Самоубийство империи. Терроризм и бюрократия. 1866–1916 - Анджей Иконников-Галицкий

Что такое? Почему? Схватили? Похитили? Казнили? Нет. После оглашения приговора Вера Ивановна, капитанская дочь, отправилась в свою камеру – собирать вещи. Не спешила, даже села попить чайку напоследок. Она, конечно, чувствовала страшную усталость и, как это не удивительно, разочарование. Ждала эшафота, мученичества, а тут… «Подсудимая, вы не виновны». Как будто и не было ничего.

Зато вокруг все суетились. Начальник Дома предварительного заключения, назначенный после Курнеева, полковник Фёдоров вместе с ответственным за охрану суда полицмейстером Дворжицким (опять тот же Дворжицкий!) решали непростую задачу: через какие двери выпустить оправданную, чтобы по возможности не привлечь внимания толпы и собственного начальства. Но по извечной российской привычке, все двери оказались наглухо запертыми и заваленными всяким мусором, кроме той единственной, выходящей на Шпалерную, через которую обычно выпускали освобождённых. Толпа уже перетекла туда. Сгущались сумерки, когда Засулич вышла. Под приветственные клики нескольких сотен глоток села в кем-то подогнанную карету. Карета медленно тронулась, сопровождаемая неубывающей толпой. Это странное шествие с каретой во главе, напоминавшее то ли шутовские похороны, то ли южноамериканский карнавал, потекло по Шпалерной, свернуло на Воскресенский проспект… На углу Воскресенского и Фурштатской шествие упёрлось в преграду: полиция и конные жандармы. Что произошло дальше в тусклом освещении уличных фонарей – никто толком описать не мог. В толпе вспыхнула мгновенная уверенность: жандармы присланы похитить народную героиню. Началась сумятица и драка, посреди которой грянули выстрелы. Ни тогда, ни потом не удалось выяснить, кто стрелял. Люди кинулись врассыпную. Через несколько минут перекрёсток опустел. Итог бессмысленной стычки подвели к ночи: один убитый студент, одна раненая курсистка, один контуженый жандарм, рядовой.

Примерно в тот час, когда на Воскресенском всё стихло, полковник Фёдоров получил за подписью прокурора Судебной палаты Лопухина предписание, прочитал его, протёр глаза и снова прочитал. «Содержать Веру Засулич под стражей». Подпись. Росчерк. Спустя годы Фёдоров вспоминал, что сначала принял эту бумагу за мистификацию, «так как всему Петербургу уже было известно об освобождении Засулич, а тем более прокурору, из канцелярии которого четыре часа тому назад я получил предписание о немедленном её освобождении». Примерно в то же время полиция и жандармерия получили приказ арестовать оправданную Веру Засулич. Это тоже был начальнический бред. Засулич скрылась, несколько недель жила по разным адресам, где её почему-то никак не могли разыскать «царские ищейки», затем выехала за границу, летом того же года объявилась в Швейцарии, где и обосновалась надолго. Ни тогда, ни после компетентные органы Российского государства так и не обратились к правительству Швейцарии с просьбой о её выдаче.

Дело Засулич до вынесения судебного приговора казалось простым министру Палену и прокурору Лопухину; после суда оно тоже казалось простым вечно фрондирующей российской общественности. Покушение на почве личной мести превратилось в героический акт возмездия царскому сатрапу. Между тем во всей этой истории есть нечто совершенно загадочное. А именно – следствие. Оно от начала до конца строится на одной-единственной версии, притом выдвинутой самой подследственной. Факты и обстоятельства, которые могут поставить под сомнение убедительность этой версии, во внимание не принимаются.

При знакомстве с материалами дела возникает масса вопросов, а внятных ответов на них нет. Ну, во-первых: почему в качестве причины покушения избрано рядовое, в общем-то, и не особо резонансное происшествие с Боголюбовым? И почему новая Шарлотта Корде твёрдо знает, кому и за что нанести удар – как будто сама присутствовала полгода назад в тюремном дворе? Ведь имя Трепова нигде публично не было названо в связи с бунтом в Доме предварительного заключения. От кого пензенская ссыльная Засулич получила точную информацию о боголюбовском инциденте? В ходе следствия эти источники выявлены не были. На суде председательствующий поинтересовался: «От кого знаете?». «От знакомых», – ответила Засулич. Председательствующий удовлетворён.

Ещё более изумляет нарочитое невнимание следствия к обстоятельствам подготовки покушения. Засулич приезжает в Петербург, когда – тоже не выяснено, видимо, в конце декабря (прошло уже полгода после инцидента в Доме предварительного заключения). Через посредника, так и оставшегося неизвестным,[1] приобретает револьвер, потом через того же посредника меняет его на другой, более мощный. Как только оружие готово, она под именем Елизаветы Козловой является на приём к Трепову, хорошо зная, что он бедным просительницам в аудиенции не отказывает. И производит свой выстрел. Тут видно не только «заранее обдуманное намерение», тут проступают контуры плана и тени соучастников. И опять же, следствие не пытается выяснить, кто этот таинственный незнакомец, дважды появлявшийся в оружейном магазине Лежена, чтобы приобрести подходящее оружие. Вера Засулич просто заявляет следствию, что револьвер по её просьбе купил ей знакомый, а для чего пятизарядный «бульдог» предназначался – этого он не знал и к «акту возмездия» никакого отношения не имеет. И следствие, и суд верят ей без колебаний. А нам, прямо скажем, поверить в это трудно. «Купи, пожалуйста, мне револьвер, и помощнее!» – не самая заурядная просьба, с которой может обратиться молодая женщина к приятелю. «И он послушно в путь потек» и возвратился с оружием, даже не поинтересовавшись, зачем оно нужно! Но допустим, допустим, что есть такие верные друзья, готовые без лишних вопросов выполнить любую прихоть женщины. Но ведь и в этом случае «таинственный незнакомец» – свидетель, чьи показания могут оказаться важными для обвинения. Ведь вызвали же на допрос Лежена-младшего, продавца в магазине своего папаши. А покупателя, которому Лежен из рук в руки передал смертоносный ствол, не только не нашли, но даже не попытались выяснить, как его зовут.

Поразительно, что ни во время предварительного следствия, ни на суде не был допрошен никто из знакомых Засулич (кроме её матери, при участии которой была установлена личность стрелявшей). Поразительно, что ни у следователей, ни у прокурора, ни у судей не возник вопрос: зачем Засулич, идя на подвиг ради возмездия, пыталась скрыть свою личность, причём настолько тщательно, что даже при фотографировании «усиленно старалась гримасами исказить своё лицо»? Возникает ощущение, что следственные и судебные власти больше всего на свете боялись выявить связи Засулич, обнаружить факты, указывающие на то, что она действовала не в одиночку, что покушение на Трепова есть результат хорошо спланированного заговора.

Может показаться, что мы ломимся в открытую дверь. Давно понятно: Вера Засулич – революционерка, действовала по заданию революционного подполья. Однако эта, ещё одна «простая» версия, основывается не на фактах, а на заявлениях, столь же непроверенных, как и заявления Засулич на следствии. Они сделаны задним числом, в мемуарах, её соратниками по более поздней революционной деятельности. Сама она в своих весьма отрывочных и неполных воспоминаниях обходит молчанием всё, что предшествовало покушению. Заметим: общероссийского революционного подполья в то время не существовало. И трудно понять, почему Засулич, проведшая семь лет в ссылке вдали от Петербурга и ничем особенным за эти годы себя не проявившая, вдруг получает от одного из петербургских революционных кружков задание: убить Трепова. Но даже если это было так, всё равно остаётся необъяснённым то упорство, с которым в ходе следствия отбрасываются все указания на наличие у Засулич сообщников, на существование политического заговора против Трепова.

Разумеется, на эти странности не мы первые обратили внимание. Ещё Кони в воспоминаниях о деле Засулич указывает на почти маниакальное стремление представить покушение как поступок мстительницы-одиночки, что, по его мнению, было особенно странно «со стороны министерства, которое ещё недавно раздувало политические дела по ничтожнейшим поводам». Он же называет имя человека, неуклонно проводившего эту линию: прокурор Судебной палаты Лопухин. И объясняет такое поведение личными качествами Лопухина и его карьерными интересами.

Такое объяснение, по меньшей мере, недостаточно! Следователь Кабат, ведший дело Засулич, подчинялся не Лопухину, а прокурору окружного суда (этот пост годом раньше занимал Кони, а после него – Желеховский). Обвинительный акт подписывал не Лопухин, а товарищ прокурора окружного суда Кессель. Дознание проводили и в предварительном следствии участвовали жандармские офицеры, никак не связанные по службе с Лопухиным и вообще с Министерством юстиции, а подчиняющиеся III Отделению. Наконец, с первого до последнего дня следствие контролировал министр юстиции, генерал-прокурор Пален, непосредственный начальник Лопухина.