Небо и земля - Нотэ Лурье

Шефтлу очень хотелось, чтобы Элька приехала. И вместе с тем его мучила совесть. Думает о другой, а неизвестно, что будет с женой и детьми, где сам окажется завтра. Он пытался отогнать свои мысли об Эльке, но они его неотступно преследовали. Как надоедливые пчелы, чем упорней он гнал их, тем назойливей они возвращались. Он не в силах был истребить в себе чувство, которое пронизывало его. Он хотел одного — видеть ее. Теперь же. Именно теперь, когда никто не может сказать, что будет с ним завтра.

Он не верил, что Элька приедет, но все же с нетерпением ждал ее.

Как назло, в субботу к вечеру — перед тем всю неделю пекло солнце, а последние два дня были особенно жаркие и парные — небо над хутором потемнело и в воздухе запахло дождем. Шефтл совсем затосковал.

Было уже очень поздно, когда он, еле волоча ноги в тяжелых, запыленных башмаках, пришел домой.

В полутемной кухне еще возилась Зелда, с тревогой поджидавшая мужа.

Зелда жила теперь в постоянном страхе. Всякий раз, когда кто-нибудь направлялся к их дому, у нее падало сердце — а вдруг уже несут повестку. А тут еще Шефтл последнее время так поздно возвращается домой. Понимая, как ему трудно — столько односельчан ушло на фронт, — она старалась ничем его не беспокоить. Раньше Шефтл немного помогал ей — когда воды из колодца наносит, когда приберет в хлеву, — ко всю последнюю неделю, даже сегодня, хотя у нее сильно нарывал палец, Зелда все делала сама. И весь вечер беспокойно думала об одном: что случилось, зачем Хонця, председатель колхоза, спрашивал у нее, где Шефтл?

Услышав во дворе его шаги, Зелда залилась румянцем и начала торопливо накрывать на стол.

— Видела, как небо-то заволокло, — озабоченно сказал Шефтл, входя.

Он плотно закрыл за собой дверь, чтоб не выбилась в сени полоска света, устало спросил:

— Ну, что слышно?

— Ничего. Маме лучше, — тихо ответила Зелда. — Дети уже спят. Ждали тебя, не дождались… А у тебя что? — спросила она, с затаенным страхом ожидая ответа.

— Да что у меня… устал я.

Он хозяйским глазом окинул кухню, как бы удостоверяясь, все ли здесь в порядке, затем стал стаскивать с себя пыльную, выгоревшую рубаху. Закатал рукава широкой нижней рубахи и молча наклонился над тазом с водой, приготовленным на низкой табуретке в углу кухни.

Зелда незаметно бросила на него беспокойный взгляд. «Чего он такой хмурый? Не принес ли Хонця новых повесток из военкомата…» Но спросить она побоялась.

Шефтл вытер лицо серым холщовым полотенцем и, как был в нижней рубахе, сел за стол.

Зелда тут же подала тарелку зеленого борща со сметаной и блюдо горячих картофельных оладий, таких, какие любил он, хорошо прожаренных в масле, а сама присела напротив, не сводя с пего любящих глаз. Теперь она, как никогда, ценила минуты, которые он проводил с ней и с детьми.

Чувствуя на себе ее взгляд, Шефтл проглотил несколько ложек борща и отставил тарелку.

— Почему ты не ешь? — испугалась Зелда.

— Не хочу.

— Невкусно? Может, подбавить сметаны?

— Не хочу больше.

Зелда встала, засуетилась. Словно чувствовала себя виноватой, что Шефтлу не понравился борщ.

— Тогда съешь хоть оладий… Ты же ничего не ел.

Он машинально жевал оладьи, думая, сейчас ли сказать, что завтра, быть может, приедет Элька, или подождать до утра?

Шефтл всю неделю собирался рассказать Зелде, что он побывал у Эльки и она обещала приехать к ним в гости. И всякий раз откладывал. Но больше уж, пожалуй, откладывать нельзя.

— Послушай-ка… Зелда, — начал Шефтл.

— А? Что, Шефтл? — Зелда вздрогнула и прижала руки к груди. — Случилось что-нибудь? — спросила она упавшим голосом.

— Да ничего не случилось, — поморщился Шефтл.

— А Хонця… Зачем он приходил?

— Комбайн привез.

— Комбайн? Поэтому он тебя искал… — У Зелды камень с сердца свалился. — А я уж чего только не передумала… Ну, слава богу! И как раз в субботний вечер — это добрый знак. — Бог даст, вся неделя будет хорошая.

В бога Зелда никогда не верила, но с тех пор, как началась война, стала, сама того не замечая, суеверно поминать его на каждом шагу.

— Дай бог, вся неделя такая, — повторила она с облегчением. — Хорошая, спокойная неделя, Шефтл.

— Дай бог, — озабоченно ответил Шефтл. — Покамест что-то хмурится небо. А тут хлеб… пшеница…

— Хмурится, да не к дождю, — успокаивала его Зелда. — Слышишь — деревья шумят. Пронесет. К утру прояснится.

— Все может быть, — ответил он сдержанно, чтобы не спугнуть доброе пожелание. Затем вынул из кармана папиросы и, не глядя, протянул руку к шестку, где обычно лежали спички.

Зелда вскочила, взяла с плиты спички и подала ему.

— Ну, как твой палец?

— Вроде полегче, — сказала она, чтобы не огорчать мужа, хотя палец еще сильнее распух.

— На ферму завтра еще не пойдешь… Так, может, в доме маленько прибрала бы… и во дворе не мешало бы… А, Зелда?

— Я и сама хотела, да вот… Хорошо, приберу.

— Скажи ребятам, пусть помогут.

— Хорошо, Шефтл, — ответила Зелда, радуясь, что он думает о доме.

Шефтл тяжело поднялся и вышел во двор. Через минуту вернулся с недовольным лицом.

— Ты уже постелила? — спросил он и ушел в темную комнату. Он тихо подошел к кроваткам, где спали дети, постоял около них немного. Дети спали спокойно, только Курт что-то бормотал во сие. Шефтл укрыл его получше и лег в постель.

Ночью Шефтл не раз просыпался и прислушивался — нет ли дождя. Едва рассвело, как он уже был на ногах. Босой вышел во двор, — на него дохнуло туманом и сыроватой свежестью. Над хутором небо слегка прояснилось. Но над гуляйпольскими могилками еще чернели тучи, бросая сумрачную тень на поля. Ближе к Гуляйполю, видимо, шел дождь.

Шефтл, озабоченный, вошел в дом, оделся и, не сказав жене ни слова, направился к двери.

— Постой, куда ты, — окликнула его Зелда. Она уже разожгла под треножником огонь и разогревала оладьи. — Поешь!

— Не хочу, — буркнул Шефтл и вышел.

— Может, дать с собой? — крикнула вслед ему Зелда, выглядывая в дверь.

— Не надо… я потом… — отозвался Шефтл и быстро свернул на колхозный двор, где вокруг Нехамки уже собирались, с тяпками в руках, женщины. Подходя, Шефтл услышал, как они тихонько обсуждают последнюю сводку.

Шефтл еще раз оглянулся на Гуляйпольский шлях и с досадой тряхнул головой. Нет, не приедет она в такую погоду… И решил, пока нет дождя, надо идти с колхозницами в Кривую балку, полоть кукурузу.

А Элька в это время стояла у старого гуляйпольского моста и нетерпеливо высматривала машину на Бурьяновку.

Утро выдалось прохладное. Небо было покрыто тучами, надвигался дождь. Однако Элька надеялась, что дождя не будет. Она должна была съездить к Шефтлу во что бы то ни стало.

Трудно ей было в последние дни. Все ждала, надеялась, что вот-вот получит весточку — телеграмму от мужа. Минск, передавали по радио, уже был захвачен гитлеровцами. Где же тогда Алексей? Элька терялась в догадках. Мысли, что он мог там остаться, не допускала. Но если успел эвакуироваться или мобилизован, почему не дает о себе знать? А может, телеграфировал, но телеграмма не дошла? Все может быть в такое время. Возможно, еще и придет телеграмма. Однако это не успокаивало. Хотелось с кем-нибудь поговорить, облегчить душу. Тревожить своими волненьями Иващенко — теперь, когда на него свалилась такая гора забот, — Элька не позволила себе. Ну, а Шефтл, с ним она может всем поделиться. Тем более что и время есть у нее… Да, вот оно как бывает. Человек сызмальства привык к труду, в десять лет она уже телят пасла у богатого Ковалевского кулака и потом работала не переставая— а теперь… Война, война страшная — а она бездельничает! Стать счетоводом? Нет, если здесь нет для нее дела поважнее, тогда ее место в армии. Но Светка? На кого оставить Светку? И что, если бы Шефтл, во всяком случае, она хочет с ним посоветоваться.

От разросшейся под мостом осоки тянуло прохладой. Элька застегнула свое легкое пальтецо. Вскоре она услышала низкий гул грузовой машины. По звяканью бидонов, доносившемуся из кузова, она догадалась, что это машина районного маслозавода, и подняла руку.

Оказалось, что машина идет в Мядлоровские хутора, как раз мимо Бурьяновки, а на обратном пути заедет на бурьяновскую молочную ферму. Таким образом, Элька на этой же машине могла вернуться к вечеру в Гуляйполе. Все складывалось как нельзя лучше.

Экспедитор, седеющий худой старичок, хотел было уступить ей место в кабине, но Элька отказалась. Залезла в кузов, примостилась на пустом ящике из-под масла, который стоял среди бидонов; сдвинув на лоб, потуже завязала косынку.

Машина неслась, бидоны звенели, Элька жадно оглядывала милую, знакомую степь. Давно она здесь не была, а вот — все помнит: и широкий Гуляйпольский шлях, и эти холмики вдоль дороги, и два тополя там, на горке… И села, и хутора, раскиданные по степным балкам… И пахнет чабрецом и цветущим катраном — запахами ее детства…