Маршальский жезл - Карпов Васильевич

– Моя прислала!

Моя! А почему же «моя» Оля молчит? А может, она меня давно забыла? Ей в институте весело. Парней там много. Девчонка она интересная, мимо таких не проходят. Я тут гадаю - писать, не писать, - а она развлекается и вовсе обо мне не думает. Но к маме Оля заходит. Приветы мне посылает. Зачем? А может быть, она не бывает у нас дома, просто мама, жалея меня, шлет мне эти приветы?

Нет, я все же должен Оле написать. Нельзя потерять ее из-за какого-то глупого упрямства!

Решил… И не написал. Взял ручку, бумагу. Но не знал, о чем писать… О своих чувствах? Так, сразу? Это же будет смешно. Ну о чем же еще? Как ты учишься? Как живешь? Тоже не умно. Стоит ли только из-за этого писать письмо?!

В общем, не пишу. Жду.

Кроме полкового клуба и уголка за казармой есть у нас еще одно укромное местечко - около задних ворот, там, где выезд на стрельбище, - «солдатский клуб». Самодеятельный. Конечно, никем не утвержденный. Здесь хорошая травка, канава, в которую можно опустить ноги. Офицеры сюда не ходят. Мы предоставлены сами себе. Чаще всего идет обычный треп. Кто-то рассказывает о себе, о прошлом, о забавных случаях, вставляет в воспоминания анекдоты.

При первом же посещении «солдатского клуба» меня поразила такая картина. Как только солдаты расселись и к небу потянулся сиреневый дымок папирос, к нам направился верблюд, который до этого пасся неподалеку.

Верблюд шел прямо на нас. Я уже поднял ком земли, чтобы запустить в него.

– Не надо, это Чингисхан, - сказал старослужащий. - Он курить идет.

И действительно, верблюд подошел к солдатам без опаски, склонил длинную шею, вытянул дудочкой мягкие серые губы, словно собирался сказать букву «у». Солдат приставил к его губам папиросу, и Чингисхан потянул в себя дым. Втягивал он его настолько сильно, что папироса затрещала и в один миг сгорела до мундштука. Затем верблюд поднял шею вверх, задрал голову и пустил в небо длинную струйку дыма. Ему подставили еще одну папиросу, он и эту вытянул в один прием. Занятие это ему явно по душе: даже глаза закрывал от удовольствия. Солдаты смеялись и наперебой угощали Чингисхана.

Наверное, однажды кто-то в шутку дал верблюду потянуть папиросу. Потом баловство повторилось, и вот верблюд пристрастился к табаку. Днем Чингисхан работал с хозяином, а вечером пасся и подходил к солдатам покурить.

Кроме верблюда есть у нас в полковом городке еще диковинка: ишак по кличке Яшка. На обязанности этого серого животного лежит вывоз отходов из столовой в полковой свинарник. Есть у Яшки специальная тележка с двумя бочками. Три раза в день - после завтрака, обеда и ужина - бочки заполняются отходами, и Яшка тянет их на свинарник.

Транспортировкой отходов занимались солдаты, дежурившие по кухне. Представьте себе: идете вы с этой душистой повозкой, а навстречу какая-нибудь продавщица из книжного киоска или молоденькая библиотекарша, у которой вы последнее время подолгу выбираете книги. Не знаете, куда глаза деть.

Занятие, прямо скажем, неприятное. Вот и решили солдаты подучить Яшку. А может быть, и умысла такого не было: просто шел солдат с повозкой, доходил до поворота и говорил по привычке «налево» или «направо». Яшка запомнил эти команды и стал выполнять их без понукания. Солдаты это приметили. Ну а дальше все само собой получилось. Идет по дороге, а сопровождающий - по тротуару. Доходит до поворота, солдат негромко, чтобы не обращать на себя внимание, говорит Яшке: «Правое плечо вперед», и животное послушно выполняет команду. Яшку иногда даже в пример ставили. Бывало, на строевом плацу разгневанный неповоротливостью новобранца сержант говорил: «Эх ты, даже Яшка научился выполнять команды! Когда назначат в наряд на кухню, понаблюдай за ним».

Живет в полку огромный, страшный на вид пес: уши обрезанные, хвост обрублен, ростом с теленка, шерсть грязно-белая. По происхождению он явно степняк. Говорят, уши и хвост им обрубают, как лишнюю обузу, мешающую в битве с волками и шакалами. А может быть, псы сами их друг другу отгрызают в частых и свирепых схватках.

Прижился пес в полку давно. Солдаты дали ему кличку Дембель. «Дембель» сокращено - значит «демобилизация», «увольнение из армии». Дембель знал все полковые порядки. Во время плановых занятий никому не мешал, никого не отвлекал. Лежал где-нибудь под забором и спал. По сигналу на обед приходил к столовой. Когда наставало время развода караула, пес являлся на плац. Он был солиден и ненавязчив. Пока длился ритуал развода, сидел в сторонке. Потом шел с караулом на посты и всю ночь бодрствовал. Был он и со мной не раз. Придет, ляжет, положит морду на лапы и только огрызками ушей шевелит. Чуть где-нибудь шорох - Дембель бросается на звук. Выяснит причину и возвращается успокоенный, дружелюбно вильнет корешком хвоста. «Не беспокойся, мол, все в порядке». Часовые меняются, а пес всю ночь дежурит бессменно.

Дембель ни разу не поднял голос на военного. Он знал всех нас по запаху. Но стоило приблизиться человеку чужому, Дембель становился свирепым, готов был, казалось, разорвать его в клочья.

Дыхнилкин вернулся из города пьяным. На замечание Волынца ответил грубостью. На шум прибежал старшина Май.

– Опоздал из увольнения? - спросил старшина командира отделения.

Дыхнилкин пошатнулся, приложил косо руку к фуражке:

– Та-рищ старшина, рядовой Дыхнилкин прибыл вовремя.

– Я с вами не разговариваю! - отрезал Май и посмотрел на Волынца, ожидая ответа.

– Опоздал на час, - доложил сержант.

– Где опоздал? Куда опоздал? Вот он я, - выпятил грудь Дыхнилкин.

– Я с вами не разговариваю! - повторил старшина. - Отправьте на гауптвахту, доложите начальнику караула, записку об аресте командир роты выпишет завтра утром.

– Рядовой Дыхнилкин за мной, - позвал сержант.

– Никуда не пойду…

Май окинул взглядом солдат, которые были поблизости, выбрал двоих поздоровее:

– Родионов, Скибов, помогите сержанту.

Ребята шагнули к Семену. Он посмотрел на их широкие плечи и заскулил:

– Сладили, да? Двое на одного, да? Ладно, пойду сам, но запомните… - И, покачиваясь, пошел по проходу между рядами кроватей.

Ох и надоел нам этот Дыхнилкин!

Командиры почему-то считают его трудным и сложным. Что в нем сложного? Круг его интересов узок: выпить, пожрать, поспать. Но при всей ограниченности потребностей заряд энергии на их удовлетворение тратится огромный. Вот и получается всегда перебор: пьет - так уж до скотского состояния; отпустят в город - так потом искать нужно; завалится спать - так чуть не все отделение его поднимает. А говорит как? Лексикон Дыхнилкина беднее, чем у Эллочки-людоедки. Одним «ну» может обходиться. Вот, например, разговор Дыхнилкина с одним солдатом после возвращения из-под ареста.

– Опять на гауптвахте сидел?

– Ну, - хмуро, утвердительно.

– Не надоело?

– Ну-у, - размышляя: как, мол, тебе сказать.

– Пожрать хочешь?

– Ну, - явно заинтересованно.

– А выпить?

– Ну! - восклицательно, радостно.

Жигалов и Волынец ведут с Дыхнилкиным упорную борьбу. Они действуют заодно, часто подолгу совещаются в канцелярии роты. Но результаты у них пока невелики. Дыхнилкин ходит в строю, присутствует на занятиях, но только потому, что не служить нельзя: убежишь, станешь дезертиром - отдадут под суд. Вот он и отбывает номер.

Вечером, как обычно, вышли за казарму с гитарой.

Соболевский запел:

Есть страна Хала-бала…

Кузнецов оборвал:

– Ты без подтекста не можешь?

– А что? - спросил Вадим. - Нельзя, да?

– Просто ни к чему это, - объяснил Степан.

– Не нравится - не слушай.

– А мне не нравится, когда ты и другим такое поешь.

– Тоже мне комиссар нашелся! - фыркнул Вадим.

– Комиссар не комиссар, а ты брось ребятам головы мутить!

Вадим струхнул:

– Что ж, иди докладывай.

– Я думаю, что ты сам поймешь: не место в армии этим песенкам. Давай что-нибудь всем известное.

Вадим поднялся, положил гитару на траву:

– Нет уж, пойте сами. Я не умею, когда меня за горло держат. - И ушел гордый.

Ребята молчали. На Степана старались не глядеть. Всем было ясно - вечер испорчен. А Кузнецов вдруг обозлился:

– Ну чего сопите? На комсомольском собрании будем об идеологической борьбе толковать, а здесь песни про «Халу-балу» слушать, да?

Может быть, прошла весна, может быть, повлияла эта размолвка - песен за казармой больше не пели.

Шагает служба размеренно-военным шагом. С подъема и до отбоя все рассчитано по минутам. День загружен так, что, кроме службы, подумать о чем-то другом нет возможности.

Пришли после занятий, почистились, умылись. Строимся на обед. Подходит к роте старший лейтенант Шешеня. Он часто в это время приходит.

– Здравствуйте, товарищи!

– Здра…жела…това…ста…лейтенант!!! - рявкнули мы от души, потому что Шешеню любим.