TANGER - Фарид Нагим

За этим полированным советским столом в ярко освещенном углу, с этим красным телефоном, как я был далек от нее.

— Привет, как дела?

— Ничего, как у тебя?

— Хорошо.

— Поздравляю тебя с Новым годом, Асель, и желаю всего самого лучшего. Прощай! — и быстро придавил трубку к аппарату.

Это был голос Булата Мулюгенова, помощника акима Алматы, про которого они говорили всю осень, а я даже не обратил на это внимания. Я видел накрытый новогодний стол в их квартире, цветы и шампанское, видел, как весело и возбужденно суетится Аселька, красиво так ходит, как она ходила, когда знала, что я смотрю на нее, а Булат сидит в кресле, смотрит на нее и покачивает ногой в моем тапочке. Все горит, искрится и сияет в их квартирке на углу Гоголя и Мира. Он знает, что будет с ней сегодня, сглатывает слюну, все у него дрожит: женщина под Новый год особенно сладка… особенно, блядь, нужно с кем-то переспать, чтобы весь год потом с кем-то спать, чтобы…

Лег и заснул. Я теперь очень много спал и догадывался, что это мое спасение. Что-то отключалось во мне. Анатоль стучал в дверь. По коридору тяжело ходила Нина Васильевна.

Нет у меня денег, ничего у меня нет. И уже не будет!

Проснулся и вспомнил все. Было так тяжело, так бессмысленно все вокруг, такая усталость и лень, что казалось, если сейчас умру, то даже душа не станет вылетать из моего тела.

«Алло. Извините, Вы не могли бы позвать, Асель? Привет, как дела? Ничего. А как у тебя? Желаю тебе всего наилучшего, прощай, Асель».

Даже сам не знаю хорошенько, где я сплю. Сердце так тяжело замерло. Я заметил, что, когда думал об Асель, голову склонил набок точь-в-точь, как она это делала, и стал похож на нее, будто и во мне часть ее.

Конечно, этот Булат не мне чета, такой значимый в Алмате человек, такой взрослый. А ведь она переживала, когда он в октябре сломал ногу. Да это он был, а ты и не знал, про кого они говорят с матерью, какой-то там Булат.

Шампанское не поможет, и водка, конечно, только хуже станет. Уткнулся лицом в пыльный ковер с невидным в темноте рисунком. Вспоминал детское чувство радости и ожидание чуда.

Сквозь сон уже слышал крики и смех. Темно. Скрипящий, истончающийся свист в воздухе и взрыв. Синий свет. Крики. Темно. Скрипящий свист и взрыв. Красный, розовый, зеленый. Освещались и вибрировали нижние слои атмосферы. Девушка из «Вога» в майке, и больше на ней ничего не было. Она ставила ступню мне на лицо. Потом опаздывал на Чимкентский поезд, и какие-то итальянцы хотели зарезать меня, я отстранял от горла руку с острой жестянкой, искал глазами Асель, переживал.

Новый день нового года казался особенно обыденным, серым, холодным и тяжким, как железка во рту. Долго вспоминал, зачем я вышел. И не вспомнил. Под ногами валялись пустые бутылки из-под шампанского, обгорелые китайские петарды, трубочки, рейки от ракет, конфетти, на скамейке чей-то шарф в снегу. Снег черный от гари, осыпавшиеся ветки. Собака с человеческим испугом смотрит на меня. Интересно, мог бы я переспать с собакой? Говорят, какая-то женщина спала с догом. Достал бесполезный презерватив, в серебристой, истершейся уже упаковке. Подержал, усмехнулся и выбросил его.

Купил пива в киоске, выпил и вернулся назад.

В квартире остро воняло сигаретами, килькой в томатном соусе и водкой. Из пещеры, покачиваясь, вышла какая-то женщина, с перекошенным лицом и слежавшимися волосами, посмотрела на меня и, желая что-то сказать, с шершавым звуком открыла и закрыла рот, голоса не было. Долго пила воду из-под крана. Потом звонко мочилась в туалете. Потом Анатоль просил взаймы. Дал ему денег в честь нового года и новой жизни. Они пили в своей пещере. Звякали рюмки. Я смотрел из окна на маленький, пустынный уголок, с редкими, хилыми деревьями. Пробежала дворняжка.

Как Аселька, моя Аселька, которая зимними вечерами спрашивала меня, как пишется «кочерга» во множественном числе, или интересовалась, почему я отпустил на щеки баки, а у этих вот моих джинсов сместился шов, как могла она отсасывать сейчас чужой член?! Это же ужас какой-то. Ведь она видит меня оттуда, знает, что я бы не выдержал этого зрелища.

Мы справляли дома Новый год. Было темно в зале. Водили вокруг елки хоровод: я, Лилька и маленькая, коротко остриженная, белобрысая девчонка. Она танцевала, смешно дергая лопатками, у нее было короткое с блестками платье. Флюра была с нами. И все время кто-то хотел встать в наш круг и не мог. Я очень хочу ей помочь, и ничего не получается. Я отодвигаю всех от елки, все равно нет места. Я отодвигаю стул, раздвигаю танцующих, двигаю елку.

семь

Это был «мой домашний» телефон. Я даже удивился. В трубке голос Германа. Мне в первый раз звонили по московскому телефону, а не на вахту в общаге. Он сказал, что придет. Они с Соней жили почти рядом, на «Тимирязевской». Я объяснял дорогу, а потом решил встретить, чтобы он не заблудился. Подождал немного и вышел. Прошел мимо этой брошенной, заснеженной «Волги», возле нашего подъезда. Начиналась метель. Над фонарями шипел, шуршал и клубился огромный снежный шар. Легковые машины, грузовики, трамваи, освещенные светом своих фар, светом фонарей, под густым снегом казались маленькими, игрушечными. Снег не был виден в темноте, но от снежинок у меня чесалось лицо. Зашел в магазин, вздохнул в свободном от снега пространстве, купил пельмени. Ждал Германа напротив кинотеатра «Байкал», но он появился с другой стороны, из-за угла магазина, шел, как всегда чуть склонившись набок. Карман старой куртки, в которой он еще в институт ходил, оттягивала большая бутылка «Мартини». Я смотрел, как он идет, как бутылка тянет карман, и мне так стало жалко нас, всех приезжих в Москве.

— А я без машины, мужик. Меня лишили прав. У тебя нет прав?

— Какие права, Герман, смеёшься, что ли?

— А, ну да.

Он сел в кресло, смущенно осматривался. Я поставил пельмени.

— Так, мужик, я должен тебя предупредить, — он приподнялся, и подлокотник кресла остался в его руке. — Это клей ПВА нужен. Берешь ПВА и клеишь, — он установил подлокотник на место, и стукнул кулаком. — Значит так, я скоро напьюсь и скажу тебе: давай блядей позовем? А ты мне скажи: так, мужик, успокойся, не надо блядей.

— А как я пойму, что ты напился, Герман?

— На самом деле я и так уже пьян. Значит так, я скажу: давай блядей позовем, и еще начну по поводу и без повода говорить «цимес». Как услышишь «цимес», все, значит, я готов. Соня уже знает и смеется надо мной, особенно когда я хочу скрыть, что бухал.

— Ясно.

— Нет, я не буду, ты ешь сам, я дома поел.

— Ну, смотри, Герман.

— С Соней поругался. Пашку жалко, маленький еще, не понимает.

Было удивительно слышать это от Германа, он всегда скрывал все своё.

— Пашка меня поймет, конечно, но это сколько времени ждать придется?

Потом, как всегда, вспоминали общагу, и он говорил, что всех там имел, кого хотел.

Мне было радостно, что он пришел в такой тяжелый вечер, и я могу быть гостеприимным, приятно, что он смущенно осматривался, и даже приятно было, что он поссорился с Соней, и я от счастья льстил ему.

— Все-таки трудно мне понять женскую психологию, Герман.

— Я даже Корзунскую имел!

— Да ты что?!

— Ей-богу! Она у меня в рот брала.

— Дану?

— Точно тебе говорю, причем сама, точно тебе говорю!

— Корзунская?!

— Вот ей-богу! Я даже жениться на ней хотел.

— Слушай… да-а. Удивительно! Даже представить себе не могу.

— Причем весь цимес в том, что она сама от этого кончила, такое я видел первый раз в жизни.

— Кончила, когда в рот брала? Испытала оргазм, от того что…

— По идее, любое место, где есть слизистая, при трении может вызывать оргазм.

— Даже ноздри?!

— И ноздри, но это если только мизинцем трахать, что ли? А потом Соня появилась, и было полное ощущение судьбы… Пашку жалко.

— Представляешь, Герман, точно такой же ковер с оленями висел у нас дома, в деревне.

— Да-а, точно. И у нас, ну там, дома, у бабушки в спальне, — он покачал головой и засмеялся. — Давай выпьем, брат.

Мы выпили. Было приятно молчать и чувствовать общность.

— А давай блядей позовём? Сюда можно?

— Герман, ты же сам говорил.

— Так, мужик, не пизди, ничего я не говорил!

Скулы приятно отяжелели, казалось, что губы набухли и вывернулись. В ногах появилась легкость, и руки летали рядом с телом, будто сами по себе. Я осмотрелся, не узнавая комнаты. Герман тоже осмотрел комнату.

— Газет нет? «МК» или «Из рук в руки» хотя бы? Там объявления насчет досуга.

Я искал. Даже заходил в пещеру, блуждал по коридорам, составленным из старых шкафов и шифоньеров.

— Это смешно, Герман! Нет ни клочка. Вот, правда, какая-то строительная газета.

— Не то, тут только про евроремонт объявления… Мне тоже надо ремонт делать. Придется на Тверскую ехать.