Александра и Курт Сеит - Мария Вильчинская

– Прости, пожалуйста, – прошептала Шура. – Я и не представляла…

– А знаешь, что такое балетное училище? – Похоже, Тане так редко удавалось об этом поговорить, что она все никак не могла остановиться. – Это обливание холодной водой каждое утро, безвкусная однообразная еда и розги за любую провинность. Это спальня на двадцать кроватей, и у тебя нет даже своего уголка, вся твоя жизнь на виду у одноклассниц – а они тебе не такие уж подруги, потому что все вы уже в школе – соперницы за место под солнцем. Но в то же время попробуй выделись. Тебя когда-нибудь окунали головой в холодную воду, чтобы распрямить твои кудри и сделать голову такой же прилизанной, как у остальных учениц? А представь себе колокол ежедневно в восемь утра, и хотя ты вернулась из театра в час ночи, все равно надо вскакивать, потому что у тебя всего несколько минут, чтобы одеться, выпить чашку чая и прибежать на первый урок.

Она перевела дух и словно собиралась еще что-то сказать, но передумала, плотно сжала губы и опустила голову на руки. Шура не решалась ее потревожить, но, впрочем, Таня и сама скоро вновь посмотрела ей в лицо и почти спокойно улыбнулась.

– А ведь я была еще в лучшем положении, чем другие, спасибо Евгению Васильевичу.

– Моему дяде? – удивилась Шура.

– Да, ему. – Таня сделала знак, чтобы им переменили блюда, и с деланым спокойствием приступила к еде. – Это он настоял, чтобы семья не бросила меня, никому не нужную незаконнорожденную девчонку. Он платил за мое обучение, и у меня условия были получше, чем у учениц на казенном содержании. А потом по его просьбе и твоя матушка согласилась брать меня на летние каникулы. Знаешь, как унизительно оставаться в училище летом? Это как клеймо – вроде как ты никому не нужна.

– Прости меня, пожалуйста, – виновато повторила Шура. – Я действительно ничего такого даже не представляла. Мне казалось, что у тебя все прекрасно – ты такая красивая, знаменитая, свободная, сама зарабатываешь деньги, сама себе хозяйка.

– И это все верно, – подтвердила Таня. – А еще у меня есть Джелиль – как закончится война, мы поедем в Париж и поженимся. У меня все прекрасно!

Шура хотела спросить, почему после войны, зачем тянуть? Но это был бы уж слишком личный вопрос, поэтому она просто сказала:

– Я никогда не задумывалась, чего тебе все это стоило.

– Не расстраивайся. – Танина улыбка вновь стала привычно ласковой. – Конечно, ты не задумывалась. Это естественно. Никто над этим не задумывается. Люди любят по любому поводу говорить: «Ах, как тебе повезло». А на самом деле за почти любым «везением» скрываются пот, кровь и труд-труд-труд. Или вовсе драма. Тебе ведь тоже, наверное, часто завидуют?

Шура кивнула.

– Неудивительно. – Оркестр заиграл вступление, и Таня чуть повысила голос. – Ты красавица, из хорошей семьи, у тебя большое приданое. На тебе ведь не написано, что у тебя деспотичная мать и тяжело больной отец.

– Ты знаешь про папу? – Шура почувствовала, как глаза наполняются слезами.

– Я много чего знаю, – легкомысленным тоном ответила Таня и, прежде чем она расплакалась, ловко перевела разговор на другую, не менее животрепещущую тему: – Не знаю только, что у тебя было с поручиком Эминовым.

Слезы тут же высохли, а сама Шура резко выпрямилась и выпалила дежурное:

– Не понимаю, о чем ты!

– Так уж и не понимаешь? – Таня лукаво прищурилась. – Верю, что тебе удается обманывать Валентину, она никогда не отличалась наблюдательностью и вообще сейчас видит только своего жениха. Но я-то еще на балу у Бобринских разглядела, как вы друг на друга смотрели. Казалось, от таких взглядов сейчас зала вспыхнет.

Шуре стало жарко, и она буквально ощутила, как заливается краской.

– Ты все шутишь…

– Я не шучу, – категорически отрезала Таня. – Рассказывай! Ну же! Ты меня знаешь, я теперь от тебя не отстану.

Наверное, надо было возразить, сказать, что ей почудилось, и твердо стоять на своем. Но Шуре вдруг так захотелось обо всем рассказать. Должен же быть хоть один человек на свете, с которым она может поделиться своими переживаниями! И кто это может быть, если не Таня?

– Хорошо. – Она глубоко вздохнула, набираясь храбрости. – Это было два года назад, в Москве…

Это действительно было два года назад в Москве, куда она приехала навестить маму, брата и начавшую выезжать в свет Валентину.

Самой ей тогда было только пятнадцать лет, поэтому вопрос о том, чтобы и ей дебютировать в обществе, даже не ставился. Рано. Да она и не стремилась. Почти…

Тот день был очень ясным и морозным – зимой бывают такие дни, когда воздух словно хрустальный, разве что не звенит, небо – синее-синее, а снег в лучах яркого солнца кажется еще белее обычного, похожим на рассыпанный сахар.

Москва готовилась к празднованию Рождества Христова. Со всех концов города доносился колокольный перезвон, на каждом углу продавали игрушки и сладости, а детишки сбивались в стайки, обсуждая, какие костюмы наденут и к кому пойдут колядовать в Сочельник.

Шура тогда возвращалась с ярмарки. Удивительно, но пока она считалась ребенком, ее всюду отпускали всего лишь в сопровождении служанки, а стоило повзрослеть и официально превратиться из девочки в девушку, как сразу стало неприлично куда-либо ходить без родственника, компаньонки или равной по статусу дамы.

Но в пятнадцать лет, будучи гимназисткой, она этого еще не знала, хотя вообще-то считала себя вполне взрослой и досадовала на то, что приходится носить косу вместо модной сложной прически, как у Валентины.

Да, если бы она была на самом деле взрослой, ничего бы, наверное, и не произошло. Ведь тогда она бы не прибежала с ярмарки, весело болтая с горничной, не вошла бы вместе с ней через черный ход, а приехала бы в экипаже к парадному крыльцу. А значит, была бы в курсе того, что у них гости.

Но она ничего не подозревала, суету на кухне и в людской отнесла к подготовке завтрашнего праздничного обеда и сразу побежала в гостиную, где ее старший брат Миша (единоутробный – сын ее матери, Екатерины Васильевны, от первого брака) должен был как раз руководить установкой рождественской елки. В Петрограде елки уже перестали ставить по причине войны, но Москва не собиралась отказываться от старых традиций из-за какого-то немецкого кайзера.

Шура влетела в комнату, не снимая шубки. Румяная с мороза, немного запыхавшаяся, она была настолько поглощена своими впечатлениями от ярмарки, о которых хотела рассказать брату, что не сразу поняла, что в гостиной кто-то посторонний.

Да и не было у нее на это времени. Едва она распахнула дверь и переступила порог, как ее подхватили чьи-то сильные руки, а губ коснулись теплые губы.

Поцелуй был легким, нежным и ненавязчивым. И тем удивительнее был вихрь охвативших ее эмоций. По ее жилам словно огонь пробежал, заставив затрепетать от неизведанных прежде чувств и ощущений…

Рассудок и воспитание должны были подсказать ей, что делать. Надо было оттолкнуть наглеца, дать пощечину, возмутиться. Но разум молчал, а сердце пело. Она бы не променяла этот поцелуй ни на что другое на свете!

Но действительность тут же грубо вторглась в окруживший Шуру романтический флер. Как оказалось, их в гостиной было все-таки трое. И третьим был ее брат, о котором она уже умудрилась совсем забыть.

– Убери от нее руки! – Он так решительно оттолкнул поцеловавшего ее офицера, что Шура даже испугалась. Подобные столкновения иногда и поединками заканчиваются, а ей вовсе не хотелось быть причиной смерти ни брата, ни его приятеля поручика Септа Эминова, которого она, придя в себя, наконец-то узнала.

Господи! Вот теперь, когда в голове больше не стоял туман, ей стало ужасно стыдно. Но все же… губы продолжали гореть от поцелуя, а сердце петь вопреки всему.

– Мишель, будь благоразумен. – К счастью, Сеит и не думал возмущаться таким поведением ее брата. – Ты же сам меня сюда привел и поклялся остальным, что проследишь, чтобы я выполнил условия фанта.

– Но я не имел в виду, что ты должен целовать мою сестру!

– Откуда я мог знать, что это твоя сестра? Ты знакомил меня только с Валентиной. – Сент внимательно посмотрел на Шуру, у которой после слова «фант» заблестели слезы в глазах. Вся романтика развеялась как дым – это был всего лишь фант!

– Это моя младшая сестра Александра! – сердито ответил Михаил, но уже не таким обвиняющим тоном. Видимо, понял, что он и правда сам виноват. – И ей всего пятнадцать лет, она совсем ребенок! Когда тебе дали задание поцеловать первую девушку, которая войдет в гостиную, речь шла о девушках, а не о детях.

– Я не ребенок! – возмутилась Шура, еле сдерживаясь, чтобы не расплакаться. Какое унижение! Мало того, что ее поцеловали лишь потому, что такой был фант, так теперь еще и ребенком называют.

Сеит, впрочем, постарался выйти из неловкого положения с честью. Он всегда умел обращаться с дамами – это она уже потом поняла.