Проклятие палача - Виктор Вальд

«Это потом», – решил герцог, и ткнул комиту кувшин с вином:

– Следи за моим сигналом.

Не спеша, медленным величественным шагом, как это принято теперь при новоустроенных дворах королей, великий герцог вернулся к венецианцам. Все трое с напряжением на лицах ожидали приближения повелителя Наксосского герцогства. Каждый его шаг усиливал напряжение. В этом состояние все трое даже подались назад, когда Джованни Санудо слишком близко к ним подошел. А когда на толстых губах герцога вдруг возникла улыбка, то отступили еще на шаг. Отступили бы еще, но за их спинами была дверь в каюту комита.

– Позвольте взглянуть.

Улыбка, учтивые слова, приятный тон настолько поразили венецианцев, что они, пробормотав что-то несуразное, расступились в поклоне.

– Благодарю, – мягко произнес Джованни Санудо и медленно открыл дверь.

Солнечные лучи с невероятной щедростью ворвались в тесную коморку Крысобоя. Их с избытком хватило на то, чтобы все внимательно и даже тщательно осмотреть. И если на теле раненого глаза герцога почти не задержались, то женщина в это мгновение кормящая грудью младенца, вызвала его неподдельный интерес. Но больший интерес и даже что-то похожее на восторг вызвали в груди Джованни Санудо две девушки.

И женщина и девушки, ослепленные ярким светом, поморщились и прикрыли лица ладонью. Но до этого быстрый и опытный глаз герцога успел увидеть то, от чего его душа возликовала.

Джованни Санудо медленно прикрыл дверь и довольным голосом обратился к Юлиану Корнелиусу, при этом внимательно осматривая лекаря. Всего. От замшевого берета благородного черного цвета, до остроконечных пулен[31] на ногах.

– Ты славный лекарь. Ты сумел вытащить ногу этого пройдохи лодочника из гроба. Теперь постарайся поставить его на эти самые ноги. (Взгляд герцога отправился в обратный путь). Мне нужно будет с ним поговорить. За это я тебя награжу. А пока… Пока, мои венецианские друзья, выпейте вина. Дорога наша долгая, и если говорить честно, то скучноватая.

Герцог махнул рукой и тут же рядом с ним возник комит с большим кувшином вина.

– Великий герцог, а что же вы скажете о лодке, стрелах… И о…

Но Джованни Санудо тут же перебил начинающегося горячиться знатока военных механизмов сладко улыбаясь:

– О лодке, стрелах и о… я ничего сказать не могу. Наверное, лодка оборвалась при первых движения галеры. Такое бывает, если не сделать правильный двойной узел. В начале плавания я так лишился собственной лодки.

Не ожидая дальнейших вопросов, герцог повернулся и величественным шагом отправился к своему роскошному креслу. Его голова просто бурлила от добавленного крутого кипятка под названием интрига.

Пьянцо Рацетти тронул плечо своего озадаченного друга и указал рукой на стремительно удаляющийся по правому борту предмет, в котором при желании можно было узнать злополучную лодку.

После полудня неожиданной радостью подул северный ветер. Палубные матросы под громкие команды протрезвевшего капитана сгоревшей «Афродиты» Пьетро Ипато быстро поставили прямоугольные латинские паруса на обеих мачтах. Гребцы облегченно выдохнули и втащили на борт свои тяжелые весла. Их неспешные беседы то и дело прерывались раздачей горячих бобов с сухарями и мальчишками, подносящими широкие деревянные лоханки. Гребцы с жадностью ели и тут же справляли нужду с кряхтениями и натугами.

Вытянутые руки – вот и все личное пространство в невероятной скученности, в которой можно укрыться от других только закрыв глаза. Ни стеснений, ни обид, ни упреков, ни брезгливости. Съедено, переварено, опорожнено в лоханку. Суть основы жизни. Его древо. А разогревшийся от пищи живот, звенящие от усталости мышцы, крики палубных старшин, воспоминания, беседы о прошлом и сегодняшнем, ласковое солнце и соленый ветер – это ветки и листья. Могут быть, могут и не быть. Могут принести пользу, а могут и оторваться от ствола, чтобы уступить место новому бодрящему или памятному удручающему.

Дверь каюты комита приоткрылась, и из-за нее выдвинули посудину. Осторожно, чтобы не выплеснуть вонючую жижу. Терпеливо ожидавший мальчонка тут же подхватил ее, и, отвернув от благородных венецианцев, осторожно отправился в трюм, где имелось отведенное отверстие для слива за борт. Герцог строго следил за чистотой своей любимой галеры и не прощал появления неприятных следов при любом ветре, качке и спешке.

Венецианцы, сидящие на раскладных стульчиках вдоль борта в нескольких шагах от выпустившей лоханку двери, провели взглядами спину мальчонки, и продолжили беседу. Тяжело начавшийся разговор, как следствие неприятных чувств вызванных потерей вещественных доказательств, а именно лодки и мертвого тела, ко дну кувшина стал приятнее и оживленнее. Этому способствовали так же наблюдения за тем, как давятся бобами и сухарями гребцы, матросы и всякая вспомогательная мелкота. Воины довольствовались прибавкой к этому обеду куска солонины. На фоне этой скудости было приятно поглощать сочные окорока, сальную колбасу и копченую птицу, поданные по указанию герцога, и при этом чувствовать свою важность и обособленность.

Сладкое вино и приятная пища были приняты как должное, но никак не согласие поступиться святым – служению Венецианской республики. Поэтому разговор вновь и вновь возвращался к прибившейся лодке и к находившимся в ней.

Еще вчера утром не знавшие друг друга венецианцы сошлись в крепком союзе. А укреплял этот союз необъяснимо крепкое вино.

– О! Это прекрасно действующая молитва! – продолжил свою мысль лекарь. – Я четырежды произнес: Святой великомученик Пантелеймон[32], кроткий и свято живший, принявший муки во славу Господа! Моли Бога о нас грешных! Помоги нам во врачебных делах. Как извлекал ты из рук и ног христианских занозы, и как легко выходили эти занозы, так пусть легко выйдет из тела этого христианина стрела. Да поможет в этом сын божий, принявший за нас смерть на высоком кресте! Эту молитву нужно повторить три раза, и в третий раз взять безымянными пальцами стрелу и вытаскивать ее.

Пьянцо Рацетти и Аттон Анафест, многократно участвовавшие в войнах, с сомнением посмотрели друг на друга.

– Молитва – дело важное. Но все-таки вытащить стрелу не так просто, – покачал головой знаток военных механизмов и многого, что бывает на войне, Аттон Анафест.

Юлиан Корнелиус медленно провел ладонью по короткой рыжей бороде и согласно кивнул головой:

– Что ж. Придется признаться. Пришлось поработать и руками. Во имя великой Венеции я пренебрег строгим правилам врачебной этики и вынужден был стать на время хирургом. Если кто-либо из медицинской корпорации Венеции, или других городов, узнает о том, что мне пришлось опуститься до ремесленничества… Скажу более – бакалавры от медицины дают клятвенное обещание даже не производить кровопускание, а не то, что резать плоть и кости. То, что уж мне – магистру науки… Да что там говорить…