить.

Питер растер зубами безвкусный лист. Некоторое время ничего особенного не происходило. Жар не исчез, но боль в плече поприутихла — вроде бы болело не у Баррета, а так, у кого-то другого.

— Возьми еще один, — посоветовал Ланда.

— А третий можно?

— Нельзя. Второй был последним. Иначе ты привыкнешь, будешь жевать листья бесконечно и сожрешь весь мой запас. К тому же, извини, я позабыл тебе сказать, что употреблять это зелье — очень большой грех. Правда, я не думаю, что греховность имеет для пирата значение.

Баррет больше не слушал испанца, он не знал, было ли вызвано это чувство действием листьев, но боль в руке притупилась. Мрачное будущее сделалось неопасным и отодвинулось куда-то в бесконечность, фонарный огонь совсем потерял зловещий оттенок костра.

Ночь была спокойной и длилась вечно. Плескалось сонное море за бортом, огромный галеон был надежным пристанищем, бюст чужого короля и черная кружка исчезли из поля зрения, даже де Ланда больше не казался таким уж негодяем.

Сам Ланда, однако, не разделял эйфории Баррета. Он нашел на руке англичанина пульс, остался чем-то недоволен, потом поискал на шее сонную артерию.

— Угораздило же этого океанского пса получить пулю от своих же бандитов. Если он сдохнет еще до Картахены, тут и Лусия не поможет. Пресвятая Дева! Прошу тебя, пусть он покуда не умирает. Только не в море, не сейчас, не так нелепо и бесполезно. О, Педро Баррет! Ты улыбаешься и не знаешь, что зелье дает силы только потому, что отнимает их у нового дня. Сегодня стало полегче, зато завтра очнешься в тоске, а может быть, и вовсе не очнешься. Нет, до чего же нам не везет! Удача поманит и тут же уйдет, самые лучшие планы оборачиваются крахом.

Де Ланда вытащил из ларя запасной плащ и укрыл им Баррета.

— Пожалуй, и мне надо поспать. Хотя бы на оставшиеся четыре склянки, ведь неизвестно, что будет завтра…

Он влез в свою подвесную койку и через минуту задремал.

Море (то самое, которое казалось одурманенному Баррету тихим и безопасным) качало «Хирону» так, что скрипели доски. Волны били по корпусу и обдавали снаружи кормовую галерею. Резной фонарь в форме замка погас. Тускло светилась узкая полоска чистого неба у самого горизонта.

Глава 5. Сармиенто

В пустоте и безвременьи гулко грянул удар. Его металлические вибрации наполнили пространство, отразились от холодной тяжести камня. Чистый звук длился и длился, покуда не начал медленно умирать. Тогда колокол ударил во второй раз так, что, казалось, дрогнули сами стены громады.

— Дон-н-н!

Низкий звон заглушил все остальные обыденные звуки — нежное хлопанье голубиных крыльев, легкий шорох прибоя и пение ветра, заблудившегося среди сотен крыш. Величественные биения следовали друг за другом, пестрая стая потревоженных птиц описала широкий полукруг и снова устроилась на кирпичных карнизах и в фигурных нишах фризов. С неба прямо в грязь улицы спустилась пригоршня потерянного пуха.

Молодая женщина в андалузском платье, вздернув подбородок, задержала внимание на нависающей громаде храма. Колокол, который был сердцем собора, ударил снова — сильно, повелительно и одновременно мягко и призывно. Быстро смахнув ладонью перо с подоконника, хозяйка дома захлопнула окно.