Александра и Курт Сеит - Мария Вильчинская

У самого выхода они вновь увидели Ахматову. Та стояла возле гардероба и с задумчивым видом слушала Петра Бобринского.

– Гневные стихи Мицкевича против Пушкина, в сущности, справедливы, – горячо говорил Бобринский, – и Пушкину, чтобы ответить с достоинством, только и оставалось, что отвечать с надзвездной высоты.

– Вы не правы. – Ахматова царственно позволила накинуть себе на плечи шубку и окатила оппонента надменным взглядом. – Пушкин вел себя гораздо лучше, чем Мицкевич. Пушкин писал, как русский, а Мицкевич звал поляков на бой, а сам сидел в Германии и разводил романы с немочками. Это во время восстания!

– Но передовые русские люди не сочувствовали все-таки стихам Пушкина о Варшаве, – не уступал ей Бобринский, – например Вяземский.

Поэтесса снисходительно улыбнулась.

– Я и сама в этом деле скорее на стороне поляков, чем Пушкина, – признала она, – но Пушкин со своей точки зрения был прав. А Вяземский не пример, Вяземский вообще втайне не любил Пушкина. Вот и записал потихоньку в старую записную книжку – для потомков.

Один из сопровождающих ее поклонников отворил перед ней дверь, но она остановилась на пороге и вновь обратилась к Бобринскому.

– Я собираюсь написать целое исследование о Мицкевиче, о том, что Пушкин изобразил в «Египетских ночах», в импровизаторе – его. Это, безусловно, так. Пушкин ведь никогда не описывал внешности своих героев. «Офицер с черными усами» – и все. Только Пугачеву и Хлопуше он дал внешность – подлинную, историческую. И вот импровизатору – внешность Мицкевича. И третья тема на вечере, малопонятная, предложена им самим – импровизатором, Мицкевичем.

Она подала ему руку, кивнула на прощание, благосклонно улыбнулась Фанни Фельдман и вышла, не удостоив остальных провожавших даже взглядом.

– Петя! – Таня, не выпуская руку Шуры, подошла к Бобринскому и фамильярно похлопала его по плечу. – Смотрю, наша «Анна всея Руси» посвятила тебя в рыцари? Поздравляю!

Тот немного принужденно рассмеялся и вежливо поклонился Шуре.

– Александра Юлиановна, мое почтение.

Шура присела и тоже поздоровалась с ним, а потом и с подошедшей Мэри Трубецкой, которая тоже была среди поклонников, провожавших Ахматову.

– Мэри, дорогая, – улыбнулась Таня, – надеюсь, ты не против, что мы навязываемся в вашу компанию.

Княжна безмятежно вернула ей такую же лучезарную улыбку:

– Что ты, я только рада. К тому же мы тоже встретились случайно. Я только приехала, а граф, к сожалению, уже уезжает.

Петр Бобринский вновь издал натянутый смешок.

– Да, уезжаю… Я хотел почитать свои стихи, но сегодня неподходящий день. После Ахматовой читать бессмысленно.

– Стихи, о как интересно! – Таня раскланялась с Мэри, которая тут же растворилась в толпе, и подхватила Петра под руку. – Ну на этот раз ты не отвертишься! Проводишь нас до «Контана», а по пути прочитаешь свои стихи.

Они втроем стали спускаться по лестнице, и Бобринский, выполняя Танину настойчивую просьбу (хотя было видно, что он отказывается только ради приличия), начал читать:

Как с озаренных островов,Под стук расшатанных торцовЛетишь с подругой полусонной…

Это был, конечно, не Пушкин и даже не Ахматова, но Шуру заворожили сдержанный ритм его стихов и живой язык, легкими мазками создающий перед мысленным взором образ утреннего Петрограда.

Пожалуй, только теперь она впервые посмотрела на Петра Бобринского серьезно, как на человека, личность, а не просто как на приятеля ее друзей или сына отцовских знакомых. Она припомнила, что о нем говорил отец. Кажется, он был ранен, поэтому покинул воинскую службу. Странно – поэт и война. Разве война – место для поэта? Что за время у них такое?.. «Ужасный век, ужасные сердца…»

Ее размышления прервала Фанни Фельдман, которая нагнала их внизу и спросила, не могут ли они подвезти ее до дома. Бобринский галантно согласился, а Таня весело спросила:

– Фанни, вы пообщались с нашими знатоками литературы? Что вы о них думаете?

Та усмехнулась и с неподражаемой гримасой ответила:

– Они мне напоминают торговку «счастьем», которую я видела в Петрограде. Толстая баба стояла с попугаем, восседающим на жердочке над квадратиками бумажного счастья. Баба кричала: «На любой интересующий вопрос моя попка вам быстро дает желающий ответ!»

Глава 6

Тайна Шуры

Рослый швейцар распахнул перед ними тяжелую дубовую дверь ресторана и почтительно поклонился, всем своим видом показывая, что безмерно счастлив их видеть. А сразу за дверью, в выстланном богатым ковром холле склонились в поклоне два лакея и вежливо предложили следовать за ними в гардероб.

Оставив там шубы, Шура с Таней прошли в зал, на пороге которого их встретил величественный метрдотель в смокинге, похожий на пожилого царедворца.

– Для нас большая честь снова видеть вас, госпожа Чупилкина. Где вам будет угодно сесть? – осведомился он с безукоризненным произношением, сделавшим бы честь даже адвокату. – Желаете ближе к сцене или шум будет вам мешать?

– У нас с Александрой Юлиановной доверительный разговор, – сообщила Таня. – Однако и романсы мы хотели бы послушать.

– В таком случае позвольте предложить вам вот этот столик. – Метрдотель остановился. – Сцена видна прекрасно, но оркестр немного в стороне и не будет заглушать ваш разговор.

Шура едва успела сесть, как словно из-под земли выросли два официанта во фраках и белых перчатках, один из которых поставил на столик вазу с белыми розами. Но к удивлению Шуры, с ними они не заговорили – меню Таня со знанием дела обсуждала все с тем же метрдотелем, а официанты только записывали. Потом все трое исчезли, и буквально через минуту были поданы дополнительная сервировка и закуски.

Метрдотель появился снова минут через пять, оглядел стол, вопросительно посмотрел на Таню и Шуру, видимо молчаливо спрашивая, всем ли они довольны, и вновь исчез, оставляя их на попечение официантов. Впрочем, потом Шура заметила, что он продолжает следить за всеми столиками, и их в том числе.

– Нравится тебе здесь? – лукаво спросила Таня, перехватив один из ее любопытствующих взглядов по сторонам.

– Очень. Ты не поверишь, но я никогда не была в настоящем ресторане. Только в кондитерских и закусочных. Мама считала, что по ресторанам можно начинать ходить лишь после официального выхода в свет.

Таня сделала знак, чтобы им налили шампанского.

– Тогда это тем более надо отпраздновать. – Она подняла бокал. – За начало твоей взрослой жизни!

Шура отпила немного и вздохнула.

– Она как началась, так и закончится. Я ведь полностью завишу от родителей. Хорошо еще, что мы приехали в Петроград с папой, а не с мамой, иначе меня бы и с тобой никуда не отпустили.

– Да, – усмехнулась Таня, – Екатерина Васильевна, наверное, спит и видит, как бы быстрее найти тебе жениха и передать с рук на руки уже под его опеку.

Шуре не оставалось ничего иного, как кивнуть. Она и сама так думала.

– Вероятно, да. – Она вновь оглядела сияющий огнями ресторан. – Иногда я тебе очень завидую.

Но Таня, к ее удивлению, вдруг откинулась на стуле и рассмеялась. Причем как-то сухо и вовсе не весело.

– Бог с тобой, Шура! Неужели ты и вправду думаешь, что жизнь балерины – это такое уж счастье? Ты на самом деле считаешь, что моя жизнь – это только выступления, где меня забрасывают цветами, светские рауты, где я принимаю восторги поклонников, и рестораны вроде этого? А знаешь, каково это – репетировать, пока у тебя ноги в кровь не сотрутся? А что такое закулисные интриги – грязные слухи, порезанные костюмы, стекло в пуантах?

– Какой ужас! – ахнула шокированная Шура. – Ты серьезно? Неужели балерины опускаются до таких гадостей?

– Опускаются, и хуже опускаются. – В голосе Тани звучала горечь. – Но поверь мне, не от хорошей жизни. Нет такой танцовщицы, которая была бы довольна своим положением. Все, от примы до кордебалетной, недовольны, потому что мы всегда измученные, уставшие, с больными нервами. Оперные и драматические актрисы могут отдыхать, а мы каждое утро обязаны ломаться на экзерсисе до конца карьеры. Потому и дружба связывает нас лишь на короткое время, а тайная ненависть – на всю жизнь. Мы делаем иногда сознательно друг другу гадости, но не по злобе: таковы правила борьбы за место, за положение, за свой талант!

Таня быстро выпила бокал шампанского и тут же сделала знак его снова наполнить.

– Ты обратила внимание, сколько я ем? – продолжила она, показав на свою порцию в два раза меньше обычной, и Шура вспомнила, что действительно, и на ужине в своем доме она тоже почти не притронулась к поданным изысканным блюдам. – Это у меня сегодня кутеж, день чревоугодия. Я еще третий бокал шампанского выпью в честь такого случая. Но только сегодня. Балерине нельзя толстеть, иначе партнер не сможет ее поднимать, а значит – прощайте главные роли. Оперные певицы могут быть сколь угодно полными, а мы все время голодаем.