Исторические мемуары об Императоре Александре и его дворе - София Шуазель-Гуфье

Император вскочил в коляску и должен был сам прибрать целую гору свертков, мешавших ему сесть. Он это исполнил с веселым видом, поджидая обер-гофмаршала, который, наконец, явился и уселся рядом с Его Величеством, после того, как, зацепившись руками за подкладку сюртука, он с трудом натянул его на себя. Этот неожиданный инцидент заставил нас смеяться до упаду, даже после отъезда Его Величества.

Александр оставил тысячу рублей для прислуги. Узнав, что приходский священник ожидал императора при его проезде, мы пошли к нему в село. Добрый старик вышел к нам навстречу и с умилением рассказал нам, что император, увидев, что он выходил из церкви в облачении и с крестом, велел остановить лошадей и, соскочив на землю, подошел к нему приложиться к кресту, который он поцеловал с благоговением. Когда священник хотел поцеловать у него руку, он ее тотчас отдернул, поцеловал руку у священника и уехал, осыпанный его благословениями. Это простое, но столь трогательное проявление благочестия и уважения к старости растрогало меня до слез.

Читатель, быть может, подумает, что удовольствие, вызываемое воспроизведением дорогих мне воспоминаний, увлекло меня в слишком длинные и мелкие подробности. Но для того, чтобы описать лиц, сыгравших важную роль на великой мировой сцене и оставивших среди людей чтимое имя, — недостаточно напомнить ознаменовавшие их великие деяния; надо, так сказать, шаг за шагом следовать за ними в их частной жизни; здесь-то человек выказывается в истинном своем свете! Почему нас так очаровывают исторические романы Вальтера Скотта, который с таким удивительным искусством часто ведет нас из одной комнаты и будуара в другие, — вплоть до спальни своих героев и героинь? Потому что он мысленно переносит нас к тем лицам, действия которых он описывает; и иллюзия такова, что нам кажется, что мы их видим и разговариваем с ними. Почему все так любят мемуары и ценят их? Опять-таки потому, что в мемуарах описывается масса подробностей и обстоятельств, не допускаемых строгим тоном истории.

В ту эпоху, о которой я говорю, императору Александру было тридцать пять лет, но он казался несравненно моложе. Я помню, когда я спросила графа Толстого, как может император переносить столь утомительные путешествия, он сказал: «Взгляните на него, и вы перестанете удивляться». Несмотря на правильность и нежность его очертаний, несмотря на блеск и свежесть его цвета лица, красота его, при первом взгляде, поражала не так, как выражение приветливости, привлекавшее к нему все сердца и сразу внушавшее доверие. Его благородная, высокая и величественная фигура, часто наклоненная с той грацией, которая отличает позу античных статуй, в то время проявляла склонность к излишней полноте; но он был сложен прекрасно. У него были живые, умные глаза цвета безоблачного неба.

Он был несколько близорук, но умел очаровывать улыбкой глаз, если можно так определить выражение его приветливого и кроткого взора. Нос у него был прямой и правильной формы, рот небольшой и очень приятный; оклад лица округленный, так же, как и профиль, очень напоминавший профиль его красивой августейшей матери. Его плешивый лоб, придававший всему лицу его открытое спокойное выражение, золотисто-светлые волосы, тщательно зачесанные, как на красивых головах камей или античных медалей, — казалось, были созданы для тройного венца из лавpa, мирта и олив. В его тоне и манерах проявлялось бесчисленное количество различных оттенков. Если он обращался к лицам высокого положения, тон его был полон достоинства и в то же время приветлив. К лицам своей свиты он обращался с почти фамильярной добротой; к пожилым дамам — с почтением; к молодым особам — с безграничной грацией, с тонким, чарующим взглядом, полным выражения. В ранней молодости государь, к сожалению, испортил себе слух от сильного выстрела артиллерийского снаряда; с тех пор он всегда плохо слышал левым ухом и, чтобы расслышать, наклонялся направо. Странно то, что чем более было шума вокруг, тем лучше император слышал. Ни один живописец не сумел, как следует, запечатлеть черты его лица и в особенности выражение его тонкой физиономии. Впрочем, Александр не любил, чтобы писали его портрет, и это обычно делалось украдкой. Более счастливый, чем его собратья, знаменитый Жерар получил от императора Александра несколько сеансов. В портрете этого государя, как и во всех своих шедеврах, он выказал большой талант, хорошую кисть, и все-таки это еще не Александр. Жерар хотел придать ему вид завоевателя, воинственный вид, который не согласовался с кроткими чертами умиротворителя Европы, государя, который хотел не победить, а восстановить французскую монархию. Жерару удалось сделать лишь прекрасную картину. На этот раз скульптура одержала верх над своей сестрой живописью; и мы видели бюст Александра, исполненный берлинским художником, не оставляющий желать ничего лучшего. Торвальдсен тоже сделал бюст этого государя, — бюст, который, говорят, достоин этого великого художника.

ГЛАВА V

Нарбонн. Празднества, данные в Вильне в честь императора Александра. Различные эпизоды

Вскоре после возвращения императора Александра в Вильну туда прибыл граф Нарбонн, посланный Наполеоном, по-видимому, не столько чтобы избежать разрыва или обеспечить сближение, как для тою, чтобы украдкой бросить взгляд на положение русской армии, ее силы, планы и т. д. Светский человек, любящий удовольствия, приятный, блестящий, но непостоянный ум, стыдившийся тех различных приемов, которым он следовал, и самой роли, которую он играл, чуждый того апломба, той важности взглядов, которые притом и несвойственны фальшивым положениям, — граф Нарбонн не годился для дипломатической миссии. В молодости он начал с того, что был в свите принцесс из королевского дома, которые осыпали его милостями и неоднократно приходили ему на помощь, ибо склонный к расточительности он не имел состояния. В эпоху революции Нарбонн выказал неблагодарность по отношению к этим принцессам. Увлеченный г-жой Сталь и несколькими другими лицами, он воспринял революционные идеи. Будучи министром Людовика XVI в то время, когда этот государь был королем лишь по названию, Нарбонн принял меры против иностранных войск, прибывших на помощь Людовику. Подозрительный для революционной партии, так же, как презираемый роялистами, он покинул Францию в период террора.

После нескольких лет скитаний он вернулся в свое отечество в тот момент, когда Наполеон взял в руки бразды правления. Ценой долгих хлопот и просьб Граф Нарбонн получил от Наполеона сначала место министра в Мюнхене, затем генерал-адъютанта. Наполеон при этом остановил свой выбор на Нарбонне, так как среди этого двора, пропитанного военным духом, быть может, он один сохранил прежний этикет и приемы обращения; и поэтому он один был достоин, чтобы его выслушал государь просвещенный и вежливый, каким был Александр. Тем не менее, несмотря на изящную легкость своей речи, Нарбонн в аудиенции, которую дал ему Александр, не мог привести ни единого аргумента в пользу своего повелителя.