Сошедшие с небес - Нил Гейман

И он предстал глазам собравшихся, когда распахнулись священные ворота и двери, ведущие в самое сердце храма, в его святая святых, в огромную залу, больше и величественней которой не было на всем белом свете. Ангелы спускались с небес прямо сквозь потолок, а радужные лестницы стерегли громадные создания, наполовину львы, наполовину птицы. Но взгляды всех присутствовавших были прикованы к казавшейся небольшой фигурке человека, восседавшего на троне из кораллов, изумрудов и лазури, который стоял на возвышении.

С одной стороны, на фоне всего этого сияющего великолепия Иисус Христос выглядел маленьким и уязвимым. Волосы у него были слишком длинные для мужчины, а одежды не поражали особой белизной и ничем не отличались от нарядов собравшихся. Трудно было не отметить, что он носил простые кожаные сандалии и бородку, как у юноши, хотя ему, должно быть, перевалило за тридцать. Но в то же самое время было очевидно, что именно он был средоточием света и божественной силы, которые озаряли весь город. Сначала он сидел неподвижно, глядя на толпу, бьющую поклоны и выкрикивавшую приветствия и мольбы, взглядом скорбным и милосердным. Затем поднялся с трона и пошел в народ, отчего вокруг воцарилась полная тишина.

И снизошло на всех чувство вечности, и каждый в этом святом месте понял, что его оценили и взвесили. И вправду — от его прикосновений мертвые восстали, а, услышав несколько тихих слов из его уст, прокаженные исцелились и обрели здоровые конечности, но были и такие, кто, придя сюда в добром на первый взгляд здравии, пали на землю бездыханными, будто умерли на месте. Иисус так и не дошел до Бальтазара, когда зазвучали трубы, он исчез, и стало ясно, что прием окончен.

Бальтазар проделал весь этот путь, прожил все эти годы, надеясь узреть, как он теперь понимал, неопровержимое доказательство абсолюта. Ему важно было знать, что помимо повседневной магии — грязи и демонов — существует и нечто большее. Нечто благое, нечто совершенное. Вот и все, что он хотел знать. По крайней мере, он так считал. И вот теперь перед ним, как и перед десятью тысячами жителей этого золотого и хрустального города, предстало высшее существо. Так почему же, вопрошал он себя, покидая пределы главного храма в потоке других паломников, почему меня терзает такое разочарование?

В Иерусалиме трудно было понять, ночь на дворе или день. Звезды на небе, видимо, были всего лишь отблеском ангельского сияния или сверкающими отражениями невероятной архитектуры, образчики которой заполонили весь город. Но в углу широкой лестницы главного зала Бальтазар заметил темную тень. Люди старались обходить ее по широкой дуге. Он же, привлеченный любопытством, подошел ближе и уловил неприятный запах. Эта темная тень оказалась человеком, над которым клубились мухи. Видимо, решил Бальтазар, этот несчастный настолько великий грешник, что даже Иисус не в силах ему помочь.

Бальтазар порылся в карманах, добыл оттуда остатки еды и денег и бросил под ноги бедолаге.

Конечно, едва ли такие простые вещи пригодятся в этом городе, но что еще оставалось делать? Он повернулся и зашагал прочь, чтобы поискать место для ночлега, но тут, невероятно удлинившаяся рука ухватила его сзади за край плаща.

Он не стал противиться и вернулся. У этого человека оказались большие карие глаза. Наверное, его можно было бы назвать красивым, если не обращать внимания на мух, язвы и выворачивающую внутренности вонь. Он облизал потрескавшиеся губы и посмотрел Бальтазару в лицо.

— Знаешь, кто я? — спросил он слабым шепотом, который эхом отразился в сознании Бальтазара.

Как и тогда, в храме, Бальтазар все понял.

— Ты Христос, Спаситель… тот самый Спаситель, и все равно иной… тот же, кто являл чудеса сейчас в этом храме.

— Есть только один Спаситель, — пробормотал человек, оглядываясь на толпу, которая уже начала собираться вокруг, а затем — на вереницу ангелов, кружащихся в небе. — И я всегда был здесь.

— Конечно, Господь мой, ведь ты всемогущ, — ответил Бальтазар, как и подобает теологу. — Ты можешь пребывать в разных местах одновременно. И принимать разные формы.

— Я могу быть всем и везде, — согласился Иисус со слабой улыбкой, сквозь почерневшие губы виднелись остатки зубов. — Я лишь не могу быть ничем. И нигде.

Бальтазар кивнул. Толпа вокруг прибывала.

— Ты помнишь меня, Господи? Я с двумя товарищами… мы путешествовали…

Он запнулся. Конечно, Иисус все знал.

— Ты поднес мне в дар мазь для бальзамирования. И прежде чем спрашивать о причинах меня, Бальтазар, ты должен вопросить самого себя.

— Господи, я до сих пор не знаю.

— Откуда бы тебе знать? — Иисус присел на корточки у подножия ступеней и обнял худыми руками костлявые колени. Мухи взвились вокруг него недовольным облаком. — И тебе не дано знать, почему ты решил вернуться. Ты всего лишь человек.

Бальтазар слышал голоса в окружавшей их толпе: «Это Он. Как и говорили. Иногда Он принимает жалкий облик…» Его терзало осознание, что Иисус понимает его помыслы лучше его самого.

— Я вернулся, Господи, просто потому, что я человек. И потому что ты — бог.

— Единственный бог.

— Да, — склонился Бальтазар. Голос его дрожал. — Единственный бог.

— Так в чем твои сомнения?

— Я не…

— Не смей мне лгать! — Неожиданно голос Иисуса Христа загремел, словно камни рушащейся лавины. Небо мгновенно потемнело. Ангелы, парящие в вышине, застонали. — Ты сомневаешься, Бальтазар из Персии. Не спрашивай меня, почему, но ты сомневаешься. Ты смотришь на меня в трепете, но ты не видишь истинного меня, потому что, явившись тебе, я сразил бы твой разум… И даже теперь сможешь ли ты поверить в такую малость? Или, проведя миллион вечностей в славе этого города, он не покажется тебе лучше, чем ясли, в которых я был рожден? Ты и тогда не уверуешь?

— Прости, Господь. Я просто не знаю.

Бальтазар заморгал, у него заболели глаза. Ужасно было знать, что все, о чем говорил Иисус, было правдой. Без этого проклятого сомнения, которое не оставило его даже в этот миг, он не был бы тем самым Бальтазаром.

— Я пришел в эту землю, чтобы принести вечный мир и спасение, — продолжал Иисус. — Не только иудеям, но всему человечеству. Ты был свидетелем моего рождения. Мои родители избежали гнева Ирода, они вырастили меня как человеческое дитя, ожидая, когда придет время моего величия. И когда оно пришло…

Он прервался, чтобы отмахнуться от вившихся у глаз насекомых.

— Когда оно пришло, я взыскивал знания и одиночества в пустыне в течение сорока дней, как и назначено тому, кто исповедуется… Я постился. Я молился. И знал, что я должен разрушить стены этого мира, сорвать звезды с небес — все так, как и виделось, Бальтазар, тебе в самых невероятных грезах. Или же мне предстояло въехать в этот город вот в таком жалком виде, верхом на осле, как какой-то лицедей. Я мог все это проделать, и не только это. Если бы захотел узнать, сколь мало сочувствия в мужчинах и женщинах, населяющих эту землю. Или… я мог бы…

Мухи жужжали все сильнее. Вонь нарастала. По изъязвленному лицу Иисуса промелькнула тень, которую можно было принять за страх.

— Конечно, я мог бы собрать горстку последователей, сотворить малые деяния и явить себя таким образом, что жрецы легко могли бы бросить мне вызов. Я мог бы даже позволить себя убить. И все это можно было сделать, чтобы такие, как ты, Бальтазар, получили искупление. И я умер бы в мучениях, исходя неслышными для вас криками… — Иисус улыбнулся грустной и горькой улыбкой. — Именно это и означал твой дар мне…

— Но ты не можешь умереть, Господь.

— Нет. — Иисус снял с губ черную муху и раздавил ее между пальцев с обломанными ногтями. — Но я чувствую боль. Я мог пройти сквозь этот мир, как порыв ветра над ячменным полем. И человеческая жизнь продолжилась бы почти так же, как и прежде. И даже хуже. Армии продолжили бы маршировать. Люди страдали бы, голодали и сомневались в моем существовании, пока другие сражались между собой, толкуя каждое мое слово. Города из стекла и камня, даже более величественные, чем этот, возносились бы и рушились. Умные мужи, такие, как ты, Бальтазар, узнали бы, как летать подобно ангелам небесным. Да-да, это правда, хотя тебе трудно в такое поверить. Люди бы научились вырываться за пределы этого мира, отравлять воздух и убивать живую воду морей и океанов. И ради чего, Бальтазар? Чем должно завершиться столько неумное и бессмысленное стремление?

— Не знаю, Господи.

— Да, — покачал головой Иисус. А затем рассмеялся. Это был жуткий, пустой смех, от которого мухи поднялись и зароились над его головой. — Я тоже не знаю, Бальтазар. Я тоже. Я голодал в пустыне, мне было страшно. А вокруг были скорпионы и змеи. И прочие гады… даже хуже их.

Иисус содрогнулся.

— В последние дни моего испытания камни принялись искушать меня, принимая вид хлебов. И тогда я понял, какой выбор стоит передо мной. Я увидел все царства земные, и я знал, что могу стать их владыкой. Все, что требуется, это явить себя и броситься с верхушки самого высокого храма, чтобы все ангелы небесные на руках понесли меня. А потом…