TANGER - Фарид Нагим

— А ты как?

— Или вот эту возьмите, которая сбоку, у нее грудь третий номер!

— Кто?

— Корнелия, повернись!

— Что-то не очень, а может быть, вы сами с нами поедете?

— Нет, я сегодня не работаю, то есть я работаю, но только со своим материалом.

— Как это?

— Решайте скорее, а то холодно.

— Нет, Генка не хочет тельцов, Корнелий, поехали дальше.

— Ну, смотрите, дальше будет только дороже.

Меня так удивляла эта простота, веселье и легкость продажи, будто мы все сообща покупали кого-то третьего. Медленно ехали и останавливались везде, где они стояли. Герман выходил договариваться, рассматривал девушек, шутил с ними. Всерьез подбирал партнершу для Генки. Генка прыгал на колени девушек, ласкался, крутил хвостом. Девушки жевали, смеялись и заигрывали с ним, как простые люди. По Тверской шли иностранцы с красными лицами, с рюкзачками за спиной и смотрели на нас круглыми, детскими глазами сквозь круглые очки.

— Бля-адь, я не знал, — играл я. — Это капитализм.

Мы поехали дальше. Становилось все темнее и безлюднее. В темноте, возле машин напротив «Интуриста», стояла высокая черноволосая девушка в светлом и длинном шерстяном пальто.

Герман вышел и говорил с кем-то в заснеженной машине. Девушка не смотрела в нашу сторону.

Ничего уже не получится у него, нет никого.

— Все, Анвар, двигайся… Садись, — сказал Герман. — Все, можно ехать.

Я подвинулся, и она села ко мне, пытаясь как-то устроить свои длинные полные колени в черном, тонком и прозрачном. Вдруг установилась какая-то особенная тишина. Поток машин с сияющими и скользящими по ним огнями. В метели Большой театр, будто призрак, на секунду возникший из прошлого. Она заторможено и равнодушно жевала жвачку. Машина наполнилась приторным дешевым запахом. Я не мог заговорить и только искоса посматривал на нее. В ее черных волосах паутинно блестели капли. Вспыхнула полоска на выпуклой нижней губе. Внутри меня все замирало в предощущении, мышцы рук вздрагивали.

— А как тебя зовут?

— …ана, — неожиданно вяло, заторможенно.

— Анна?

— …Яна, — недовольно, тяжелым и непослушным языком, двигая жвачку.

— Как? Яна?

— Да, — грубо сказала она.

— А ты откуда?

Она что-то пробубнила и раздраженно закрыла глаза, продолжая отрешенно жевать.

— A-а, с Украины.

Она открыла глаза, осмотрелась, медленно и тяжело поднимая и опуская веки. Снова закрыла. Челюсть ее двигалась. Густая тушь на длинных ресницах.

И я вдруг понял, что мы же ее купили, что это наша девушка, что я уже могу делать с нею то, что хочу, могу начать уже прямо здесь, в машине. Все просто. Я смело обхватил руками ее голову и повернул к себе. Она открыла глаза, недовольно и, словно не узнавая и не понимая, чего я хочу, нахмурилась, раздраженно вздохнула и хотела убрать мои руки. Быстро поцеловал ее и задохнулся, пораженный. У нее были необыкновенно большие и полные губы. Скользкая, гладкая и безвольная плоть заполнила собою весь мой рот, вообще не привыкший к таким размерам, показавшийся маленьким. И оттого, что губы ее были так вялы, они казались еще больше. Хотелось длить и длить этот момент, мять и перекатывать эти податливые словно бы целлулоидные валики, ласкать, упираться, охватывать и дотягиваться языком, продавливать и пробовать их зубами, посасывать это нечто, кажущееся уже отдельным от нее и от всего вокруг. Хотелось сглотнуть. И невозможно приятно было сочетание сладких губ, с ее синтетически сладким и свежим от жвачки дыханием.

Я отстранил ее голову с заторможенным взглядом и смотрел на ее тяжелые губы, как на некий музейный феномен. Складка делила нижнюю губу пополам, будто она треснула. Чудилось, что ее губы все еще шевелятся у меня во рту.

Потом я снова целовал ее, а правой рукой расстегивал пальто как-то слишком нагло, все еще боясь своих действий, не веря. Она недовольно и заторможено мычала и сопротивлялась. Казалось, ей просто тяжело выговаривать слова и двигать руками. Кроме белой мохеровой кофточки, черных узких трусиков и длинных тонких чулок, на ней ничего больше не было. И я представлял себе, как ей задувало снизу ветром и снежинками. Меня обжигала холодная, гладкая и нежная кожа живота, чуть более теплая, и еще более гладкая, нежная и липкая кожица ее ляжек. Я протискивал клин ладони, она сильно стиснула ноги, и я почувствовал эти ее хрящики.

— Пусть он отстанет… что он… бля… скажите ему!

«…что ла-ла-ла колокола… что ла-ла-ла колокола, и ты…»

Было так странно, что мы сидели в машине. Какой-то мужчина склонился вперед. Это был водитель. Тихо играет музыка. Германа не было. Потом кто-то нагнулся и втиснулся на переднее сиденье. Оказывается, Герман уже отвел Генку домой, и вернулся, хлопнул дверью. Я как будто заснул. И очнулся не дома, а уже в другом сне.

Поехали, и я так ясно все видел. Метель немного утихла, сырой, блестящий асфальт. Задние огни машин горели особенно ярко, словно зерна граната.

Остановились у ночных киосков напротив пруда.

— Счастливо вам отдохнуть, — сказал водитель, стараясь как можно больше всего вложить в это простое пожелание.

Я купил в киоске «Смирновскую» водку, апельсиновый сок и нарезку.

— Только не ныть! — тихо сказал мне Герман.

И я испугался.

— С двух сторон ее будем, в два смычка, да?

— Хорошо, Герман.

— А то бывает, не хочу, не могу, не ныть. Вдвоем ее будем трахать, с двух сторон, — снова сказал он.

— Да, Герман, да.

Мне все казалось, что она сейчас весело скажет: ну все, ребята, хватит прикалываться, спасибо вам, я пошла, увидимся. Или: спасибо, что подвезли, поздно уже, я пошла, увидимся. Или: до скорого, классный был фильм, особенно Джим Керри, я пошла, а то кто-нибудь там беспокоится, какой-нибудь Кеша, я же ему не позвонила. Но она, заторможено осматриваясь, хлопая ресницами, покорно ждала, потом шла с нами. Я внутренне общался с ней и замирал, подбирая смешные какие-нибудь факты. В подъезде странный свет. В коридоре валялась обувь диковинных существ. В пещере храпели. Я повесил ее пальто в шкаф на плечики. Невероятно сияли голые бока ее бедер над чулками. Она села на мою кровать, откинулась к стене и закрыла глаза.

— Давай выпьем, Герман, — сказал я.

Выпил залпом полстакана, чтобы унять дрожь. Пошел в ванну и снял теплые спортивные штаны.

Девушка будто спала и тяжело дышала.

— Странная она какая-то, Герман.

— Они ее таблетками накачали. Матушка, ты спишь, что ли? — он похлопал ее по щеке.

— Чё… чё надо? — грубо сказала она и мутно посмотрела на него.

— Давай еще выпьем, Герман?

— Мне чуть-чуть, мне уже хватит.

Я выпил и запил соком.

— А они мне ведь так и не заплатили за декабрь, Герман.

— Кто?!

— В журнале.

— А сколько они тебе положили?

— Триста долларов.

— Ты знаешь, что столько получает какая-нибудь секретарша. А остальное ей босс доплачивает.

— Ну а где я вот так сразу буду заместителем главного редактора?

— Это все херня, мужик, шел бы ты к нам, там у нас есть каталог…

Была особая сладость в этих наших разговорах, когда мы пили, и оба знали, что у нас впереди, и мы с особым наслаждением оба оттягивали этот момент.

Я понял самую главную радость от проститутки. Ты общаешься с хорошей девушкой такое долгое время, все пытаешься что-то из себя представить, мучительно боишься обидеть ее, потерять и вот приходит момент, тот самый день, когда и ты и она, вы оба уже знаете, что сегодня между вами произойдет это. В этот день ты особенно весел, и в сто раз лучше самого себя и даже того, кого ты пытался из себя представить, и даже, наверное, лучше, чем тебя сам бог задумывал, и ты все откладываешь ночь, и хочется сделать что-то такое, чтобы это было незабываемо, прекрасно. И еще ты особенно грустен, грустью какого-то предчувствия. А с проституткой этот момент наступает сразу. Отдал деньги и все. И ты можешь даже не прикасаться к ней, а только смаковать этот момент и отодвигать его хоть до самого утра.

— А сколько у них «Вип-охрана» уже издается?

— С год где-то, Герман.

— Если они за полгода не раскрутились, значит, журнал скоро загнется. Бросай ты это дело, мужик.

Вдруг кто-то захрапел. Мы оглянулись и засмеялись.

— Давай еще выпьем.

— Хули пить?! Матушка, вставай, — похлопал ее по щеке Герман.

— Работать, матушка, работать.

Он начал раздеваться. Я ушел на кухню и подергал свой член в темноте. Помочился в раковину.

Герман будил Яну, он был в одной водолазке. Светился его вялый член и светлые волосы.

— Матушка, работать… Ты что, не разделся еще?

Я ушел в туалет, подергал член, особенно маленький и сморщенный, как испуганный зверек перед своей занятой кем-то норкой.

— У тебя презервативы есть? — спросил Герман, переминаясь с ноги на ногу.