У нас была Великая Эпоха - Игорь Оськин

От 3 до 6 лет была большая беда: его ночной лунатизм. Среди ночи он вдруг начинал громко плакать, не просыпаясь, вставал и ходил по квартире. Пытались успокаивать, минут десять он продолжал ходить и плакать, потом ложился и продолжал спать. Ужасно было видеть это, пугала неизвестность – что будет дальше.[15]

Прекрасны детские фразы в возрасте 4–6 лет. В поликлинике сын кричал врачу, взявшему его на укол после травмы:

— Я папе скажу!

На упреки в непослушности и озорстве говорил:

— Ну разве я виноват, что я такой веселенький.[16]

Одна фраза возникла вследствие папиной нервности и глупости. На прогулке днем пятилетний сын расспрашивал, как это люди умирают, папа говорил о болезнях, потом сорвался на больном для него вопросе:

— Все люди умирают, и мы с мамой умрем в старости.

Вечером положили его в постель, ушли на кухню, вдруг плач. Зашел, сын на корточках, головой в подушку, сквозь слезы говорит:

— Почему вы будете умирать, а другие будут жить?

В детстве Колесов очень любил детские ясли и садик. Теперь жизнь внесла свои поправки. Поступил сигнал – заведующая детскими яслями и другие работники сумками выносят продукты, дети голодают. Душераздирающая картина.

Он в гневе пошел к яслям, дождался выхода заведующей. Она уже была известна как очень нехороший человек, а теперь вышла с набитой сумкой. Его намерение было простым – схватить ее за руку с этой сумкой и отвести в милицию. Постояли, поговорили. Не хватило духу и хватило ума – отопрется, купила, мол, в магазине. Ушел. И пошел жаловаться районному начальству:

— Спасите детей, писать не могу, считайте жалобу анонимной, чтобы не отозвалось на ребенке.

— Да, у нас есть и другие претензии, — ответила инспекторша.

Подействовало или нет, но через некоторое время заведующую перевели в поликлинику участковой медсестрой.

Сын болел мало, маме приходилось работать без бюллетеней. Его хорошо воспитывали в детском саду – как-то он предложил поставить дома у стены маленький столик, над ним повесить флажки и портрет дедушки Ленина.

Иногда и маленькое происшествие может навеять большую философию. Пятилетний сын играл во дворе, его грубо толкнул ровесник – грязный, злобный, жестокий. Сын заплакал и отбежал. Папа не стал пенять злому отродью – бесполезно. Острая боль в душе: «Ведь это я отправил в этот мир милого, славного, ангельского человечка – не на растерзание ли вот таким выродкам…»

Начиная с семилетнего возраста папа и сын постепенно отдалялись друг от друга. Меньше общались – теперь он играл со сверстниками, сам читал, сам смотрел телевизор. В первом классе он оставался на продленном дне. Учился средне, а зачастую плохо. Казалось бы, отличное поприще для полезного общения, однако его попытки помочь сыну в учебе оказались неудачными. С изумлением обнаружил: сын плохо воспринимает несложные школьные истины. Как ни настраивал себя на терпеливое разъяснение – по несколько раз одно и то же, не выдерживал, раздражался и срывался.

Тяжкое воспоминание о рыбалке – надумал хорошее совместное занятие с восьмилетним сыном, на озере раздражался на каждом шагу, потом каялся всю жизнь. Общение сужалось – папа уже боялся самого себя.

Интеллигентский стандарт – сына пытались обучать музыке, купили пианино. Нашли учителя, музыканта военного оркестра, серьезного и занудливого. Несколько месяцев шла учеба, потом заглохла.

Как-то наткнулся на интересное суждение: надо не учить играть на музыкальных инструментах, а учить слушать музыку. Это правильно, но этого они не делали. Телевизор вытеснял все остальное. К тому же влияние товарищей и подруг оказалось сильнее родительского примера. В отличие от них дети остались в стороне от классики. Большая потеря – для них, сами себя лишили богатейшего источника наслаждений.

Специалисты говорят: не пытайтесь воспитывать ребенка, усаживая его перед собой и уговаривая делать хорошо и не делать плохо. Надо воспитывать примером собственной жизни. Он послушался, в итоге общения стало еще меньше. Вспомнил, как он сам тоже рано отдалился от матери. Оправдывался разницей интересов.

Сын учился в обычной городской школе, недалеко от дома. Менялась страна, менялась и школа. Росла рождаемость, за которой не поспевало строительство школ. Число учеников в классе довели до 50! Ужас, возмущался он, при нем нормой было 30.

Классная воспитательница Гайя Сергеевна – суровый человек, неподвижный жесткий взгляд, сухая речь. С ней трудно разговаривать, тем более о неуспевающем сыне, папа и мама перестали с ней общаться.

Не лучше и завуч школы: поставила сына и его товарища в учительском кабинете на 6 часов (!?) за беготню на перемене.

Папа Колесов кипел от негодования, при всей его склонности к послушанию он бы взбунтовался. Впрочем, в его школьной жизни просто не было таких телесных наказаний.

Не было и такого, как два будущих бандита, одна наркоманка.[17]

Всё это он внес в общую копилку отдельных недостатков советской системы.

Сын – самый дорогой человек для ленинградской бабушки. Каждое лето она с ним в деревне. В отпуск ездили в Полтаву, к другой бабушке. Жара, речка, фрукты. Ездили на юг, в Гурзуф. Рядовая жизнь рядовой советской семьи.

Семейная жизнь шла своим чередом. Ссоры и примирения через три, четыре, шесть месяцев. Наверно, можно было бы и не ссориться – при одном условии: если и не жить вместе.

Ему было 30 лет, когда они поссорились вечером 8 марта. Он тут же ушел, уезжал в командировку в Москву. Вышел на улицу, подумал – перебор, все-таки женский праздник. Вернулся. Ба, в комнате сидит парень с верхнего этажа, верхний свет выключен, уютное бра. Малютка-сын был у бабушки. По инерции произнес заготовку с извинением, вышел на площадку, вернулся:

— Я прошу вас покинуть квартиру.

— Да нет, вы напрасно так думаете, ничего такого нет, — говорил парень.

Парень вышел, он уехал. В Москве он получил письмо от доброжелательницы (мир не без добрых соседей), в котором осуждалось недостойное поведение жены. В тот же день он выехал из Москвы дневным поездом.

«Чего это меня трясет? Я же не ревнив – если бы она напрямую сказала мне, я бы расстался не медля, без объяснений. Гордыня-с. Да и тяжела ты, семейная жизнь. Но так!..»

По приезду расположился на наблюдательном пункте, в парадной соседнего дома напротив окон квартиры. Сына опять не было. Жена одна. Вошел поздно вечером. Она поняла, позже сказала:

— Что ж делать, раз провинилась.

Еще позже мать сказала ему:

— Надо простить, мало ли что бывает, оступился человек.

Он промолчал, ответил только в мыслях: «Пошла ты на хрен. Твою моральная всеядность помню с детства, тебя беспокоит только внук».

Жена попросила:

— Я прошу тебя – никогда не вспоминай об этом случае.

Он обещал.

«Но из памяти не вытравишь. Почему стерпел? А потому что, верую в свое третье понятие – закон энтропии, неопределенности. Нет возможности измерить информацию. Остается прибегнуть к презумпции доказательности – невиновности. Не пойман, не вор. И – убедить в этом самого себя».

Перечитывая в третий-четвертый раз «Крейцерову сонату», обнаружил интереснейшую вещь: между ним и Позднышевым разница всего в два часа. Тот застал жену с мужчиной в полночь, притом они просто кушали в столовой, везде горел свет, по дому ходила прислуга. И он убил жену, а присяжные его оправдали. Какой ужас! Он застал в 10 часов вечера и ничего…

Идейное. Он продолжал восхищаться Хрущевым, который реабилитировал советскую идеологию. Ее отдельные недостатки возникли из-за ошибок товарища Сталина, теперь они устранены. Хрущев вынес тело Сталина из мавзолея. Интеллигенция низвела Сталина до уровня преступного тирана и требовала восстановления ленинских норм жизни. Статьи, мемуары, романы, пьесы обличали сталинизм. В гимне и песнях изымали имя Сталина, сочиняли песни о Ленине.

Колесову нравилась энергия Хрущева, его прямое общение с народом, речи без бумажки по телевидению, ботинок в ООН и т. п. Крутые решения: по совнархозам, по сельскохозяйственным партийным органам.

Выйдя из армии на свободу, Колесов решил вступить в партию. Для него не было вопроса, почему надо вступать. Был вопрос: почему не надо вступать. Партия – передовой отряд. Почему он должен быть сзади? «Партия это мильёнов плечи, друг к другу прижатые туго». И он тоже хочет быть вместе с друзьями-товарищами. Так он и написал в заявлении: «Хочу быть в передовых рядах строителей коммунизма». Так положено писать, но он писал искренне.

Всегда он хотел быть революционером: так воспитывало государство – на примерах великих революционеров от Степана Разина и Марата до Герцена и Ленина. Говорят, что революционная стихия – это романтика молодости. Хорошо быть молодым, просто лучше не бывает… Вот только в тогдашней размеренной жизни никакой революционной романтики не было, да она и не требовалась. Главный вопрос всякой революции – вопрос о власти – решался буднично и просто: на безальтернативных выборах под партийным руководством.