Вперед в прошлое 2 (СИ) - Ратманов Денис

На счету каждая минута, потому я наплевал на тактичность, взбежал на третий этаж, постучал к ней, прислушался. За дверью завозились, баба Валя глянула в глазок и сразу же отворила дверь.

— Извините, что так рано. Мне срочно надо позвонить…

— Я не спала, проходи, Павлик.

Бабулька посторонилась, пропуская меня к телефону.

— Как себя чувствует мама?

Я замер с трубкой в руке. Соседка беспокоится о психическом состоянии мамы после разрыва с отцом или знает о ее болезни? Если второе, неудивительно: мы живем в селе, тут быстро расходятся вести.

— Вы о чем? — спросил я, набирая по памяти бабушкин номер.

— Тоня сказала, что она больна…

Я вскинул руку, услышав гудки, и баба Валя кивнула, тактично замолчала и отошла в сторонку, кутаясь в платок. Гудки, гудки, гудки. Ну давай, ответь!

Но бабушка не ответила — видимо, возилась со скотиной или была в огороде. Положив трубку, я повернулся к соседке. Лучше рассказать все как есть, чтобы вредная бабка Тонька не распускала нелепые слухи. Ведь что знают двое, знает все село.

— Рак щитовидной железы…

Соседка закрыла лицо руками и совершенно искренне прошептала:

— Как же так! Она ж молодая совсем!

— Эта дрянь не щадит никого. Но диагноз — не приговор. Хорошо рано обнаружили, будем лечиться, поедем на операцию в Москву. Вы бы тоже проверились, баба Валя.

Старушка задумалась, качнула головой.

— Пожалуй, да. Проверюсь.

— Снимок легких, — напомнил я.

Где-то читал, что рак у молодых лечить сложнее, он более злокачественный и быстрее дает метастазы, потому что обмен веществ интенсивнее. У стариков он может тихонько развиваться годами и после операции реже дает рецидивы.

— Будешь конфету? — старушка шагнула в крошечную кухоньку, зачерпнула из тарелки горсть леденцов.

Интересно, где ее родственники? Есть ли у нее дети или выросли — и упорхнули?

Я не стал отказываться — ей необходимо о ком-то заботиться. Пусть.

— Можно еще позвонить?

— Конечно, Павлик!

Я набрал бабушку Эльзу еще раз, в этот раз она ответила.

— Привет, ба. Как дела? — проговорил я сходу. — Что тетя Ира? Будет помогать?

— Куда Ирка денется! Обещала договориться с коллегами резервного поезда…

— Отлично!

— Но волнуется. В том составе ужас что творится.

— Отец часть денег дал, — отчитался я. — Двадцатку. Даже не быковал, прикинь? Есть возможность узнать цены в Москве на черешню и абрикосы?

— Сомнительно. Ирке с Толиком в рейс через два дня, а кто этим будет заниматься? Их поезд в пять вечера, наш — в шесть.

— Через два дня и поедем. — Я сложил два и два и продолжил: — Значит, я сейчас — на рынок приценяться. Черешня на деревьях достоит до послезавтра? Черви не пожрут?

— Аж бегом достоит. От червей я опрыскивала.

— Ага. Послезавтра — собираем урожай и думаем, как и сколько мы сможем унести с учетом того, что на метро по эскалаторам будет адски неудобно все это тащить. Нужна тележка, и не одна, ящики, желательно картонные — чтобы весили поменьше, и так будет тяжело. И еще — весы…

— Составим список, что нужно, — сказала бабушка. — Вместе… И мелочь надо приготовить для сдачи.

— И кульки! — вспомнил я главную проблему, с которой столкнулся, продавая рыбу. — Попрошу Наташку сшить их из пленки.

И Борька пусть присоединяется к швейной мастерской — общее дело все-таки.

— Жду звонка вечером, — сказала бабушка. — Скажи, во сколько наберешь — у меня дела на огороде.

— Хорошо. Полдесятого. И не вздумай продавать машину! Лучше я ее у тебя куплю, когда разбогатею.

На остановку мы отправились вместе с мамой и Наташкой, я дал им склеенные билеты. Мама вышла возле поликлиники. Сегодня она должна узнать, какие шаги нужно сделать, чтобы попасть на консультацию в онкоцентр в Москву.

Проводив Наташку до мола, я убедился, что ей досталось нормальное место — сделал несколько забросов: сначала поймались две рыбки, потом одна. Клев так себе, но хоть что-то.

— Ну все, я пошел. Ни хвоста, ни чешуи!

— Четыре тысячи, — сказала сестра. — Такой у меня сегодня план.

— Тогда уж пять!

— Ну, держи! — Она дала мне «пять», и я убежал.

Пересек площадь и рванул к рынку. Вспотею — в море искупаюсь. На рынок нужно попасть пораньше, пока у оптовиков не скупили товар перекупы и я понимал, на что рассчитывать, ведь меня интересовал именно мелкий опт.

Чем ближе к рынку, тем больше суеты и народу.

Люди с тележками, клетчатыми сумками тянулись к месту поживы, как муравьи — к куче сахара, чтобы расползаться уже навьюченными. Маленькая старушка в сизом газовом платке волокла, переставляя по земле, сумки, откуда торчали перья зеленого лука, листья салата. Ее остановил маленький и черный кавказец, похожий на грача, указал на сумки.

— Зэлен? — Не дожидаясь ответа, он заглянул в сумку. — Лук, салат почем? Оптом дашь?

На него налетела толстенная торговка, цапнула огромный пучок свежего, только срезанного салата, подняла его, рассматривая на свет — словно купюру проверила, а не фальшивая ли.

— Сколько за салат?

— Я первый был, да?

Я пробежал мимо и не услышал, что ответила старушка, зато в спину долетел возглас торговки:

— Это дорого!

Набрав зелени у колхозников, перекупы ее переберут, сделают из одного большого пучка петрушки три маленьких и продадут, увеличив выручку втрое. Каждый выживает как умеет.

Цыганва и взрослые попрошайки еще не проснулись и не заняли посты, зато шныряли бездомные дети, приставали к торгашам, получали иногда мелочь, но чаще — затрещины.

Мелкий белобрысый мальчишка выклянчил у торговки беляш и принялся жадно есть. У него развязался пояс, и упали штаны, но он не обратил на это внимания, пока не доел.

Автомобили оптовиков заполонили автостоянку возле рынка. Кто-то торговал с пола, но больше — из багажников «москвичей», «копеек» и «запорожцев». Даже одна инвалидка наблюдалась. Ассортимент: молодая картошка, зелень, черешня белая, красная. Лук, морковь, тепличные помидоры и огурцы. А вот и абрикосы.

— Почем? — крикнул я, проталкиваясь к ящикам, выставленным на капоте оранжевого «запорожца».

Дородная армянка в кислотно-сиреневом спортивном костюме, покрытом пятнами, окинула меня оценивающим взглядом. У Наташка такое костюм был в той реальности, и он жутко маркой: стоит попасть воде, как получались пятна будто бы от жира, после стирки они исчезали.

— Триста пятьдесят!

— Дорого, — пробурчал стоящий рядом толстый мужик с платформой на колесах, заставленной ящиками с разнообразным товаром.

— А я не спешу, — сказала армянка. — Останусь днем продавать.

Мужик поволок платформу прочь, освобождая место, куда сразу же просочились две замызганные женщины лет сорока.

Я двинулся дальше. Черешня была от ста до трехсот. Молодая картошка стоила столько же. Заморские апельсины — семьсот, бананы — тысячу сто пятьдесят. Забавно, но стоимость бананов — константа, которая во все времена колеблется в районе доллара с небольшим.

Богатый у нас город, и, с одной стороны, это плохо. Из-за того, что тут порт, нет дефицита товаров и непонятно, что можно возить из Москвы, чтобы порожняком не кататься. Вон тебе «сникерсы» с «марсами» и мини-батончик «папьон» с палец размером, вон импортный, а, возможно, самопальный алкоголь. Вот вино с нашего винзавода. Домашние куры, кролики. Мясник отгоняет от колбасы мух хворостиной. Караси. Пеленгас. А вон и конкуренты со ставридой в огромной лоханке, и тоже по двести рублей. Но мы ее ручками таскаем, а они — сетями.

Ага, вот еще абрикосы. Продавщица ответила интересующейся покупательнице, что по двести девяносто. Это уже интереснее. Значит, продавать надо минимум по шестьсот. Будут ли брать так задорого?

Клубника по триста. Но она очень быстро портится, не довезем.

Грецкие орехи, и всего по сто рублей! Орехи — это хорошо. Их в Москве тоже нет, зато у нас — как грязи, они относительно легкие, но объемные. Нужно посчитать, сколько ядер получается из килограмма нечищеных. Может, есть смысл возить только ядра — пусть Наташка и Борис чистят.