Самоубийство империи. Терроризм и бюрократия. 1866–1916 - Анджей Иконников-Галицкий

Такое объяснение, по меньшей мере, недостаточно! Следователь Кабат, ведший дело Засулич, подчинялся не Лопухину, а прокурору окружного суда (этот пост годом раньше занимал Кони, а после него – Желеховский). Обвинительный акт подписывал не Лопухин, а товарищ прокурора окружного суда Кессель. Дознание проводили и в предварительном следствии участвовали жандармские офицеры, никак не связанные по службе с Лопухиным и вообще с Министерством юстиции, а подчиняющиеся III Отделению. Наконец, с первого до последнего дня следствие контролировал министр юстиции, генерал-прокурор Пален, непосредственный начальник Лопухина.

Итак, если действительно было принято решение – во что бы то ни стало представить стрелявшую в Трепова женщину одинокой Немезидой, – то оно было принято на самом высоком уровне. Возможно даже, выше Палена. А выше министра в служебной иерархии Российской империи стоял только император.

Вспомним: тот же Кони сообщает о своей встрече с государем на лестнице в здании Градоначальства. Анатолий Фёдорович спустился вниз и отправился по своим делам, а Александр Николаевич поднялся наверх, в приёмную, где находились в это время Пален и Лопухин. Вне всякого сомнения, между ними и государем состоялся разговор. И, судя по всему, были получены (или сообща выработаны) некие установки. Установки эти родились не из обстоятельств самого дела – тогда бы их легко было изменить в процессе следственной работы – а на основании внешних соображений политического характера. Только таким образом можно объяснить все странности следствия. Ход (и, как казалось, исход) дела был предопределён верховной властью ещё тогда, когда даже личность стрелявшей не была установлена. Верховную власть, в отличие от общественности, интересовала не она, а Трепов. Он лежал, раненый, в соседней комнате, а здесь, в приёмной Градоначальства, решалась его судьба.

На протяжении 1860—1870-х годов за широкой спиной самодержавной власти шла непрерывная глухая борьба придворных группировок. Они не имели названий, чёткой идейной ориентации и определённого состава. Это была своеобразная кадриль, в которой партнёры сходились, расходились, менялись местами в зависимости от личных амбиций и политических обстоятельств. В глазах всезнающей и обо всём догадывающейся столичной общественности они представали как «либеральная» и «консервативная» партии, но считать их таковыми по существу можно очень условно. Центром притяжения так называемых «либералов» был двор великого князя Константина Николаевича; точкой опоры их противников – покои императрицы Марии Александровны и наследника престола Александра Александровича[2]. А так как столичная общественность в основной своей массе была настроена либерально и даже, пожалуй, отчасти революционно, то «партия Константина» имела в Петербурге немалое влияние. Самодержцу, конечно, приходилось лавировать между сторонниками жены и сторонниками брата. В какой мере сама императрица Мария Александровна и великий князь Константин Николаевич участвовали в этих политических танцах – определить непросто. Всё ведь было прикрыто золотошвейным покровом верноподданнических фраз. Однако либеральные реформы первой половины 1860-х годов проводились под непосредственным руководством Константина. Одним из главных порождений этих реформ стала судебная система образца 1864 года, открытое и гласное судопроизводство, суд присяжных. Под эту систему перестроено было и Министерство юстиции, ставшее на полтора десятилетия главным прибежищем правительствующих либералов.

Вообще, в ходе этих самых реформ «партия Константина и Конституции» слишком уж явно стала забирать верх над «ретроградами». Нужно было восстановить баланс. И тут гремит выстрел Каракозова. Начинается «реакция». Во всяком случае, так это прозвали в вольнодумных петербургских салонах. Министр внутренних дел П. А. Валуев заменён А. Е. Тимашевым, министр юстиции Д. Н. Замятнин – графом К. И. Паленом. Те, прежние, уже срослись с «константиновской» линией. Эти, новые, – «консервативны», стало быть, потянут в другую сторону. Но главное «посткаракозовское» назначение – граф П. А. Шувалов, «Пётр IV», как его называли либеральные петербургские языки, восшедший на престол начальника III Отделения и шефа жандармов. Он – личный враг Константина и на долгие годы подлинный лидер «партии ретроградов».

Амбициозного и властного Шувалова надо было кем-то уравновесить. Почти одновременно с жандармерией обретает нового главу и петербургская полиция: обер-полицмейстером столицы назначен Трепов. Это назначение было особо продумано государем. Человек, близкий по крови и далёкий от борьбы придворных кланов, малообразованный, но добросовестный и надёжный – Трепов как нельзя лучше подходил на роль центра, неподвижной точки опоры, по обе стороны от которой будут подниматься и опускаться чаши политических весов.

Трепов оправдал ожидания самодержца. Прежде всего, он оказался в высшей степени на месте в качестве хозяина города. Через несколько лет он получает звание градоначальника, при нём создаётся мощная структура городского управления – Градоначальство, в котором, помимо управления полицией, сосредоточены санитарные, пожарные, градостроительные, статистические и прочие службы. Даже публичные дома и канализация находятся в ведении градоначальника. Трепов вникает во всё, управляет всем, принимает всех и взыскивает за всё. При нём в столице ведутся большие и многообразные работы: строится Центральная водопроводная станция и прокладывается водопровод, проводится конная железная дорога (конка), возводится второй постоянный мост через Неву – Литейный, упорядочивается нумерация домов, мостятся улицы, развивается уличное освещение. Реформируется городская полиция. Для борьбы с преступниками создаётся Сыскное отделение во главе с великим сыщиком Иваном Дмитриевичем Путилиным. Издаётся газета «Ведомости Санкт-Петербургского градоначальства и городской полиции». Предпринимаются первые попытки улучшить условия труда и быта рабочих. Словом, не случись того выстрела в январе 1878 года, Трепов вошёл бы в историю как лучший петербургский градоправитель.

По складу личности Трепов был прямолинеен, вспыльчив, грубоват, прост в общении (пожалуй, иногда даже простоват), ответственен и верен слову. В общем, личность довольно-таки симпатичная, особенно на фоне хитроумных и напыщенных карьеристов-царедворцев. Недаром убеждённый либерал А. Ф. Кони в своих воспоминаниях только о нём одном из всех «царских сатрапов» отзывается с нескрываемой (хотя и чуть-чуть ироничной) симпатией. В силу таковых своих качеств петербургский градоначальник долгое время оставался вне придворных партий и, по-видимому, не участвовал в их тайной борьбе. Но в середине 1870-х расстановка сил вокруг престола вновь стала меняться.

Внешне это проявилось в том, что в обществе стали циркулировать слухи о чрезмерно устойчивой привязанности государя к прекрасной княжне Катеньке Долгоруковой. На этот роман императора до сих пор принято смотреть сквозь дымчатое стекло сентиментально-лирического жанра. Однако личная жизнь носителя высшей власти всегда есть часть политики. У Александра II было немало мимолётных увлечений раньше, и это никого не волновало, не исключая его собственного семейства. Ситуация с Долгоруковой оказалась принципиально иной, потому что политические обстоятельства вокруг складывались по-иному. Можно не сомневаться, что в опочивальне молодой возлюбленной стареющий император отдыхал не только от общества своей законной жены, но также и от политических амбиций её окружения. Чем отчётливее проявлялось намерение самодержца поставить на место зарвавшуюся «партию императрицы», тем прочнее становилась его симпатия к фаворитке, тем большую известность эта связь приобретала в обществе, тем быстрее вокруг «второго двора» складывалась группировка вельмож, обиженных Шуваловым, Тимашевым и прочими «ретроградами». По сути дела, эта группировка была вторым изданием «партии Константина». Надо сказать, что сам великий князь Константин Николаевич с подчёркнутой любезностью относился к пассии своего брата. И именно из окружения великого князя исходят первые приглушённые слухи о том, что государь тяготится своим законным браком и начинает подумывать о его расторжении.

Истинные намерения Александра II, конечно же, никому неведомы. Но одно только допущение такой возможности создавало в кругах, близких к власти, новую политическую ситуацию. Ибо за вопросом о браке неминуемо следовал вопрос о престолонаследии.

Согласно закону об императорской фамилии, брак государя мог быть расторгнут в случае измены царицы, её неспособности родить наследника, её душевной болезни. Императрица Мария не изменяла мужу, родила ему пятерых сыновей и никаких признаков сумасшествия не проявляла. Единственным реальным поводом для расторжения брака оставалось положение закона, гласившее, что брак может быть признан изначально недействительным в том случае, если при его заключении стороной невесты был утаён факт её болезни, каковая могла бы повлиять на здоровье потомства. Тут, действительно, имелась зацепка: в обществе было хорошо известно о болезненности императрицы, а её первенец Николай Александрович умер в 1865 году совсем молодым, от туберкулёза. Но признание брака изначально недействительным автоматически делало незаконными всех детей от этого брака. Следовательно, наследник цесаревич Александр Александрович утрачивал права на престол, равно как и его братья. И вот тогда наследником становился великий князь Константин Николаевич, а вслед за ним – его потомство. Разумеется, для «партии Константина» такой оборот событий был наиболее желанным. Для вельмож из «партии императрицы» он означал крах карьеры.